«P. S.

Дорогой Валюшка!

Прости, что не успел поблагодарить тебя в этой жизни. А если позже увидимся, извинения, наверное, и не понадобятся. Просто вспомним, как все это с нами было. Присядем на солнечном волжском берегу на край лодки, опустив ноги в мелкую воду и баламутя песок на дне пальцами. И вот тогда я и поблагодарю тебя за то, что ты был мне хорошим человеком… А ты скажешь, бросив окурок в воду и отталкивая лодку от берега: «Да перестань ты, Сереж… Поехали!»

12

…И ум мой улетучилс­я, и, пре­зрев весь свет, я устремился к…

(Хорас­анская сказка)

Наверное, было бы поучительно рассказать про этот час моего подъема к гнезду во всех деталях. Но я, пожалуй, опущу большинство из них. Признаюсь лишь, что сейчас, по прошествии многих лет, я отчетливо понимаю, что переживаемый ку­раж просто зашкалил меня тогда полностью. Потому что в трезвом уме я бы, конечно, осмотрелся повнимательнее, а на ту скалу вообще бы не полез. Тем более в столь плачевной физической форме, да еще со всей аппаратурой, да еще и ве­чером.

Как бы то ни было, скажу лишь, что чуть выше середины подъема я нашел себя в очень непривлекательном положе­нии: застрявшим на крутом скальном обрыве таким образом, что вернуться уже пройденным путем было невозможно, а до­роги вперед тоже не было: я стоял, распластавшись вдоль плавной округлости скалы, которая оказалась более выпуклой, чем я предполагал, и почти нависала над карнизом, по которому я лез.

13

…я заки­нул на сте­ну веревочн­ую лестни­цу, поднялс­я по ней вверх и очутилс­я в по­коях шах­ской дочер­и…

(Хорас­анская сказка)

«26 мая…. Прижимаясь всем телом и щекой к прогретым за день камням и проклиная трудовые будни орнитолога, я по­нял, что застрял капитально и звать на помощь некого. Как говорят в Туркмении, «кутарды»… Отчетливо запомнилась муха, вальяжно подсевшая на камень в полуметре от моего прижатого к скале носа и, каза­лось, злорадно–торжествующе потирающая лапки («Влип, очкарик?»), посматривая своими переливчатыми глазами на меня ― такого большого, но такого бестолкового и беспомощного.

Кое‑как стащив через голову лямку саквояжа, я раскачал его в воздухе и закинул за скалу на куст боярышника, где он удачно застрял. После этого я сам, как прыгаю­щий паук (есть такие ― прыгают на добычу, оттолкнувшись всеми ногами одновре­менно), сиганул на тот же куст, вцепившись в него чуть ли не зубами. Все закончи­лось благополучно. Покорячив­шись некоторое время, как червяк на крючке, подо­брав саквояж и передвинувшись на безопасное место, я мужественно вытащил ко­лючку из‑под ноггя, залил ссадины на руках всегда дисциплинированно носимым с собой йодом и полез дальше, добравшись‑таки до точки, откуда гнездо было видно как на ладони.

Оно было пустым. Даже не обжитым. Неизвестно чье старое гнездо с прошлого года, которое и не обновлялось никем в этот засушливый сезон…»

14

О неразумн­ый юно­ша! Оставь свои надеж­ды и не тер­зай себя понапрасну. Стань ты даже ветром, тебе все равно не удастся коснуться моих следов…

(Хорас­анская сказка)

Поднимаясь выше к уже близкой вершине, я думал о том, что везение, в конце концов, совсем не обязательный компо­нент моей жизни и работы и что случившееся куда правдоподобнее, чем могло бы быть, если бы я жилое гнездо так сразу вот и на­шел. Поднявшись наконец наверх и переведя дух, я посмотрел вокруг с той точки, откуда распахивается обзор перед глазами сидящих здесь орлов.

Вид этот был великолепен. Заходящее солнце опустило контрастные тени на бес­крайние опустыненные увалы–адыры. Чандыр местами поблескивал внизу, вплета­ясь извилистой речной ленточкой в курчавые заросли прибрежные тугаев. Внушит­ельные скалы противоположной части долины ― на нейтральной полосе и уже на иранской территории, заманчиво чернели недоступными для меня, советского педа­гога, обрывами. Азиатское небо без единого облачка сочетало целую гамму цветов: от оранжевого и розового на западе до темно–синего на востоке. Картина была вели­чественная и полностью окупала пережитый стресс, не компенсируя, однако, неиз­бежного разочарования тем, что гнездо я не нашел.

