Я спросила группу рабочих, собравшихся поздним вечером за длинным столом в центре, что они чувствуют в связи со смертью Кармелиты. Поначалу ответы были путаные: «Чувствуем? Но Кармелита — это мы». А потом Сальвадор, красивый двадцатидвухлетний парень с фабрики игрушек, произнес то, что вызвало дружные кивки согласия: «Кармелита умерла из-за сверхурочной работы. То, что случилось с Кармелитой, может случиться с каждым из нас», — сказал он, и его слова прозвучали совсем не в унисон с его голубой футболкой с надписью «Беверли-Хиллз 90210».

Этого стресса от сверхурочной работы можно было бы избежать, если бы компании наняли больше рабочих и сделали смены короче. Но зачем им это? Государственный чиновник, назначенный следить за зоной, вовсе не заинтересован привлекать владельцев и менеджеров фабрик к ответственности за нарушения правил сверхурочной работы. Раймондо Награмпа, администратор зоны, признает, что было бы, конечно, лучше, если бы фабрики наняли больше рабочих на менее продолжительный рабочий день, но признается: «Я, наверное, оставлю это дело. Думаю, это вопрос управления производством».

Владельцы же фабрик, со своей стороны, не спешат увеличивать количественный состав своей рабочей силы, потому что после большого заказа может случиться засуха, и тогда они окажутся с избыточной рабочей силой, не нужной для данного объема работ. Поскольку выполнение требований филиппинского трудового законодательства — это «вопрос управления производством», находящийся «в компетенции менеджмента», менеджменту гораздо удобнее иметь один постоянный «штат» рабочих, которых можно просто заставить работать больше, когда работы много, и меньше, когда мало. Это — оборотная сторона практики сверхурочной работы: когда фабрике выпадает затишье в заказах или случается задержка в поставках, рабочих отправляют по домам без сохранения заработка, иногда на целую неделю. Группа рабочих, собравшихся вокруг стола в Центре помощи рабочим, начинает хохотать, когда я спрашиваю о гарантиях занятости и гарантированной максимальной продолжительности рабочего дня. «Нет работы — нет денег», — восклицают в унисон эти молодые парни и девушки.

Принцип «нет работы — нет денег» применяется ко всем рабочим — и к штатным сотрудникам, и к контрактникам. Контракты, если и существуют, заключаются всего на пять месяцев или даже меньше, после чего рабочие должны их «перезаключать». Многие фабричные рабочие в Кавите устроены сюда через агентство по найму, расположенное прямо на территории зоны, и оно получает за них зарплату и оставляет себе комиссионные. Иными словами, это — агентство по временному трудоустройству фабричных рабочих и еще одна ступень в многоуровневой системе, живущей за счет их труда. В разных зонах начальство использует разные уловки, чтобы не принимать рабочих на постоянную работу в штат со всеми вытекающими отсюда правами и льготами. В maquiladoras Центральной Америки общепринято увольнять рабочих в конце года и снова нанимать через пару недель, чтобы не придавать им статуса постоянных сотрудников. Такая же практика в Таиланде называется «найми-уволь». Многие рабочие свободных экономических зон в Китае вовсе не имеют контрактов — у них нет никаких прав, и обращаться за помощью им не к кому.

Вот на этом-то упрощенном отношении к трудоустройству система ЗЭП совершенно «проваливается». В принципе, зоны — хорошо задуманный механизм глобального перераспределения благ. Да, они переманивают к себе рабочие места с Севера, но добросовестный наблюдатель не станет отрицать, что по мере перехода промышленно развитых стран к высокотехнологичной экономике в мировом масштабе только справедливо, чтобы мы делились теми рабочими местами, на которых вырос наш средний класс, со странами, все еще находящимися в рабстве нищеты. Проблема в том, что рабочие в Кавите, как и во всех зонах по всей Азии и Латинской Америке, отнюдь не наследуют «наших» рабочих мест. Джерард Гринфилд, бывший директор по исследованиям Азиатского центра мониторинга и ресурсов в Гонконге, утверждает: «Это один из мифов о передислокации — будто рабочие места, якобы перемещаемые с Севера на Юг, воспринимаются как аналогичные и равноценные тем, которыми они были на Севере». Нет, это совсем другие рабочие места. Как принадлежащее компаниям производство превратилось — где-то над Тихим океаном — в «заказы» сторонним подрядчикам, так же и полноценное трудоустройство где-то на полпути претерпело метаморфозу и стало «контрактами». «Самая серьезная проблема, стоящая перед азиатами, — говорит Гринфилд, — это то, что новое трудоустройство, созданное западными и азиатскими транснациональными корпорациями, инвестирующими в Азию, — трудоустройство временное и недолговечное».

