Он пощупал руками вокруг. Постель – не его. Помягче, да и запах поприятнее. Под головой – бархатная подушка, чертовски здорово. А почему света нет? Он нащупал рядом с кроватью столик. Лампы на нем нет. Упала на пол пепельница, посыпались спички из украшенного резьбой коробка. Он нашел их, чиркнул одной. Так это же квартира красотки! Он все еще тут. Если повезет, где-нибудь найдется хорошая порция укрепляющего. Он нашел кухню, в ней бутылку виски и принял приличную дозу. Верхняя часть головы майора покрутилась, покрутилась и встала, более или менее, на место.

Одежда вся мокрая. Чертовски мокрая. Наверное, шел дождь. Уиллис разделся посреди комнаты – сбросил с себя все. Кровать была как раз такая, какую прописал доктор, отличная кровать. Майор нетвердой поступью прошел в спальню, руководствуясь скорее инстинктом, чем памятью. В спальне горел свет, на кровати в кожаных ботфортах и кожаной короткой куртке лицом вниз спала Бабетта. Она долго плакала и наконец час назад заснула сном человека, измученного, охваченного ужасом перед настоящим и будущим: Рэнделл, исчезновение Брайса, а вместе с ним и ее капитала; неизвестно еще, что ее заставит делать Рэнделл.

Увидев распростертую на кровати Бабетту, майор Уиллис решил, что это видение из «Тысячи и одной ночи». Он всю жизнь знал, что такое случается, не может не случиться, и раскрыл объятия, чтобы принять этот дар с восторгом.

– Оп-ля! – воскликнул он и рухнул на Бабетту. Она проснулась, начала сопротивляться, но ей было так страшно, и она была так одинока, что сопротивлялась не очень упорно. А утром они собрали все, что еще осталось ценного в ее и его квартирах, забрали из банка все сбережения майора и первым же самолетом вылетели в Париж. Вечером они были уже в Монте-Карло.

День похорон выдался холодным, унылым. Кладбище находилось на вершине холма, над глушью Северного Лондона и графствами, окружающими столицу. Посыпанные гравием дорожки, прямые однообразные ряды могил, кипарисы, словно руки, воздетые к серому небу, на картинах Эль Греко. Рваной вереницей шли они за гробом и священником: домоправительница, которую скорее, чем кого-либо, можно было назвать главной плакальщицей, тяжело дышала после долгого подъема на вершину холма, под правую руку ее поддерживал весьма франтоватого вида усатый племянник в пенсне и котелке. Похоже, он уже знал содержание завещания и был преисполнен решимости проследить за тем, чтобы майора как можно надежнее закопали в могилу.

«Моей верной домоправительнице Джейн-Элисон Макфэрлэйн, если она переживет меня, завещаю мой дом номер семь по Чевел-роуд в Ричмонде, со всей обстановкой, приспособлениями и принадлежностями, которые могут в нем находиться ко времени моей смерти. Далее завещаю…»

Казалось, поддерживавший тетушку племянник пересчитывал в уме пункты завещания. А может, молился. Следующей, в одиночестве, шла Маргарет, за ней кто-то из Управления – скучающий элегантный молодой человек, которого выписал Рэнделл вскоре после того, как стал начальником. Скорее всего – для мебели, ибо этот щеголь никогда ничего не делал. Молодой человек делил свое внимание между рядами могил и Маргарет.

Затем следовал Шон. После смерти майора он едва перемолвился несколькими словами с Маргарет. А умер майор три дня назад. Практически через двадцать четыре часа после того, как Рэнделл утонул под допотопным грузовозом. Майор спорил по телефону с весьма высокопоставленным чиновником, который не желал слышать ни о «Фонде треста», ни о «Теневой армии», ни о зашифрованном донесении Олафа Редвина, ни о Шоне Райене – вообще ни о чем, что могло бы помешать его равномерному продвижению к графскому титулу и спокойной жизни пенсионера в Южной Ирландии, в небольшом особнячке, рядом с ручьем, где водится форель.

«А если я обращусь к прессе? – спросил майор. – Не забывайте, мне нечего терять. Я умираю».