Хуже мне стало, когда я обернулся в противоположную сторону. От вершины горы, на которую я только что залез, чуть ли не рискуя жизнью, вниз шла даже не тропа, а почти дорога, испещренная множеством следов от овечьих, козьих и осли­ных копыт и вполне подходящая если не для машины, то уж для мотоцикла с коляс­кой…

ИШАКИ

…вьючные иша­ки идут не особенн­о скорым аллюр­ом…

(Н. А. Зарудн­ый, 1900)

…Где уж ей разгад­ать хит­рость осла! И она сно­ва принял­ась благода­рить осла за муд­рый со­вет…

(Хорас­анская сказка)

«29 сентября. Здорово, Маркыч! Как оно?

…Час за часом, день за днем, месяц за месяцем, вышагивая под стук шагомера по здешним горам и пустыне, я часто ду­маю о транспорте, который мог бы радикально изменить всю мою работу, да и всю мою здешнюю экспедиционную жизнь.

Вначале почти купил велосипед; потом брал старинный велик попользоваться; по­том занимал напрокат мотоцикл. Голо­суя на дороге попутным грузовикам или «Жигу­лям», думаю о джипах, на которых кто‑то ездит по Африке…

А надо было просто с самого начала купить себе ишака. Заодно, может, и сам бы суетился поменьше. Едешь себе на ишаке, как аксакал, никуда не торопишься; жиз­ни у тебя впереди ― до бессмертия; «тук–тук» ― маленькие копыта по кам­ням. Да и собеседник он хороший ― все выслушает и спорить не будет…

В этой части Копетдага, по–видимому, нет места, куда при желании нельзя было бы добраться на ишаке. Возможности этих животных поистине неограниченны. Это лучше других понимают туркмены, которые, несмотря на все большее проникнове­ние в здешнюю жизнь различной техники (вчера видел, как рабочие в ста метрах от иранской границы ставили бетонные столбы краном, сделанным на автокрано­вом у нас в Балашихе!), повсеместно держат ишаков для особых оказий и для специаль­ной работы, выполнить которую подчас невозможно ни на лошади, ни на мотоцикле, ни на машине.

Осел ведь в общем‑то маленький; когда сажусь, ноги почти до земли достают (это не огромный мощный мул, без кото­рого бледнолицым, кстати, даже в приступе золо­той лихорадки в жизни бы не пробиться через Сьерра–Неваду. И которо­го, опять же таки, без скромных прозаических ишаков не получить). Когда видишь, как этот иша­чонка монотонно, но без устали, час за часом, переставляет тонкие ножки, везя на спине огромную, втрое больше его самого, вязанку дров, пони­маешь, что такого по­мощника надо уважать. Только ноги и уши торчат из‑под поклажи, а он идет себе и не жалуется. Сим­патичное животное.

Когда со мной сюда попадает новая группа студентов, я уже знаю, что последует за нашей первой встречей с ишаком ― вся орава с восторгом начнет его гладить, и каждый обязательно потреплет его за уши. Такие уши надо поискать. Всем ушам уши. Замшевые и в то же время жесткие, мускулистые, поворачиваются туда–сюда.

В первый год своего пребывания в Туркмении я не мог равнодушно пройти мимо ишака. Бегенч, вировский шофер, перио­дически подвозивший меня по округе и знаю­щий эту мою страсть, даже притормаживал порой, спрашивая: «Этого осела будешь фотографии»?» Вновь и вновь поддаваясь обаянию этих скромных существ, я раз за разом «фотографил» их, тратя пленку, но не в силах устоять.

Тебе, компьютерный червь, небезынтересно и поучительно будет узнать вот что. Мужики из Ашхабада рассказали, что целая группа компьютерщиков разрабатывала специальную программу, определяющую по карте оптимальную траекторию движе­ния по пересеченному рельефу. Бились, бились, сделали. А потом им кто‑то и гово­рит: «Вам, ребята, что, делать не­чего? Пустите ишака вперед, он и выберет лучшую дорогу». Они посмеялись, а потом, видать, засвербило: проверили ― пустили ослика по участку местности, с картой которого работали, и сравнили траекторию движения осла с расчетной. Как и следовало ожидать, компьютер проиграл.