— Отец мне уже обо всем этом рассказывал. Это известные штучки, хоть я никогда не думал, что их когда-нибудь станут проделывать со мной… Тогда я сделал простой вывод: все это происходит со мной с тех пор, как я решил записаться на курс Бланеса, значит, слежка как-то связана с этим курсом. Но когда я поговорил с Вики… А, сорри. — Он изобразил гримаску кающегося мальчишки и поправился: — С моим другом Виктором Лоперой… По-моему, вы уже знакомы. Мы дружим с детства, и я ему полностью доверяю… Только не называй его Вики, потому что он сердится — жуть. Так вот, когда я спросил его об этом, он сказал, что он никакой опросник не заполнял. Мне было интересно узнать, неужели слежке подвергли только меня, и следующим шагом, по логике, было подумать о тебе, ведь по тестированию ты заняла… более или менее такое же место, как я. — Услышав это, она подумала, что эти четыре сотых стоят у Валенте поперек горла, но ничего не сказала. — На вечеринке в Алигьери я заметил, что ты говорила с этим чуваком, и никаких сомнений у меня не осталось. Но не мог же я прийти и прямо сказать тебе: «Слушай, за тобой следят?» Надо было тебе это доказать, потому что я был уверен, что ты невинная овечка и просто так мне не поверишь. Все варианты нормального обращения я отбросил…

Он помолчал. Потом встал и отошел в угол. Там был крохотный умывальник с краном и стакан. Он открыл кран и подставил стакан под струю воды.

— Могу угостить только водой, — сказал он, — и только из одного стакана на двоих. Я ужасный хозяин. Надеюсь, тебе не претит пить из моих губ.

— Спасибо, мне ничего не надо, — ответила Элиса. Ей стало жарко, и она сняла кофту, оставшись в майке, и заметила брошенный украдкой взгляд Валенте, пьющего из стакана. Потом он вернулся на свое место и продолжил:

— Тогда я вспомнил об одной хитрости, которой научил меня отец: «Если хочешь послать секретное сообщение, используй порнографию». Он утверждал, что только дураки посылают секретные материалы в неброских сообщениях. В том мире, где он вращается, «неброское» привлекает как раз самое пристальное внимание. Однако почти никто не станет особо копаться в порнорекламе. Так я и сделал, но использовал еще один прием. Я подумал, что любому не знающему математики картинки, основанные на доказательстве Евклида, покажутся сексуальными извращениями. Ну а само объявление и страница mercuryfriend — это так, живописные детали. Ну, и способ проникновения в твой комп тоже.

— Проникновения в мой комп?

— Это было проще простого, — ответил Валенте, почесывая под мышкой. — Дорогуша, у тебя система безопасности времен калькуляторов с заводной ручкой. Да к тому же я считаю себя неплохим хакером и в создании вирусов тоже немножко поднаторел.

Несмотря на растущее восхищение совершенством его плана, Элиса почувствовала себя весьма неловко. Значит, вот как обстоят дела: копание в моих вещах не представляет для него никаких проблем, и он хочет, чтобы я об этом знала.

— А зачем тебе было меня предупреждать? Зачем тебе нужно было, чтобы я тоже знала, что за мной следят?

— А я хотел с тобой познакомиться. — Лицо Валенте сделалось серьезным. — Ты меня очень интересуешь, как, впрочем, и всех остальных… Да, — признал он, задумавшись на мгновение, — я уверен, что Бланеса ты тоже интересуешь, несмотря на то что он всегда спрашивает меня… На продвинутых курсах физики нечасто увидишь барышню — в Оксфорде их еще меньше, чем в Мадриде, можешь мне поверить, — и тем более такую, как ты. В смысле, я никогда еще не видел такого сочетания знаний с губами профессиональной специалистки по чупа-чупсу и такими буферами и задом, как у тебя.

Хотя последние слова прекрасно дошли до слуха Элисы, ее мозг не сразу переварил информацию: Валенте произнес это точно таким же тоном, что и все остальное, почти гипнотически, состояние транса усиливали его болотного цвета выпуклые глаза, посаженные на изможденном худющем лице. Когда она наконец поняла, что он сказал, то растерялась. На какой-то миг она почувствовала, что ее парализовало, как ту связанную женщину на картине. Ей подумалось, что некоторые люди подобно некоторым змеям обладают такой властью над другими существами.

