— Есть хоть какие-то новости, Том?

— Должен признать, новостей немного. Застреленного преступника звали Комптон Льюис. Жил в Милуоки.

— Что за имя такое, Комптон?

— Об этом лучше спросить его родителей. Парень был всего лишь прохвостом, но с преступными замашками. Работал на стройках вдоль озера и участвовал в мелких ограблениях — бензозаправки, магазина-самообслуживания. Самым громким делом, которое за ним числилось, была прошлогодняя попытка напасть на инкассатора, перезаряжавшего банкомат на окраине Мэдисона. Льюис — водитель у той банды — должен был обеспечить отход, но уронил ключи от машины в снег. Сообщники разбежались, а сам он попался. Отсидел шесть месяцев.

Даль покачал головой.

— Мне удалось отыскать только одного его родственника — старшего брата. Он, единственный, еще живет в этом штате. Новость стала для него ударом, скажу я тебе. Зарыдал, как дитя. Извинился, повесил трубку и перезвонил через полчаса… Сказать ему было особо нечего, но вот тебе номер его телефона, если захочешь поговорить.

Даль протянул ей бумажку.

— А что насчет Харта?

Она уже проверила базы данных полиции пяти штатов, включая клички и разные варианты фамилии: Харт, Хартман, Хартинг, Хартвел… Ничего.

— К нему ни одной ниточки. Этот Харт… Он свое дело знает. Одни только отпечатки пальцев чего стоят. Он не оставил ни единого. И даже вынул пулю со своей ДНК из стены. Учел все.

— А Мишель? Харту и Льюису она наверняка назвалась вымышленным именем, но, как мне кажется, Мишель — ее настоящее. Харт и Льюис нашли ее сумочку и порылись в ней. И ей не было смысла лгать мне — поскольку к утру я была бы уже мертва.

— Да, вот ею занимаются вплотную. В ФБР убеждены, что ее нанял Манкевиц, и сейчас всеми силами пытаются выяснить, сделал он это лично или кто-то из его подчиненных. Но концы с концами у них пока не сходятся. Ничего конкретного.

— Они показывали фоторобот, составленный с моих слов, в театральных школах и оздоровительных центрах?

Бринн понимала, что большую часть своего жизнеописания той ночью Мишель выдумала, но некоторые детали прозвучали настолько правдоподобно, что заслуживали проверки.

— Как мне показалось, они сразу попытались взять быка за рога и начали с ее предполагаемой связи с Манкевицем.

Потом Даль рассказал, что открыл уголовные дела по четырем изготовителям мета, убитым Хартом и Льюисом. Наркодельцы ни малейших симпатий не вызывали, но и убивать их безнаказанно тоже нельзя.

Что до таинственного снайпера, открывшего стрельбу в заповеднике Маркетт ранним утром восемнадцатого апреля, то его связь с наркомафией Висконсина или со Стэном Манкевицем установить тоже не удалось. Офицеры полиции штата обнаружили вероятное место, откуда он вел огонь, но там не осталось ни единой улики. Он собрал стреляные гильзы и тщательно затер следы своих ног.

— Чертовы профессионалы теперь повсюду, — проворчал Даль и спросил: — Как дела у той малышки, что была с вами?

— У Эми? К сожалению, служба материнства не нашла других ее родственников.

— Печально.

— Не скажи, Том. По крайней мере, теперь у нее появится шанс достойно прожить свою жизнь. С Гэнди и его женой она была обречена… И должна тебе сказать, выглядит девочка вполне нормальным, даже счастливым ребенком.

— Ты с ней виделась?

— Нынче утром. Купила ей нового Честера и завезла.

— Нового кого?

— Это такая игрушка. Даже не знаю, что за зверь. То ли заяц, то ли ослик. Вообще-то я хотела вернуться в заповедник и найти оригинал, но не хватило духу.

— А вот это было бы действительно неразумно, Бринн. Физически она в порядке?

— Не лучше и не хуже остальных.

— Что ж, и на том спасибо.

— Но вот отметины у нее на шее, помнишь? — Лицо Бринн помрачнело. — Врач, осматривавший ее утром, сказал, что их нанесли всего несколько часов назад.

— Несколько часов. Думаешь, это работа Мишель?

— Именно так, — вздохнула Бринн. — Эми начала шуметь, а Харт и Льюис были поблизости. Мишель отвела ее в сторону, якобы поговорить. И девочка вдруг замолкла. Еще бы — ее, бедняжку, почти задушили.

