Бабушка умерла в последний день марта, когда свежий ветер пробивался в щели окон и шевелил занавеси, которые она никогда не разрешала задёргивать. Как и величайшая из королев, грозная Елизавета Английская, Лидия Виллисис Харрач отказалась встречать смерть беспомощной жертвой в постели. Она сидела в кресле с высокой спинкой, сидела прямо, поддерживаемая одной лишь своей железной волей, и смотрела на грязный снег подъездной дороги к нашему имению, как будто считала, что её судьба придёт именно по этому пути.

Её закаляли – как мастер закаляет материал для своих изделий – скандал, бесчестье и мелочная злоба, пока она не превратилась в живую легенду.

Хотя все последние часы я провела рядом с бабушкой, она ни разу не протянула мне руку, не повернула головы, а только смотрела на дорогу. А я не решалась тревожить её. Иногда напряжённость её взгляда заставляла меня вздрагивать и плотнее запахиваться в шаль. Как будто она силой воли приказывала чему-то – или кому-то – появиться.

И когда наконец бабушка нарушила молчание, голос её не утратил властности.

– Амелия… – прозвучал приказ.

– Я здесь.

– Принеси ящик…

Я так долго просидела неподвижно, что ноги затекли и, вставая, я чуть пошатнулась. Это мог быть только один «ящик» – небольшая шкатулка, которую я никогда не видела открытой, но которую бабушка всегда держала рядом с собой, а ночью прятала под подушку. Я принесла шкатулку со столика у кровати, но бабушка так и не подняла к ней руку. После недолгого колебания я поставила ящичек ей на колени.

– Времени… времени всё-таки не хватило… – говорила она торопливо, по-прежнему глядя на дорогу. Но вот медленно повернула голову, и взгляд её сосредоточился на мне. – Твоё… – она лёгким жестом указала на шкатулку. – И всё остальное – тоже. Придёт посыльный… – она помолчала, напрягая волю. – Твоё наследие… Возьми то, что тебе предложат, – по праву, по праву! – голос её зазвенел, повторяя эти слова. И в нём прозвучали гнев и гордость. Потом тень протеста появилась на её лице.

Тело её ещё больше выпрямилось на поддерживающих подушках. Она высоко держала голову, словно в короне, а не в ночном чепце с оборками. И встретила наконец смерть, не сдаваясь ей.

Я подхватила её, крикнула: «Бабушка!» С другого конца комнаты подбежала Летти, служанка. Её чёрное лицо было искажено горем и любовью. Она делила с бабушкой годы и воспоминания, которых я не знала. Я даже почувствовала себя лишней.

– Ящичек, мисс Амелия, – Летти передала мне шкатулку.

Ещё плотнее завернувшись в шаль, я прошла в свою комнату по коридору.

Жизнь в «Сотне» Виллисисов никогда не была ни лёгкой, ни особенно счастливой. Ребёнком я принимала жёсткий уклад жизни в доме без вопросов. И лишь пойдя в школу семь лет назад, я обнаружила, что жизнь за пределами нашего мэрилендского поместья совсем другая. Рассказы подруг о жизни в их семьях казались мне экзотическими и нереальными. И их свободу я никак не могла усвоить.

К нам домой не приезжали соседи, и мы сами никого не посещали. Отец мой погиб во второй войне с Англией, он был убит в битве при Бланденсбурге. Мама, тихая женщина, болезненная и, как я поняла позже, жившая в постоянном страхе перед свекровью, вскоре тоже умерла, почти не оставив воспоминаний о себе.

Слухи о нашей семье и самоизоляция объяснялись старым скандалом, очернившим наше имя. В своё время бабушка вышла замуж за одного из пленных гессенских офицеров, расквартированных в Мэриленде после сдачи у Саратоги. Когда война закончилась, он вернулся к себе домой за море. Обещал ли он прислать за ней? Никто не знал. Поговаривали, что брак оказался незаконным, что она на самом деле ему не жена, а сын её – незаконнорожденный. О капитане фон Харраче больше никто ничего не слышал.

