Девушка пришла, когда небо уже подернулось багрянцем с проблесками оранжевого и радовало надеждой на облегчение дневного зноя. Ночью, конечно, не будет прохладно, но хоть менее жарко — уже счастье. Я не сразу заметил ее, идущую ко мне, придерживая на голове что-то округлое, формой похожее на большую тыкву, но заметив, залюбовался.
Большинство местных женщин, если не считать танцовщиц, отличались изрядной полнотой. К некоторому своему удивлению я обнаружил, что местные стандарты красоты сильно отличались от тех, к которым я привык. Здесь ценилась женская полнота, и такое впечатление, будто девушек в Империи старались откармливать, чтоб круглились румяные щечки, чтоб наливались бока и грудь. Я не мог знать этого наверняка и готов был с удовольствием любоваться здешними красотками, пребывавшими в теле, но еще не расплывшимися студнем. Тоненьких, как былиночки, девушек не в нарядах танцовщиц я здесь видел редко.
Эта выглядела не просто тоненькой, а угловатой, что не скрадывало даже мешковатое платье из серого грубого полотна, опоясанного зеленым тонким поясом, который был обернут под грудью и вокруг талии даже не два, а несколько раз. Голова ее была закутана тонким шарфом, из-под которого выбивались темные вьющиеся пряди, личико осунулось от усталости. Она шла плавно, должно быть, чтоб не шелохнуть лишний раз тыкву на голове.
Я смотрел на нее и ощущал себя так, словно вдруг заглянул в пространство совсем иной жизни, совсем иных традиций. Пусть меня давно швыряло по просторам чужого мира, но здесь я обитал как бы в пузыре собственных представлений, собственных привычек, лишь отчасти соприкасаясь с чужими представлениями и привычками. А сейчас, глядя на незнакомку, выросшую в обществе, где девушки до сих пор выходили замуж «по старинке», по воле родителей, и хранили исконные обычаи в кругу семей, я едва мог перехватить дыхание, очарованный тайной.
Это было дразнящее, великолепное ощущение — смотреть на ту, что, возможно, уже предназначена другому, мечтает любить его и даже не представляет, что можно жить как-то иначе, что можно сделать выбор в пользу другого мужчины. Для нее муж — столп и фундамент ее жизни, неоспоримый Глава семьи, от чего наши женщины давно уже отошли, и во многом не по своей воле. Для нее верность — неоспорима и незыблема, даже говорить тут не о чем. Я вдруг позавидовал тому, кому достанется или уже досталась эта девушка, не на шутку позавидовал. Да, может быть, она не так уж и красива, но какое в конце концов значение имеет красота по сравнению с девичьим очарованием, стократно увеличиваемым самой настоящей тайной?
— Как ты себя чувствуешь? — спросила она, осторожно опуская на траву тыкву, оказавшуюся сосудом, полным прохладной воды. — Я помогу тебе умыться. Промою раны. Я принесла немного еды и еще воду. Ты позволишь тебе помочь?
— Да, пожалуйста… Спасибо тебе. Ты так хорошо умеешь помогать раненым…
Она несмело улыбнулась и спрятала взгляд, поправила на голове шарф. Этот жест почему-то пронзил терпкой радостью мое сердце. Я слишком давно, наверное, не смотрел в глаза стыдливой женщины.
— Мой отец — угольщик. Жене и дочерям угольщика обязательно нужно уметь перевязывать раны — на делянках и у угольных ям случается всякое.
— Мне повезло. Спасибо за участие.
— Любой бы помог раненому, если бы мог. Прости, что не могу отвести тебя домой или во временный лагерь углежогов. Обо мне могут подумать нехорошее.
— Ты боишься, что может подумать твой муж?
Девушка вспыхнула, почти до слез, посмотрела на меня сердито и обиженно.
— Ты смеешься? Разве не видишь, как я одета?
— Прости. Я родом издалека, с севера, еще плохо знаю местные традиции. Ты не замужем? А жених у тебя есть?
Снова вспыхнула, отвернулась, кутая лицо в шарф.
— Издеваешься?
— Вовсе нет. Почему ты так подумала?
— Кто же захочет на мне жениться? Я ведь… некрасивая.
— Ты? — изумился я настолько, что попробовал подняться и сразу же рухнул обратно, наказанный за намерение коротким болезненным шоком. Продышавшись, продолжил. — Что за ерунда? Ты очень красивая.