— Боже мой, ну и гадина!

— И Эми казалась перепуганной весь остаток ночи. А я и представить не могла, с чего бы это.

Потом Бринн спросила:

— Сотрудник ФБР, который занимается проверкой Манкевица, хотя бы свяжется с нами? Или они там считают нас никчемной деревенщиной?

— Кто это так нас называет?

Бринн удивленно вскинула брови.

— Ладно, ты права. Они действительно считают нас деревенщиной, но обещали держать в курсе, — сказал Даль.

— Все равно дай-ка мне его номер. Позвоню сама.

Усмехнувшись, Даль порылся в бумажнике и, достав визитку, показал ее Бринн, переписавшую себе в блокнот всю необходимую информацию.

— У тебя утомленный вид. Я задолжал тебе хороший отдых и прослежу, чтобы ты этой возможностью воспользовалась. Это приказ начальника. Отвлекись. Пусть Грэм возьмет хозяйство на себя. Мужчина должен управляться на кухне, бегать по магазинам и сдавать белье в прачечную. Видит бог, я все это умею. Моя Кэрол — отличный дрессировщик.

Бринн рассмеялась, и Даль не уловил в ее смехе иронии.

— Я отдохну. Обещаю. Но только чуть позже. Мы расследуем убийство. И пусть здесь замешан Манкевиц, пусть хоть генеральный прокурор США возьмет под свой контроль дело об организованной преступности и заговоре против общества, преступления-то все равно были совершены в пределах юрисдикции нашего штата и округа.

— Что ты намерена предпринять? — спросил Даль.

— Проследить, куда ведут все имеющиеся у нас ниточки. Здесь, в Милуоки, где угодно.

И прежде всего проверить возможные связи с театральными курсами и фитнес-центрами, и вообще все, что придет в голову. Вероятно, даже стрелковые кружки. Девушка явно была на ты с пистолетом.

— Я так понимаю, что запрещать тебе это бесполезно?

— Можешь меня уволить.

Он лишь усмехнулся.

— И все это свалилось на нас совершенно внезапно, — вздохнула Бринн.

— Знаешь, пулю, предназначенную тебе, обычно выбирать не приходится. В большинстве случаев ты и не слышишь, как она уже летит.

— Чем вы с Кэрол занимаетесь в эти выходные?

— Наверное, пойдем в кино. Но только если ее мамаша согласится посидеть с детьми. Ох уж эти старшеклассницы! Требуют по десять долларов за вечер плюс ее еще и покормить надо. А вы сколько платите?

— Мы с Грэмом редко куда выбираемся.

— Оно и к лучшему. Остаться дома, вкусно поужинать. И никуда не надо тащиться. Особенно теперь, когда есть кабельное телевидение… Ну, ладно, мне пора.

— Передай от меня привет Кэрол.

— Передам. А ты — своей матушке. Пусть скорее выздоравливает.

Она закрыла за ним дверь, потом взяла список и прочитала первый пункт плана.

Сидя за ужином в ресторане Милуоки, крупный и широкоплечий Стэнли Манкевиц разглядывал в стекле свое отражение, подчеркнутое темно-серым послеполуденным светом. Первое мая, но погода стояла мартовская.

Эта дата для Манкевица была важна. День международной солидарности трудящихся, в конце восьмидесятых годов позапрошлого века выбранный рабочими организациями по всему миру, чтобы чествовать своих членов. Именно эта дата увековечивала память о «Хеймаркетской бойне» в Чикаго в мае 1886 года, когда при разгоне организованной «Международным товариществом трудящихся» демонстрации за введение восьмичасового рабочего дня погибли несколько ее участников и полицейских.

Майский праздник имел для Манкевица двойное значение. Во-первых, это было торжество в честь трудящегося люда, к которому он когда-то принадлежал и интересы которого всем сердцем рвался отстаивать и сейчас, как миллионы его «братьев и сестер» во всем мире.

А во-вторых, он служил лишним доказательством того факта, что жертвы бывают порой необходимы для пользы общего дела.

Над своим рабочим столом в кабинете он вывесил цитату — фразу из последнего слова на суде одного из повешенных затем организаторов событий в Хеймаркете Августа Шписа (историки позднее доказали, что он, как и остальные его казненные товарищи, был невиновен). Шпис тогда сказал: «Наступит время, и наше молчание зазвучит более мощно, чем те голоса, которые вы хотите удавить сегодня».