По сути дела, рабочие зон во многих регионах Азии, Карибского бассейна и Центральной Америки имеют больше общего с временными конторскими служащими в Северной Америке и Европе, чем с фабричными рабочими в этих же странах Севера. То, что происходит в ЗЭП, — это радикальная перемена в самой природе фабричного труда. К такому заключению пришла Международная организация труда в результате проведенного в 1996 году исследования, выявившего, что массовая передислокация производства в швейной и обувной отраслях «сопровождается параллельным сдвигом производства во многих странах из официального сектора в неофициальный, как правило, с негативными последствиями для уровня заработной платы и условий труда». Характер занятости в этих секторах, говорится далее в отчете, изменился от «штатных рабочих мест с полным рабочим днем в сторону преобладания временных с неполным, причем работы, особенно по производству одежды и обуви, все чаще поручаются надомникам и мелким мастерским». Воистину, это не просто история о «миграции» рабочих мест…

В последний свой вечер в Кавите я встретилась в рабочем общежитии с группой из шести девушек, живших в одной крошечной комнате. Четверо из них спали на грубо сколоченных нарах (по двое на каждой лежанке), еще две — на постеленных на полу матрасах. Те, что собирали приводы CD-ROM для компьютеров Aztek, Apple и IBM, спали на верхних нарах; те, что шили одежду для Gap, — на нижних. Все были дочерьми крестьян, в первый раз уехавшими из дома.

Эта набитая до отказа цементная коробка, заменявшая им дом, имела какой-то апокалиптический вид — то ли тюремная камера, то ли просто девчонки остались ночевать у подружки, отметив ее день рождения. Может, это помещение и впрямь переделали из свинарника, но ведь девчонки-то — шестнадцатилетние, и, как все тинейджеры в мире, они заклеили серые, заляпанные стены картинками — пушистыми зверушками, звездами филиппинских боевиков, рекламой из глянцевых журналов с демонстрирующими кружевное белье девицами. Через какое-то время серьезный разговор об условиях труда прерывается безудержным хихиканьем и прятаньем под одеялами. Похоже, мой вопрос напомнил девушкам, что они по уши влюблены в одного профсоюзного лидера, который недавно проводил в Центре помощи рабочим семинар о риске бесплодия при работе с опасными химикатами.

«О да, теперь очень волнует».

По дорогам всех экономических зон Азии тянутся стайки девчонок-тинейджеров в синих юбках; они держатся за руки и укрываются от палящего солнца зонтиками. Они похожи на возвращающихся домой школьниц. В Кавите, как и повсюду, подавляющее большинство рабочих составляют незамужние молодые женщины в возрасте от семнадцати до двадцати пяти. Примерно 80% рабочих — это, как и мои знакомые в общежитии, мигранты из других филиппинских провинций, приехавшие на работу в зону; коренного населения Розарио здесь всего 5%. Как и фабрики-"ласточки", они ничем не связаны с этим местом. Раймондо Награмпа, администратор зоны, говорит, что мигрантов вербуют в зону, чтобы скомпенсировать присущее Кавите «своеобразие», которое делает местных жителей непригодными для работы на фабрике близ дома. «Я ничего не имею против „своеобразия“ Кавите, — говорит он, сидя в своем просторном кабинете с кондиционированным воздухом. — Но по моим наблюдениям, это „своеобразие“ не сочетается с фабричной жизнью. Им всегда надо что-нибудь „побыстрее“. У них не хватает терпения работать на конвейере». Награмпа объясняет это близостью Розарио к Маниле, поэтому «можно сказать, что у жителей Кавите нет постоянного страха, что они не смогут прокормиться… А вот приехавшие из провинции, из бедных регионов, к образу жизни большого города не привычны. Им спокойнее просто работать на фабрике — ведь, в конце концов, это большой прогресс по сравнению с привычным для них сельским трудом, когда они жарились под солнцем. Для неквалифицированного провинциального рабочего, деревенского жителя, работать внутри помещения фабрики лучше, чем под открытым небом». Я спрашивала мнение десятков рабочих зоны (все они без исключения были приезжими из сельской местности) о том, что говорил Раймондо Награмпа. Его слова возмутили всех.