Девушка кинула на меня взгляд из-под ресниц. Порозовевшая от смущения, она показалась мне по-настоящему милой. И глаза… Ее глаза смотрели так, что я понял — голову я уже прочно потерял. И это не пугало, а наоборот — доставляло наслаждение.
— Это ты только так говоришь. Но сам ведь ни за что на мне не женишься.
— Почему же? — уверенно возразил я. — Женюсь. Охотно. Только… Твои родители отдадут тебя за чужака? За человека, не имеющего представления о ваших традициях, обычаях?
— Им привередничать не приходится. Меня еще никто никогда не сватал, я имею в виду, из серьезных людей.
— А я — серьезный?
— Ты — охотник. Это серьезно.
— Ну… Скажем так, я охотник в прошлом. Теперь буду искать другой способ заработка.
— Как бы там ни было — ты воин. Это не углежог какой-нибудь и не дровосек. Хотя отец уже и о них подумывает.
— А он кто? Я про твоего отца.
— Он — углежог, как я говорила. Сейчас он там, следит за тем, как идут работы, определяет участки на завтра.
— То есть он — старшина угольщиков?
— Углежогов. Его зовут Нишант… Если ты, конечно, не пошутил.
— Я не пошутил. Как у вас принято свататься? Просто у нас… У нас традиции очень простенькие.
Девушка, глядя недоверчиво, слегка пожала плечами и попыталась потихоньку поправить на груди платье.
— Да у нас тоже не очень сложно. Если ты решил на мне жениться, тебе надо поговорить с моим отцом, спросить его. Если считаешь нужным, сделать подарки ему и матери… Это не обязательно, хотя обычно… Свидетельствует как бы… о серьезности намерений. Ну а потом, если договоритесь, то решите, сколько будет стоить свадьба, да и все.
— Ага… И деньги лучше будет отдать сразу?
— Ну… Так, наверное, будет проще, ведь свадьба играется в поселке невесты, и траты делят пополам. Жених и родители невесты.
— Ясно. — Лежа на спине, я разглядывал багровеющее небо и соображал. Очень медленно соображал. — И ты согласишься подождать два месяца? Свои деньги я получу только через два месяца, так уж получилось. Если уж приходить к твоему отцу, то сразу с полными карманами, верно же? Так ты согласна подождать?
Она вздохнула. Улыбнулась, хоть и несколько принужденно. Согласно качнула головой.
— Конечно… Как ты? Давай я поменяю тебе повязки. Я принесла вот это. — Она вытащила крохотный пузырек, выточенный из дерева, перелила в чашку синеватое молоко. — Возьму еще немного твоей живинки. Очень хорошее заживляющее средство. Особенно если приготовить его как положено.
— А как положено?
— Есть много разных способов, но коль скоро нам годится только самый простой, то он таков: живинку надо пережевать и смешать с грудным молоком. Я видела у тебя эту травку, поэтому попросила жену одного из углежогов сцедить немножко. Она кормит, так что… Прости. — Девушка засунула в рот веточку.
— Ты здорово разбираешься в снадобьях.
— Только в кровоостанавливающих, заживляющих и тех, которые помогают от ожогов. Я объясняла, почему это необходимо.
— Мда. Мне повезло… Кстати, ты не сказала, как тебя зовут.
— Ты не спрашивал.
— Теперь спрашиваю. Так как?
— Моресна.
— Красивое имя. — Я коснулся ее руки, но она выдернула ее словно бы даже в испуге, отодвинулась слегка. — Прости. Не буду.
Она ушла, положив мне новые повязки на раны, которые благодаря мазям с магическим наполнением уже начали затягиваться. На этот раз под повязками была тщательно нажеванная и перемешанная с молоком травка, которая пощипывала, но, как я понял, обещала еще более быстрое исцеление. Все-таки не зря я рисковал. Дотянувшись до сумки и накапав на язык немного тонизирующего, имевшегося в аптечке, я почувствовал себя так хорошо, что даже поел и выпил почти всю воду, которую Моресна принесла мне.
Даже понимая, что стоило бы экономить, потому что встать еще вряд ли смогу, а утром опять будет жарко и придет жажда, но не факт, что сможет прийти избавительница, — не в состоянии был остановиться. Пить хотелось почти так же, как дышать.
