— …И я говорю. Там заодно и отдохнете, — тянул бесстрастный голос хозяина кафе. Помнится, раньше они были на ты. — У меня прекрасные условия…

Затем голоса отдалились. Кто-то из них направился в кухню, оставшийся хлопнул дверцей бара и, по всей вероятности, придвинул журнальный столик ближе к креслам; еще какое-то время оба они молчали, но звук льющейся жидкости и позвякивание стекла о стекло были слышны отчетливо.

— Вы можете не курить? — наконец раздался голос Македонова. — Я только что перенес тяжелейший бронхит.

— Не могу, уважаемый Казимир Борисович, — невозмутимо возразил Бакс. — Это преступление — такой коньяк без сигареты. Включите кондиционер.

Я похолодел.

— В этом доме мне противно к чему-либо прикасаться, — брезгливо проговорил Македонов. — Черт с вами, травитесь. Все равно вытянет.

— Вы уже собрали вещи? — спросил Бакс.

— Да.

— Вы помните, что должны со мной рассчитаться за услуги адвоката?

— Естественно. Деньги необходимы вам сейчас?

— Нет. Это может подождать до вечера. Что вы намерены делать с квартирой? Продать?

— Зачем? — удивился Македонов. — Когда первая часть нашей операции будет завершена, я вернусь сюда, сделаю кое-какой ремонт и еще некоторое время поживу…

— Значит, вы согласны с моим планом побыть пару недель за городом, на моей даче, подышать свежим воздухом, подлечиться…

— То есть под постоянным надзором, — в тон ему продолжил Македонов. — А ваше заведение?

— Там есть кому управиться без меня… Ну что, едем?

— Погодите, я уберу посуду, — произнес Македонов.

— Бросьте, — сказал Бакс. — Что за чистоплюйство?

— Я хоть и провел по вашей вине эти полгода в камере, — надменно ответил Македонов, — но в свинью не превратился… Берите бутылку, если вам так уж понравился коньяк, с собой, но ради Бога пока не пейте. Вы же за рулем… — Эти слова Казимир Борисович произнес как бы издалека; раздался смешок Бакса и щелчок зажигалки. Я отчетливо вспомнил его большой рот с жестяными губами, постоянно сжимавшими сигарету, и огонек зажигалки «Зиппо».

На пятнадцатой затяжке курившего Македонов вернулся в комнату и сказал:

— Я готов. Еще секунду — вынесу пепельницу. Не хочу этого делать через две недели…

— А вы стали болезненно чистоплотны в заключении, — усмехнулся Бакс.

— Всегда таким был, — отрезал Македонов, затем послышалось его отдаленное покашливание.

Через полминуты дверь за ними закрылась, «клоп» автоматически отключился в тишине, а я выглянул в окно кухни, выходившее на проспект.

Кремовый «БМВ» гражданина Баксанова как раз миновал троллейбусную остановку и набирал скорость. Возвращаясь в двадцать четвертую, я прихватил с собой ломтик сыра — и не напрасно. Степан даже не появился в прихожей, смертельно обидевшись на меня за внезапное исчезновение.

Я обнаружил его лежащим на Сабининой постели носом к стене. На мои льстивые призывы он даже ухом не повел, тогда я присел рядом и погладил его по голове.

— Степан, не стоит, — сказал я. — Пойми — оперативная необходимость.

Пес, не шевелясь, засопел. И тогда я спросил:

— Сыру хочешь, что ли? Ответом было молчание.

— Ну и черт с тобой! — в сердцах воскликнул я, снова хватаясь за веник.

— У меня еще дел по горло, а ты тут с сантиментами!

Пока я ходил за шваброй, Степан успел переместиться в дряхлое кресло и, свернувшись клубком, якобы уснул. Я молча вымыл пол, покурил на кухне и встал на пороге, помахивая поводком.

— Степан, ко мне! — скомандовал я. — Гулять! Упрямое животное не шелохнулось. Я вздохнул и опустился перед креслом на колени.

— Ну прости уж меня, голубчик, — проканючил я. — Больше не буду.

Хочешь сыру?

Пес нехотя поднялся и сел в кресле. Неприлично суетясь, я подал угощение. Времени у меня было в обрез.

Степан хлопнул пастью и снова лег, но уже мордой ко мне. Я торопливо застегнул ошейник и поволок его за собой. Ощущение было такое же, как если бы я тащил за собой ракетный крейсер «Петр Великий».

