Что значит «не джентльменствуй чрезмерно», я понял после прихода самого авто­буса. Многочисленные ханумки, по­явившиеся на автостанции гораздо позже меня и даже не бравшие, по моим наблюдениям, билетов, ломанули в автобус с такой эман­сипированной энергией, что аж дух захватывало.

Я подсаживал под локоть пожилых женщин, втискивающихся в жалкий «пазик» не­прерывным потоком, и не решался сам вступить в этот поток со своими рюкзаками. Кончилось тем, что я не влез. Рассевшиеся в автобусе бабульки и прочие пас­сажиры посматривали на меня через окна автобуса с уже успокоившимися лицами и сокру­шенно качали головами: «Вах, вах, вах», ― с трудом скрывая удовлетворение от того, что уж они‑то сами не такие лохи, как эти иностранцы- русские.

В тот первый раз я еще не знал о возможности доехать до Кара–Калы на попутке, и мне ничего не оставалось, как отпра­виться в кизыл–арватскую гостиницу, чтобы переночевать, а утром, уж точно «не джентльменствуя чрезмерно», все же уехать в Кара–Калу.

Дойдя на следующее утро с двумя рюкзаками (один на спине, другой на груди) до злополучного автовокзала и сменив сдержанно–джентльменский стиль на смешливо–панибратский, я проник‑таки, с шутками–прибаутками борясь за жизнь, в утренний автобус и поехал в Кара–Калу».

Через несколько лет, проносясь от Ашхабада до Кара–Калы по прекрасному ас­фальту за каких‑то пять часов, я всегда вспоминал тот первый автобусный маршрут, когда пассажирам приходилось выходить из автобуса перед крутыми подъ­емами, а местами и подталкивать надрывно фыркающий «пазик» по неровной, каменистой до­роге.

ДЫМ ОТЕЧЕСТВА

По­том он вос­сел на трон, и тот­час же послыш­ался стран­ный скрип…

(Хорас­анская сказка)

«20 января. В конце концов я добрался до Муравских со своими огромными рюк­заками и рекомендательным письмом от другого своего будущего коллеги ― энтомо­лога и непобедимого призера института по лыжам, Ефима Черновского, занимавшег­ося в аспирантские годы на Сумбаре саранчовыми.

Я был Муравскими не просто принят, я впервые в жизни получил в свое распоря­жение отдельный кабинет ―. комнатуш­ку, из которой родители по такому случаю безоговорочно вытурили сына–подростка ― Стаса.

В первое же утро в этой комнате абсолютно чужого дома, боясь потревожить еще совсем незнакомых мне хозяев, я предусмотрительно затенил настольную лампу зе­леным махровым полотенцем и пошел делать зарядку, а когда вернулся, все уже ска­кали в ядовитом химическом дыму: пластиковый плафон на лампе расплавился, а полотенце на нем сгорело, чуть не учинив пожар… Даже сегодня, когда я вспоминаю об этом, у меня на лбу выступает холодный пот от пережитого тогда ужаса и смуще­ния.

Мы постоянно засиживались с Муравскими до поздней ночи, разговаривая про этот край, про обычаи туркменов, про удивительную природу Западного Копетдага и про разных интересных людей, приезжавших эту природу изучать, ― многие из них сижи­вали с хозяевами на этой же кухне».

КАРА–КАЛА

«КАРА–КАЛА, пос. гор. типа… в Туркмен­ской ССР, в предго­рьях Копетд­ага, на р. Сум­бар, в 91 км от ж. ― д. ст. Ки­зыл–Арват. Ковродел­ие, три­кот. произ–во. Туркм. Опытная станция Всес. Н. ― и. Ин–та растен­иеводства. Кра­сведч. му­зей. В окрестностях К. ― К. ― Сюнт–Хасардагс­кий заповедн­ик».

(Географичес­кий энциклопедичес­кий сло­варь, 1989)

«21 января…. В Кара–Кале нет телевидения. Рассказывают, что был человек, одержимый идеей довести сюда ретранс­ляцию. Таскал на себе оборудование на вершину Хасара, сам строил там вышку под антенну. Но вскоре непонятным об­разом погиб. Случай не раскрыли. Говорят, «старики не хотели телевидения».

Упоминаю про это потому, что значение каждого вечернего разговора, каждой кни­ги и каждой пластинки, устанавливае­мой на видавшую виды радиолу, здесь совсем иное, нежели в Москве.

