Мы же снисходительно посмеивались, радуясь такой энергии, такой живости… пока в один прекрасный день, поднявшись по лестнице, я не обнаружила, что Телец (он же Бык) в свободной комнате прыгает со шкафа на пачечки наглицериненных буковых листьев, которые я приготовила для благотворительного базара. Глицерином меня снабдил благотворительный комитет. Я отвечала за обеспечение буковыми листьями соответствующего киоска. И увидеть, как эта жуткая кошечка нарочно прыгает прямо на них… потом на шкаф и снова на них. Господи, сказала я. И отчаялась.

И отчаялась еще больше, когда увидела, сколько их помято, а то и в круглых дырочках, оставленных зубами. Она явно приземлялась на них не один день. После этого я хранила их на чердаке. Конечно, лучше поздно, чем никогда. Но вот насколько лучше? Когда настало время выставить их на прилавке киоска, вид у них был несколько подержанный… Может быть, я рвала их позже, чем следовало, предположила одна старушка. Видимо, до них добрались гусеницы… И в довершение всего Шебалу приобрела вкус к растительной пище.

Я глазам своим не поверила, когда обнаружила, что взлелеянный мной отводок ломоноса был ощипан до самого корня. Я было погрешила на слизней, но некоторое время спустя увидела, что она, закрыв глаза, сидит на подоконнике и доедает остатки стебля с таким изяществом, словно это была спаржа. Не поверила я им, и когда увидела, что отводок розмарина валяется выкорчеванным возле своего горшка. Но пришлось поверить, когда я водворила его обратно, а потом она снова его выдернула, не стесняясь моего присутствия.

Чарльз сказал, что, возможно, она нуждается в свежей травке. Когда бы так! Я принесла большой пучок и поставила в вазу — специально для нее. Ноль внимания. И не подумает даже посмотреть, сказала она, когда я попыталась показать ей вкусную травку. Было совершенно очевидно, что поедание комнатных растений станет таким же личным развлечением Шебалу, каким для Соломона было раздирание ковровой дорожки на лестнице, свежевание продавленного кресла в прихожей для Шебы и верчение на спине в глубинах другого кресла для Сили. Что он совмещал с восхождением на дверь ванной.

Все пройдет, когда она начнет гулять в саду, защищал ее Чарльз. А пока можно было подумать, что наши комнатные растения подверглись нападению саранчи, мочалка для мытья посуды навсегда водворилась на каминном коврике в гостиной, а водворивший ее котенок весело резвился по всему коттеджу, явно выдавая себя за Санта-Клауса.

Самой любимой своей игрушкой она выбрала моток мягкой белой шерсти, снабженный колокольчиком и прежде принадлежавший Сили. Она, как мы убеждались с каждым днем, никогда ничего не делала наполовину. Сили было довольно иной раз поиграть мотком, как мячиком, и уж совсем редко — пройтись с ним во рту через комнату, когда он был Львом, Несущим Свою Добычу, но к ней моток будто неотрывно приклеивался.

Она тащила его к входной двери встречать молочника. И в ванную (если дверь была открыта) поболтать с Чарльзом, пока он брился. Всех посетителей она приветствовала с мотком во рту, а в тех случаях, когда запаздывала, появлялась с ним в тот момент, когда, как подсказывала ей врожденная способность сиамов показывать товар лицом, можно было произвести наибольший эффект.

— Ах, какая прелесть! — восклицали гости, когда, задрав хвост и гипнотизирующе скосив глаза, она шествовала к ним по ковру (причем путь выбирала наиболее длинный), покачивая белой пушистой бородой.

Да, безусловно. Однако к мотку был привязан колокольчик. И хотя, пока дело ограничивалось гостевыми дозами, звенел он очень приятно — как миленькие японские колокольчики под ветром, ностальгически вздыхала мисс Уэллингтон, — для обитателей дома звон этот превращался в китайскую пытку.

Колокольчик позвякивал с утра до ночи. Иногда еле слышно, иногда очень громко — в зависимости от того, где именно Шебалу находилась в доме. Небольшая передышка, пока она ела или спала, и снова: звяк-звяк-звяк… Под это звяканье она отправилась к ветеринару, когда через две недели храбро согласилась сделать прививку. Под это звяканье мы вскоре повезли ее в Лоу-Нэпп, где ей с Сили предстояло пожить у доктора и миссис Фрэнсис, пока мы не вернемся из Корнуэлла.

