— Именно вытеснять? — решил уточнить кто-то.
— Желательно — вытеснять. До тех пор, пока СКК с её войсками не покинут окрестностей Зоны, мы ничего не сможем сделать с организованными бандами. Именно миротворцы их снабжают, прикрывают, прячут, снабжают оружием, информацией… Уйдут миротворцы — займёмся и бандами. Только тогда. Поскольку сил у нас на это благое дело пока что маловато.
После второго укола Юра немедленно уснул. Он даже не помнил, как добрался до койки. Вышел из медпункта, а потом…
Вот теперь обильно снились обещанные сны. Связанные почему-то с разрухой. Он то пробирался по дырявой танцующей крыше, борясь со страхом высоты, доски скрипели и трескались, гвозди с хрястом выдирались из стропил. То он оказывался в лабиринте пустых комнат, и в некоторых свалены были беспорядочно разломанные столы и стулья, а некоторые были пусты, и даже линолеум, тоненький, сиротский, был отодран. То шёл по улицам Москвы (откуда-то он знал, что это Москва), дома стояли выгоревшие, дым кое-где сочился из уголков окон вниз: так изо рта трупа стекает нитка слизи. В Москве ему требовалось найти кого-то или что-то; как ни странно, работала связь, нужно было только сильно давить на кнопки телефона. Он старательно давил, но каждый раз попадал не туда. Всё завалено было битой и раздавленной штукатуркой, каким-то тряпьём, досками, кровельным железом или обломками шифера. Потом он догадался, что можно сесть в трамвай. Трамвай был длинный, сквозной. Многие в нём ехали не первый день. По сторонам от прохода торговали лавочки: сигареты, пиво, корейская морковка. Проголодавшись, он спросил хот-дог, его испугались и чуть не побили: оказывается, из-за горящих собак всё и началось. Потом оказалось, что трамвай идёт прямо, а Юре нужно направо, он быстро подбежал к перекрёстку трамвая и повернул. Тут было свободнее, и на многих сиденьях спали, подобрав ноги, какие-то женщины в платках и пуховиках, подложив под голову топоры и лопаты…
И ещё всякая дрянь снилась. Как назло, ничто не забылось из приснившегося, и остаток дня Юра пребывал в крайне скверном расположении духа.
Можно было утешаться тем, что Назаренко было ещё хуже. Его оставили в медпункте, он там лежал под капельницей и блевал.
Вечером появилась Настя.
— Неудачно начинается, — сказала она.
— Поясни.
Она рассказала: вся работа в Зоне строится на графиках выбросов. Случаются они со сложной периодичностью: от раз в пять дней до раз в двадцать семь дней (чем реже, тем выше балл интенсивности), и периодичность эта более или менее устойчивая, то есть, зная, сколько времени прошло между двумя предыдущими, можно, просто взглянув на график, достаточно точно сказать, когда произойдёт следующий и второй за ним; дальнейшие уже нужно вычислять, но эти вычисления не представляют особой сложности. Но это только в том случае, если выброс, что называется, полноценный. К сожалению, два последних оказались, как это здесь называется, «смазанными», а значит, весь график наблюдений летит к чертям, всё начинается как бы с нуля, — то есть никто не знает наверняка, когда теперь будет следующий выброс и каким по интенсивности, возможно, что и катастрофическим, как в одиннадцатом или шестнадцатом… В общем, похоже на то, что в ближайшие две недели никаких дальних рейдов не будет, а жаль, потому что у неё, Насти, только-только что-то начало получаться…
— Тебе давно уже эти прививки сделали? — спросил Юра.
— Первый раз — два года назад. Но тогда был неудачный препарат, очень недолго действовал, — охотно начала рассказывать Настя. — И второй раз — в начале этого года, уже вот эту «формулу эр», что и вам вкололи. Сейчас я её взбодрила…
— Ну и что это даёт? Конкретно тебе?
— Я вижу простым глазом все ловушки. Без приборов. И даже те, которые не ловятся приборами. Я понимаю, какие из них опасные, а какие — разряженные, одна видимость. На меня не действует вся эта психотроника. То есть действует, но не подавляет — просто болит голова, темнеет в глазах, и всё. Похоже, не действует псевдорадиация. Тут я сама над собой опыт поставила, ты только отцу не говори, ладно? — специально хапнула дозу, а потом сдала кровь на анализ. То есть до облучения сдала и после. Ни малейшей разницы. Я вот думаю, может, и выбросы на нас теперь действовать не будут?