А на вершине Хасара и сейчас видны остатки того, что тот человек делал там в одиночку, кустарно, завозя материалы на ишаке, но движимый большой идеей.

Несколько лет спустя телевидение все же воплотилось здесь в реальность. Ре­транслятор поставили на Малом Сюнте. Там посменно живут мотористы, обслуживаю­щие генератор, а Кара–Кала стала ближе к внешнему миру, получая, хоть и с перебоями в зависимости от погоды, один телевизионный канал. С директо­ром Сюнт–Хасардага Андреем Николаевым мы ездили на Малый Сюнт смотреть, что и как с этой телевышкой и не представляет ли генератор проблемы для заповедни­ка: ретранслятор находится в заповедной черте.

Спускались мы оттуда на «ГАЗ-66» по Винтам ― серпантину на южном склоне Сюнт–Хасардагской гряды, проложенному вручную еще в стародавние времена. Наш шофер Рахман, бедолага, на этом серпантине проклял все ― и предков, кото­рые та­кую узкую дорогу проложили, и современные грузовики, и свою шоферскую долю. А когда приехали в ВИР, он мгно­венно уснул прямо в кабине ― отрубился от пере­напряжения».

«27 января…. В Кара–Кале двенадцать тысяч населения. За исключением нескольких двух–трехэтажных администра­тивных зданий и офицерских общежитий в погранотряде, весь поселок застроен типичными одноэтажными туркменскими дома­ми с шиферными крышами и побеленными стенами. Много зелени, благодаря чему даже прозаический поход в мага­зин или на почту порой превращается в интересную орнитологическую экскурсию по самому поселку (всегда выхожу «в го­род» с би­ноклем).

В центре ― открытый кинотеатр, где до появления телевидения каждый вечер по­казывали разное кино. Народ с востор­гом ломился туда на индийские фильмы. Я тоже ходил в кино, но не ради кино как такового, а за компанию с Игорем и На­ташей и за–ради необычности ситуации.

После начала просмотра и сгущения сумерек в яркий луч проектора и на освещен­ный экран начинали залетать бражни­ки, мгновенно выхватываемые из освещенного пространства пикирующими на них летучими мышами. Это потрясающее зрелище, в сочетании с ночным теплом, с происходившим на экране действием и с криками сплюшек, раздававшимися из окружающих деревьев, создавало непере­даваемое ощущение фантастического сна, к моему нескрываемому восторгу происходившего в действительности».

Каждый новый день приносил мне в ту пору непередаваемые по яркости впечат­ления об этой удивительной стране. Пройдет много лет, прежде чем я хоть как‑то привыкну к тому, что в декабре и январе вместо московских сугробов меня окружают зеленая трава и поющие урывками в теплую солнечную погоду экзотические птицы.

ВИР

Полчищ­а гра­чей и сквор­цов, жировавш­их на по­лях или переносивш­ихся с ме­ста на ме­сто, заставл­яли забыв­ать о зим­нем вре­мени года и бу­дили в душе столько раз пережитые ощущения беспокойного чув­ства тоскливой радости, когда, бывало, я с таким болезненным нетерпением в темные зимние дни под вой холодного бурана… поджидал весны и она наконец наступала.

(Н. А. Зарудн­ый, 1916)

Он… уви­дел, что там произраст­ают не только кипар­исы и топол­я, но и вся­кие диковинн­ые дерев­ья. И на всех этих дерев­ьях распева­ли солов­ьи, горлинк­и и дру­гие сладкоголос­ые пти­цы…

(Хорас­анская сказка)

«23 января. Здравствуйте, Алексей Васильевич!

Как самочувствие? Как там кафедральные дела? Химики все так же заливают сверху нашу аудиторию?

…ВИР поразил обилием и разнообразием деревьев. В том числе экзотических, ра­нее никогда мною не виданных, свиде­тельствующих о том, что это действительно субтропики: огромные кипарисы и туя; мелия со странными бежевыми ягодками на голых ветвях в пяти метрах от земли; сосны с огромными иголками и шишками; ма­клюра с экзотическими, как огромные несъедобные апельсины, плодами и колючими ветками.

Непроходимый дендрарий притягивает меня, как настоящие экзотические джун­гли, конечно же скрывающие массу не­ведомого. Но заросли настолько густые, что невозможно рассмотреть, что там внутри пищит и чирикает.