Обратно мы возвращались запыхавшиеся и обессиленные, но не в двадцать четвертую, а ко мне на пятый. Выплеснув раздражение и получив внеплановую кормежку, Степан наконец сменил гнев на милость, рухнул , плашмя на мои старые носки и задрых сном праведника.

Я же взялся за осточертевшие бумажки…

В шесть мы с ним спустились к Полю, где Степан тут же получил за якобы приличное поведение кусок обжаренной в сухарях телятины, а я — чашку крепчайшего смолистого кофе. Мой приятель безропотно согласился доставить Сабину из больницы, но предупредил, что с утра в понедельник занят, и мы договорились в половине двенадцатого встретиться у ворот института травматологии. Поль не был в курсе событий, и я ничего ему не рассказывал. Одна мысль о том, как мы с Сабиной под ручку вваливаемся в подъезд, меня буквально завораживала. С другой стороны — не везти же ее в багажнике? Прикинув, я сообразил, что на дежурстве в понедельник Кузьмич, а следовательно, на первых порах нам удастся избежать дурацких расспросов и возможных инфарктов.

Простившись с Полем, я в карьер поскакал к Сабине. В голове стоял туман от казенной жвачки отчета — а еще предстояло написать страниц тридцать, оформить рукопись и в понедельник в девять ноль-ноль предъявить ее Гаврюшенко.

В этой десятидневной гонке я и не заметил, как к городу подкралась весна. Я давно не звонил отцу, не знал, как мама, паршиво спал, запустил дом, перестал по-человечески есть… В общем, сам себя не пожалеешь — от других не дождешься.

С Сабиной мы устроились у того же окошка в закоулке, где обмывали ее погребение. Сегодня, не считая апельсинового сока и турецкого печенья, я ничего предложить ей не мог, но она, погруженная в сосредоточенное молчание, безропотно поглощала этот поздний ужин. Я поведал ей о наших со Степаном подвигах.

— Да, эта порода упряма, — подытожила она, слегка оживляясь, — но моему характеру скотч в самый раз. Я очень привязана к Стивену, однако, Егор, это ведь не первый мой пес.

Ну, об этом я как раз догадывался. Судя по тому, как она управлялась со своим Степаном, опыт у нее имелся.

Сабина, помолчав, продолжала:

— В Штатах собаки у меня не было. Питер у себя в доме держал огромного сенбернара, а его жена обожала котов. Когда я получила приличную работу и съехала от них, то ни о какой живности и речи быть не могло: я неслась домой вечером сменить приходящую бэби-ситтер, занималась ребенком, учила язык, а утром, очень рано, снова ехала на работу. Здесь же, уже через год после возвращения, первого щенка притащила в дом Евгения. Дворнягу.

— И что?

— Он сдох. По моей глупости. От энтерита. Еще двенадцать лет понадобилось, чтобы я снова решилась приобрести собаку. Но и следующий мой опыт оказался печальным.

Я приоткрыл окно, накинул Сабине на плечи свою куртку и закурил.

— Мы с Женей долго выбирали породу, — продолжала Сабина. — Наконец остановились на скотч-терьеpax. Теоретически я была основательно подкована, но вот практика… Мы купили очаровательную девочку по Имени Дора, королевских кровей, клубную, пестренькую, умненькую и очень резвую. В три года мы нашли ей жениха, холеного медалиста, производителя с гарантиями. Дора родила мертвых щенков. Мне бы на этом остановиться, тем более что в доме уже появились Павлуша и маленький Коля, но хозяева жениха Дорочки уговорили меня попробовать снова. Ей было уже почти четыре, она произвела на свет двух огромных мальчищек и через сутки умерла… Братца Степана забрали хозяева отца, а я осталась с этим парнем. Сабина улыбнулась.

— Смешно вспомнить, — сказала она, — как я его выхаживала… будто это я его родила. Все это происходило еще на бульваре Конституции. Представьте — двухкомнатная квартира, шустрый растущий внук, пухнущий от безделья Павлуша и Евгения, которая в сердцах как-то сказала, что животных я люблю больше, чем близких людей. К тому же им пришлось целых два месяца возиться со Степаном в девяносто четвертом, когда я, уйдя на пенсию, решила в последний раз повидать брата… Безусловно, по возвращении я нашла собаку в жутком состоянии и закатила неописуемый скандал. Мне, неприятно об этом вспоминать, как, впрочем, и о многом другом, связанном с жизнью вместе с дочерью. Все вышло не так, как я предполагала… Вы принесли мне Кинга? — внезапно перевела она разговор.