Сама эта поездка обернулась пророчеством на будущее. Мы посадили ее в дорожную корзину Сили с проволочной сеткой спереди. Это поможет ей чувствовать себя увереннее, сказали мы. Она же еще никогда так далеко не ездила. Однако морально поддерживала Сили она, а не наоборот. Он съежился на дне корзины, словно это была повозка, обслуживающая гильотину, а Шебалу весело сидела рядом с ним, словно была кучером. Пока он жалобно хныкал, что У Него Автомобильная Болезнь, стоило нам оглянуться на него через плечо, она смотрела в окно как завороженная. Когда же мы наконец прибыли в Лоу-Нэпп, Сили, который уже бывал там с Шебой, заявил, что кот в соседней вольере на него поглядывает, так, может, мы увезем его домой? Но Шебалу, которой исполнилось четырнадцать недель, вышла из корзины с видом принцессы, оглядела свою будущую резиденцию, вернулась в корзину за мотком, который забрала с собой и положила в углу.

Можете уезжать, если хотите, сказала она нам. За Сили она присмотрит.

Впрочем, ее услуга не понадобились. Он скоро припомнил, где находится. Когда мы вечером позвонили узнать, как и что, он как раз кончал ужинать, а Шебалу — она уже очистила свою мисочку, сказала миссис Фрэнсис, — весело играла со своим колокольчиком.

Когда мы приехали за ними через месяц, сиам в соседней вольере венчал, точно статуя Свободы, чурбак для оттачивания когтей, а Сили вызывающе сидел на своем чурбаке — и заметно выше, сказал он. А Шебалу, игнорируя обоих, все еще играла со своим колокольчиком. Наши кошки вели себя замечательно, сказал доктор Фрэнсис, и им их будет недоставать, но этот проклятущий колокольчик…

Мы прекрасно его поняли. Трезвон стоял всю дорогу домой. Впрочем, после четырех недель без них он казался нам небесной музыкой.

Однако время отдыха миновало, и настал момент истины. Шебалу стукнуло восемнадцать недель, она рвалась в широкие просторы, и запирать ее дома мы больше не могли. И, сказал Чарльз, следить за ней придется орлиным взором, учитывая число любителей пострелять среди наших соседей.

Конечно, никто не станет выбирать ее в мишени, но выше по дороге снайпер палит по консервным банкам, наш сосед ниже по холму любит поужинать голубем, тушенным в кастрюльке, а Джон Хейзел на вершине холма время от времени проверял свою малокалиберную винтовку. И если мы не станем следить за ней со всей бдительностью, белый котенок примется лазить по всем деревьям, с пятнадцати шагов ни дать ни взять жирненький голубь.

При одной мысли о подобном я холодела. В начале лета я и сама только чудом уцелела. Мы собирались на пикник. Чарльз выводил машину, а я несла корзину с припасами, и только обогнула угол коттеджа, как в крышу над моей головой вмазал заряд дроби. Упали куски черепицы, пара скворцов, ругаясь, упорхнула в более безопасное место, а я…

— Что происходит! — завопила я в негодовании, прикидывая, не укрыться ли мне за стеной. Предстояли перевыборы в приходский совет, я была одной из кандидаток. Неужели какая-то соперница…

Решив, что скорее это кто-то охотится на голубей, и все-таки оглядываясь на случай, если кто-то вздумал поиграть в ковбоев и бандитов, я громко окликнула Чарльза и направилась к лесной тропе. Никого! Только сонная летняя тишина да тихая пыльная дорога. Когда я рискнула ступить на тропу, сверху, точно снежные хлопья, спланировали два-три перышка. Но стрелка нигде не видно… как и голубей, если на то пошло.

— Старик Сэм с того конца, — сказал Чарльз.

Сэм, владелец Неро, энтузиаст-охотник, выросший в Австралии и еще не привыкший к английским сильно урезанным просторам. Намереваясь хорошенько его отчитать, я с корзиной в руках мстительно промаршировала вниз по склону к дому Сэма… только и там его не оказалось. Лишь полнейшая глубочайшая тишина. Дом дремал в утреннем солнечном сиянии. Над кустом лаванды кружили две желтые бабочки. И никаких признаков Неро, что уже говорило о многом. Он всегда вылетал, как пущенный из рогатки, готовый бурно оборонять свой дом.