— Может, сначала на кошках? — предложил Юра.
— Кошкам выбросы вообще по барабану, — сказала Настя. — Они от них бесятся, но и только. Мрут одни люди. И почему-то овцы. Козы, например, отряхнулись и пошли. Лошади, собаки, коровы — ну, маются, да, стонут, орут… А люди и овцы — вжмур. Непонятно.
— Может, и гравитация концентрированная действовать не должна? — предположил Юра.
— Может, — согласилась Настя. — Только пробовать боязно. А вот «песчаная ловушка» точно не берёт.
— А это что, я даже не слышал?
— Это такая штука… В общем, человек проваливается по щиколотку — и его там, под землёй, что-то начинает растворять. Причём безболезненно. Но он так погружается, погружается… Если выдернуть — ног нет, аккуратно слизаны. А я вот провалилась — и хоть бы хны.
— Так, может, это просто зыбучка была?
— Нет. Я же не просто так залезла, я пацана вытаскивала… Вовремя успела — всего лишь без ступней остался. «Песчанки» редко встречаются, но описания есть, ты внимательнее методички читай. Вот уж что-что, а они-то действительно кровью написаны…
— Настя, — спросил Юра, — а чем ты конкретно занималась в армии? То есть я понимаю: «исполняла приказы». Ты мне просто конкретные примеры дай, а?
— Мы в основном обеспечивали визиты всяких официальных делегаций, — сказала Настя. — Вся черновая работа — на нас, на армии. А этих делегаций на моей памяти штук пятнадцать было. И вот смотри: изучить маршрут, провешить маршрут, расставить секреты и заставы, обеспечить возможную эвакуацию… Больше всего хлопот было с виповскими охранцами из СБУ или там ФСО, ни хрена ни в чём не понимают, а суются везде и бычат со страшной силой…
— Понятно… — Юра поскрёб подбородок; кстати, надо бы побриться; забыл. — Наверное, ты у нас старшей будешь…
— Нет. — Она энергично помотала головой. — Леонид Ильич-с не позволят-с. Старшим, я думаю, будешь ты — у тебя и опыт армейский куда как хорош, и отцу ты очень приглянулся. Ты, говорит он мне, на него смотри и учись, как правильно службу служить… Это я подлизываться начинаю, если кто не понял.
— Но у тебя же опыт…
— Это наживаемо. Нет, отец меня долго ещё будет в чёрном тельце держать, я его знаю. Я его лучше знаю, чем он сам себя… ну да ладно. Как там твоя невеста?
— Да вроде нормально… надо будет попробовать позвонить сегодня — тут же протянут кабель?
— Конечно. Слушай, Юр, а где ты так стрелять научился? Я вроде бы не в последних была, но как увидела твои записи…
— Будешь смеяться — в основном в тире. У меня дядька был тренер по стендовой стрельбе, так что мне прямая дорога была в спортсмены. Только вот… ну, ты меня понимаешь. Сама, вижу, такая же.
— Нет, а правда: почему армия?
— Ф-ф-ф… Имей в виду: мысль изреченная есть ложь. Примерно так: назло матери. Она меня всё моё сознательное детство кодировала: что угодно, только не в армию, будем косить, вплоть до эмиграции… Ну и докодировалась: подал документы в военное училище. Наблюдал, как её корёжило. Потом раскаивался, конечно…
— Ты её не любишь?
— Вообще-то люблю. Но она меня всё время ломала. И вот в этом узком участке спектра — да, не люблю. Простить не могу… многого. И, в общем, рад, что настоял на своём. А у тебя, по-моему, всё наоборот?
— Да, я папенькина дочка… И тоже рада.
Всё это время, ведя разговор, Юра вспоминал совместные тренировки в гипносферах — нарабатывалась слаженность групп. Настя была, похоже, вполне надёжным партнёром, быстрым и точным бойцом, хорошо видевшим местность и понимающим момент. Придраться было совершенно не к чему. И в то же время Юра знал, что, будь его воля и формируй он группу сам, Насте в ней места не нашлось бы. Почему? — нет ответа. И сейчас Юра только ещё сильнее укрепился в этой своей уверенности. Иррациональное отторжение. Он вспомнил бывшего следака Серёгу: «Ты про это дело что-то настоящее знаешь, но при этом сам даже не чувствуешь, что оно в тебе сидит, это знание…»Но нет, здесь было что-то другое.