С другой стороны, было ясно, что он старается ее оскорбить, и она подумала, что, если отреагирует на эту похабщину, очко сразу пойдет на его счет. Она решила выждать удобный момент.

— Я серьезно, — продолжал он. — Ты чертовски хороша. Но тоже со странностями, да? Как я. У меня по этому поводу есть своя теория. Я думаю, все дело в органической материи. Гениальные физики всегда были с какими-то патологиями, так ведь? Мозг Homo sapiens не может вместить глубинные сложности мира квантовой теории или релятивизма, не подвергшись серьезным изменениям.

Он снова поднялся и начал указывать на портреты:

— Шрёдингер — сексуально озабоченный: открыл волновое уравнение, когда трахал одну из любовниц. Эйнштейн — псих: бросил первую жену и детей и женился на другой, а когда она умерла, сказал, что так ему лучше, потому что он сможет спокойно работать. Гейзенберг — нацист: принимал активное участие в создании водородной бомбы для своего фюрера. Бор — больной неврастеник, зацикленный на личности Эйнштейна. Ньютон — подлая посредственность, способная фальсифицировать документы, чтобы оскорбить своих критиков. Бланес — сдвинутый женоненавистник: видела, как он с тобой обращается?.. Наверное, дрочит, представляя мать и сестру… Вообще примеры часами можно приводить. Я читал все биографии, даже свою. — Он улыбнулся. — Представь. Я с пяти лет веду дневник, где записываю все с максимальными подробностями. Мне нравится размышлять о моей собственной жизни. Клянусь, что все мы одинаковые: родом из хороших семей (некоторые даже аристократы, как Де Бройль), у нас врожденный дар свед е ния природы к чистой математике, и все мы со странностями, не только с умственными, с физическими тоже. Например, я доликоцефал, и ты тоже. То есть череп у нас удлиненный, как у Шрёдингера и Эйнштейна. Хотя по сложению я больше похож на Гейзенберга. Я не шучу, по-моему, это вопрос генетики. А ты… Ну, по правде говоря, сказать, на кого, блин, похожа ты, с такими данными, я затрудняюсь. Хотелось бы посмотреть на тебя без одежды. Грудь у тебя любопытная: тоже немного вытянутая. «Доликомаммами» можно ее назвать. Я бы хотел посмотреть на твои соски. Почему бы тебе не раздеться?

Элиса сама удивилась тому, что задумалась, не принять ли его предложение. Манера Валенте говорить действовала на нее, как радиация: ты еще ничего не заметил, а вред уже нанесен.

— Нет, спасибо, — ответила она. — Какие у нас еще странности?

— Может, еще наши семьи, — сказал он и снова уселся. — У меня родители разведены. Мать даже хотела меня убить. Ну, то есть сделать аборт. В конце концов отец убедил ее меня родить, а дяди и тети занялись моим воспитанием: я приехал в Мадрид и прожил в этом доме много лет, пока не уехал в Оксфорд, хотя ты не думай, какое-то время я жил с каждым из моих предков. — Он оскалил зубы в широкой ухмылке. — Как оказалось, когда проблема с проживанием от них подальше была решена, папа с мамой обнаружили, что меня любят. Теперь можно сказать, что я им обоим хороший друг. А ты? Как живешь ты?

— Зачем тебе спрашивать, если ты и так все знаешь? — ответила она.

Валенте хрипло засмеялся в ответ.

— Кое-что знаю, — признал он. — Что ты дочь Хавьера Робледо, что твой отец погиб в автокатастрофе… То, что пишут о тебе в журналах.

Она предпочла сменить тему.

— Ты говорил о том, что надо что-то делать. Может, обратиться в полицию? У нас есть доказательства того, что за нами следят.

— Ты ничего не ловишь, правда, дорогуша? Это полицияза нами и следит. Не самая обычная полиция, даже не тайная полиция, а сами власти. То есть какие-товласти. В общем, большие шишки.

— Но почему? Что мы такого сделали?

Валенте снова издал противный смешок, который так раздражал ее.

— Среди всего прочего я узнал от отца, что для того, чтобы за тобой следили, не обязательно сделать что-нибудь плохое. Наоборот, чаще всего за тобой следят, потому что ты делаешь что-то чересчур хорошее.