Высокопоставленный чиновник пообещал быть в больнице в течение часа. Когда он приехал, майор был уже мертв. Положив телефонную трубку после разговора, он повернулся к Шону и Еве Ланд – лицо его выражало ярость победителя, – сказал: «Со мной так просто не справишься, я еще…» – и застыл, раскрыв рот, – потрясение, удивление, детское непонимание читались в его глазах, майор начал разводить руками, протянул их к Шону и медленно упал на вытертый ковер палаты. Шон поднял его. Тело майора было как тоненькая вязанка хвороста – прах и палочки слоновой кости. Так мучительно больно было смотреть на это мертвое, усохшее и съежившееся под шерстяным халатом тело, что Шон чуть ли не с ужасом поднял труп, сделал с ним полшага до кровати и положил на нее.

Вошли медсестра, врач. Оба посмотрели на Шона так, будто это он стал причиной смерти майора, и повели себя преувеличенно профессионально, переговариваясь, словно Шон и Ева не существовали, а были призраками. Приехал высокопоставленный чиновник и даже не попытался скрыть свое облегчение от этой новости.

– Тяжелая потеря, – пробормотал он, собрал бумаги, донесение, кое-какие документы с тумбочки у кровати майора, поднятием брови и упоминанием своего поста отбросил робкие сомнения врача. Через пять минут его и след простыл. Он даже не взглянул на Шона, ни словом с ним не обмолвился. Если бы когда-нибудь понадобилось, он бы, не покривив душой, сказал, что не имеет понятия, кто такой Шон Райен.

В последующие три дня произошли определенные события, но Шон ничего о них не знал. Еще до смерти Рэнделла, сразу же после его звонка в «Фонд треста», люди, входившие в эту таинственную организацию, начали отмежевываться от Рэнделла. Если, несмотря на их инстинктивное предчувствие, организация уцелеет, они снова станут во главе ее. Если же она потерпит крах, они будут в безопасности еще до того, как это произойдет.

Но крах большого шума не наделал. Отделение в Хониуэлле, которое создал Эдвард Брайс, а затем совсем для других целей расширил Рэнделл, развалилось. Совершенно другие личности быстро собрали обломки, использовали их в своих интересах. Жильцы в таких местах, как Хониуэлл-роуд, не заметили никакой разницы. Эти люди обречены на страдания, и всякий, кто думал бы, что смерть мистера Феттера, мистера Брайса или даже Оливера Рэнделла может положить конец их плачевному состоянию, был бы слишком высокого мнения о сущности человека.

Мысль о Хрустальной ночи, о погроме цветных исчезла на время из планов «Фонда треста». Правда, ему эта идея никогда особенно не нравилась, а провал Рэнделла сделал настоятельной реорганизацию их рядов, и, следовательно, осуществление этой идеи стало невозможным – по крайней мере на некоторое время. Придется найти другие способы убедить нынешнее правительство не предпринимать никаких ненужных мер в отношении Южной Африки, за которые потом придется краснеть. Очевидно, сделать это будет сравнительно просто.

Тем не менее требовалась весьма широкая реорганизация. Человек, скрывавшийся за таинственным псевдонимом «Генерал Кромвель», получил титул барона и возглавил комиссию по изучению состояния заброшенных военно-морских доков на Дальнем Востоке. Разные люди, считавшие свои связи с «Фондом треста» тщательно скрываемым секретом, с удивлением узнали, что их внезапно перебрасывают из одного угла государственной шахматной доски в другой. «Теневую армию», по существу, вывернули наизнанку и лишили значительных подразделений – все было сделано с той холодной жестокостью, которую контрразведка приберегает для подобных случаев. В результате расправы «Теневая армия» оказалась малопригодной для выполнения своих первоначальных задач – возможно, она вообще никогда для этого не годилась, – но для властей предержащих наверняка не представляла теперь никакой опасности.

Что до самого «Фонда треста», об этом власти предержащие не хотели много говорить. Один наивный контрразведчик, настаивавший на том, чтобы проинформировать о происходящем кого-то на более высоком уровне, получил приказ срочно отправиться к новому месту службы, на Фолклендские острова, куда, как оказалось, его послали на несколько лет.