Вообще, время, проведённое после получения отказа в выезде за границу, было одним из самых приятных периодов в моей жизни. Я стал сильным и раскрепощённым человеком, чувствуя себя почитаемым борцом за свободу. Мне было просто «море по колено». Я — свободен, неженат. Отвечал только за себя. У меня не было обязательств ни перед кем. Я никому и ничего не должен. У меня появилось время и желание смотреть на небо и на облака. Я мог любить кого хочу; как хочу и сколько хочу. Однажды я увидел девушку на трамвайной остановке. Она была удивительно красива, такая русская красавица. Женщина-ребёнок, от одного взгляда на которую мужики теряют дар речи. Мне очень, очень её захотелось. Я сделал то, что ещё никогда в жизни не осмеливался сделать. Подошёл и сказал, что у меня сейчас есть только одно желание в жизни, для исполнения которого мне не жалко пожертвовать всем. Сказал ей, что очень хочу её. Я был готов к любой реакции, но она отреагировала неожиданно. По-доброму улыбнувшись, она сказала: «Ты хороший парень. Я верю в твою искренность Ты мне нравишься своей прямотой. Ничем не надо жертвовать. Пошли к тебе домой». Звали её Валя, и мы долго оставались хорошими друзьями и любовниками. В тяжёлые минуты именно она давала мне советы, оставаясь верным другом до самого отъезда.
Однажды мне повезло. Я приобрёл друга и соратника. Его звали Саша Скворцов.
Познакомились случайно, в ОВИРе. Это было самое неподходящее место для знакомства. Там как раз и «клеились штинкеры». Мы оба этого остерегались и воздерживались от знакомств в подобном месте. Тем не менее, между нами произошёл незримый контакт, и мы сразу «окунулись» друг в друга. Саша был классический диссидент. Хороший русский парень. Человек Мира. Он был скрипач. Играл у Темирканова. Когда Саша ещё не был диссидентом, он ездил с симфоническим оркестром за рубеж. В Голландии познакомился с одной состоятельной девушкой. Они решили пожениться. Поначалу Саше готовили побег в период, когда он в составе оркестра находился за границей на гастролях. Но передумал, насколько я помню, из-за своей матери, которая оставалась в СССР. Он вернулся в Ленинград, и было решено, что свадьба состоится именно в нашем городе. Вся его новая голландская родня приехала в Ленинград.
Сыграли свадьбу. Из Голландии привезли много ценных подарков, изделий из золота, серебра и всякого другого. Всё это было зарегистрировано в таможне при въезде и вывезено тут же, по инициативе семьи, обратно за границу. Эта свадьба и то, что было с ней связано, наделали очень много шума в кругах интеллигенции. Властям это не понравилось. Такого рода события открывали легальную возможность для советской интеллигенции и людей искусства выезжать за пределы страны. Любая голландская, немецкая или американская девушка считала за честь помочь скрипачу или артисту балета выехать за границу с помощью брака. Брак мог быть также и фиктивным. Вся эта история находилась под бдительным оком органов.
После свадьбы Саша сразу подал заявление на выезд заграницу по причине объединения семей и получил отказ. Вся эта ситуация была очень неприятна властям. Во-первых, он — не еврей, а вся схема воссоединения семей была придумана, в основном, для евреев. Её создатели не предполагали, что русские и украинцы в массе своей начнут завтра «ломиться» за границу через эту щель, придуманную совсем для других целей. Во-вторых, это была Голландия, которая по консульским вопросам представляла эмиграцию евреев. Усугублял всё это тот факт, что в Ленинграде находился Голландский консул (Консульская служба посольства Нидерландов в СССР), с которым можно было встречаться легально, так как семья была наполовину голландской. Консул мог навещать Сашу дома, а здесь находились также «отказники» вроде меня. Всё это создавало очень сложную для органов проблему. Когда Сашина жена приезжала навестить его в Ленинграде, она, естественно, оставалась ночевать у него дома. Он жил на Васильевском острове в пяти минутах ходьбы от меня. Ночью сотрудники КГБ врывались к ним домой. Вытаскивали обоих из кровати и зачитывали его жене, как иностранке, постановление о нарушении паспортного режима. Она по советским законам должна была оставаться ночью в гостинице. Никакие объяснения не помогали. Её выдворяли ночью на улицу и увозили в гостиницу. Так работала система в те далёкие времена.