То, что брак показался людям сомнительным, и то, что она вышла замуж за врага, – всё это буквально заклеймило Лидию Виллисис и сделало её затворницей. Потом последовал новый удар. Отец бабушки вызвал на дуэль оскорбившего её соседа, убил его, но остаток жизни прожил калекой.

И тут бабушка показала, из какого металла она выкована. Она приняла на себя обязанности, которые больше не мог исполнять отец, и оказалась такой проницательной и практичной, что состояние семьи весьма значительно увеличилось. «Сотня» Виллисисов превратилась в процветающее имение, которое способно было дать содержание всей семье и слугам. Бабушка владела также кораблями, а когда наша молодая нация погрузилась в мир коммерции, занялась и торговлей. Постепенно и я стала принимать в этом участие. Когда ревматизм искривил руки бабушки, я стала вести её переписку и записывать инструкции и указания. Но некоторые письма она по-прежнему, хоть и с трудом, писала сама, и я их никогда не читала.

По сравнению со своими сверстницами, я вела не совсем обычную жизнь. Я не имела подруг, не бывала на приёмах и вечеринках. Возможно, это уберегло меня от разочарований, потому что я далеко не красавица и на меня наверняка не обратили бы внимание, если бы я оказалась в обществе. Для женщины я слишком высока и худа, хотя научилась не быть неуклюжей и неловкой. Волосы у меня светлые и очень тонкие, завитков не выдерживают. Поэтому я просто укладывала их вокруг головы. Брови у меня тёмные и расположены таким образом, что выражение лица получается постоянно серьёзное, почти мрачное. Короче, я не свеча, к которой слетались бы мотыльки-мужчины.

Так что, закончив школу, я об этом и не думала. Как помощница бабушки, я со временем приобретала её именем всё бо́льшую и бо́льшую власть. И дела и обязанности доставляли мне немало интересного. Думала ли бабушка обо мне как о молодой девушке? Она окружила себя такой бронёй, сквозь которую не пробивались никакие чувства, что иногда казалась мне всемогущей и была центром моего мира. И в тот мартовский день, когда она меня покинула, я была подобна кораблю, неожиданно потерявшему рулевого.

В последние мгновения жизни она говорила о посыльном, о наследии и об ящичке. Я вновь взяла шкатулку в руки. Она была очень старая, деревянная; дерево давно почернело от времени или было специально зачернено. Резьба на крышке совсем стёрлась. Но луч солнца позволил мне разглядеть почти исчезнувший рисунок – геральдический щит, причём герб там был явно не Виллисисов.

В замок был вставлен маленький ключ. Бабушка всегда носила его на шее на цепочке. И я неохотно повернула этот ключик.

Внутри лежали бумаги, набитые в шкатулку так плотно, что сами собой откинули крышку. Сверху оказалось письмо, написанное бабушкой с огромным трудом, потому что в последнее время руки совсем отказались служить ей. Я развернула листок и принялась читать.

Так разбился и разлетелся на части мой маленький благополучный мир. Это была не воображаемая история, но правда. Я уронила письмо и принялась лихорадочно рыться в остальных бумагах, просматривая одно за другим письма, пока не нашла лист пергамента с юридическим документом, скреплённым печатью.

Так я узнала правду об Иоахиме фон Харраче, чья кровь текла в моих жилах. Но имя, которое он передал мне, было неверным.

Он оказался младшим сыном (шестым из семи братьев), но тем не менее принцем из высокомерной Виттельсбахской династии, родственником упрямого германо-английского короля Георга, который пытался подчинить нас своей воле. Поссорившись с отцом, принц бежал и вступил офицером в армию гессенцев. Отец его был курфюрстом и самодержавным правителем Гессена. Но потом в княжеской семье начались смерти: от лихорадки, от несчастного случая на охоте, при падении с лошади. И Иоахима призвали домой, чтобы он возглавил княжество.

Отцу Иоахима оказалось очень легко отбросить неблагоразумный брак сына. Достаточно было подписи на листе пергамента. И Иоахима ждала подлинная принцесса, тщательно подготовленная к династическому браку.