Нас с Сашей через неделю было уже не разлить водой. Мы были похожи — примерно одного роста, одной комплекции. Мы думали одинаково и дополняли друг друга на словах и на деле. Если бы он прожил мою жизнь, а я — его, думаю, что мы с лёгкостью поменялись бы местами. У меня в жизни ещё не было человека, с которым было бы такое взаимопонимание, Сашу окружало много друзей в мире музыки и театра. Он быстро перезнакомил меня с ними. Я никогда до этого не встречал такого типа людей, кроме мамы, может быть. Сашины друзья были очень наивны, иногда, как дети. Они обладали огромным интеллектуальным багажом и истинно творческими способностями, Я наслаждался общением с новыми знакомыми, глубиной эмоций, которых никогда в своей жизни не испытывал. С Сашей я по-настоящему узнал классическую музыку. Благодаря ему я услышал самый лучший концерт в своей жизни. Как-то вечером мы ввалились в мастерскую скульптора Аникушина (члена ЦК КПСС). Его дочка была пианисткой, диссиденткой и подругой Саши. Они устроили дуэт-импровизацию. Саша играл на скрипке, она — на рояле. Они играли романсы барона Врангеля. Я даже не знал, что Врангель был ещё и композитором. Они играли для себя и для меня. Я сидел в большом кресле, закрыв глаза, и слушал восхитительную музыку двух замечательных музыкантов. Это была жизнь! Это было интеллектуальное наслаждение иного порядка! Это было счастье!
Однако в жизни Саша и его друзья очень витали в облаках. Мне пришлось многое взять в свои руки. Я должен сказать: всё, что я говорил — выслушивалось и выполнялось беспрекословно. Я был человеком другого, практического мира. Мне все очень верили. Они меня очень уважали. Впрочем, уважение было взаимным. Немецкие и голландские девочки привозили нам хорошую запрещённую литературу — Булгакова, Солженицына и других. Я сначала сопротивлялся такого рода акциям, потому что в мои планы не входило схлопотать три года за хранение антисоветской литературы. Потом сдался Саше. Более того — это стало доставлять мне истинное интеллектуальное удовольствие. Сидя у себя дома, я зачитывался «Мастером и Маргаритой».
Мы достали книгу, где курсивом цветом были выделены места, не пропущенные советским цензором к печати. Это делало роман ещё более сильным. Мы разработали систему доставки диссидентской литературы. Саша получал книгу и вскакивал на ходу в трамвай. Я заскакивал в тот же вагон с другой площадки. Он передавал мне книгу, и я выпрыгивал из вагона на ходу, не доезжая до остановки. Саша ехал дальше. Встречались вечером у меня дома. Однажды он предложил мне довольно рискованную операцию. Дело в том, что Саше нужна была хорошая скрипка. Он справедливо считал, что, получив, в конце концов, разрешение на выезд, он должен будет играть на хорошем инструменте, которого у него нет. Один из известных скрипачей, уже старик, предложил ему в подарок свой инструмент. Он утверждал, что это скрипка Страдивари. Она переходила у него в семье по наследству и пережила блокаду. Старик не хотел оставлять свою скрипку властям, а наследников у него не была Он производил впечатление очень хорошего и надёжного человека. Саша его неплохо знал. Мы разработали план вывоза скрипки за пределы СССР. На первом этапе надо было определить — стоило ли рисковать вообще. Для этого нужно произвести экспертизу скрипки на Западе. Мы приехали к старику-музыканту и я отснял целую фотоплёнку этой скрипки. Мы заранее составили список элементов скрипки, которые надо фотографировать с увеличением и под разными углами. Подробные указания эксперта мы получили через жену Саши. Идея вывоза была следующей. Сашина жена, приехав к мужу в СССР, предъявит скрипку привезённую для Саши, и зарегистрирует её в таможне. При отъезде домой она заберёт её обратно. К скрипке всегда прилагался паспорт с фотографией. Сделать вывозимой скрипке необходимый грим — дело техники. Вот такие мы были проказники-диссиденты.
