После песни, которую пела Блядь, наконец, на сцену выползла Карлсон. Она вошла в состояние Монашки и начала петь всякую хуйню срывающимся голосом.

- О, мой Гуру, о мой Бог, - выла она срывающимся от волнения голосом.

Жрицы Рулона – ярко накрашенные и раскомплексованные, с трудом сдерживали смех. Дура продолжала свои завывания, не замечая, как глупо она выглядит, а в конце песни рухнула, изображая любовь и смирение, протягивая руки к Рулону. Внешне она изображала любовь к Богу, а внутри ее грыз один вопрос – как же оказаться наедине с Нищим Барином? И затем в первом же письме, которое она написала Рулону, она задала один единственный вопрос: а как мне поехать на семинары с Нищим Барином, и, конечно же, на такой вопрос она не получила ответа.

Встреча с Богочеловеком прошла, а у дурищи в душе будто коты посрали. Все оказалось совсем не так, как она представляла в своей тупой репе, с Нищим Барином в одной постели и в семейке она не оказалась, даже с Гуруном после ее дурости ей ездить не светило, а то, глядишь, распугает нахрен всех нормальных рулонитов, а предстояло ей посидеть в Рулон-холле, но не рядом с Мудрейшим, а в городе Мудограде, чоб просветлевать начать постепенно, так как крыша такой завнушенной овцы просто посыпется от забойных практик просветления, которые устраивает Рулон своим ученикам. В Мудограде она уже побыла пару дней перед встречей с Гуруном, старшей там была мужикоподобная грубая шварцнуха – Кочерга, которая страшно не понравилась Карлсону, избалованной своей мамашкой. Но шиза и тут настигла Карлсона.

- Я должна обрубить концы, я должна обрубить концы, я должна ехать домой, я должна попрощаться с родителями, я должна забрать документы из института, - твердила дура нелепые оправдания.

На самом же деле у нее просто не было четкой духовной цели, она была бессмысленна, так же как и ее срандители. В рулон - холле ее перестали хвалить, перестали давить на центр удовольствия, и енто было сделано намеренно. Начиналась реальная работа. Но Карлсон, вместо того, чтоб обрадоваться ентому, продолжала мечтать о принцах, дворцах и серенадах под окном. И енто в конце концов повлекло ее в мирскую трясину, чтобы завязнуть в ней навеки. Две недели она мурыжила Кочергу, просясь домой, но Кочерга никак не хотела отпускать несмышленую дурищу, жалея ее. Но мамкина хуйня оказалась сильнее, она ломанулась прочь из Рулон-холла с криками:

- Здесь просветляют!

***

Что толку в утренниках, в вечеринках?

Эх, погулять бы на своих поминках!

На кладбище такая благодать!..

Найти бы ящик, чтоб в него сыграть!

Владимир Резниченко.

Съебалась Карлсон с Рулон-холла и стала целыми днями жрать, спать и ебать себе мозги. Под покровом ночи она просочилась домой, прошмыгнула мимо родаков, оказалась в своей спальне, бросилась на кровать и завыла. Карлсон отказалась первое время разговаривать даже с родителями, сказала, что у нее особые практики, что ей нужно медитировать, что ее нельзя тревожить. Она лежала на кровати и рыдала, жалея, что съебалась с духовного пути, что променяла Гуру Рулона на пирожки. Ей было стремно появляться на глаза рулонитам.

- У меня сейчас только молитва и пост, - заявила Карлсон срандителям.

- Ох, ах, как же это ты, доча? – заквокала вокруг ее поганая.

- Я теперь почти святая, мне совсем немного осталось до просветления.

И Карлсон еще долго так выебывалась перед погаными от того, что боялась признаться себе и срандителям, что просто оказалось слабо ей тусоваться в Рулон-холле.

Карлсон разрывалась между двумя крайностями: между мамкиной хуйней, которая прочно втемяшилась в ее тупую репу, и сильной тягой к знанию, к просветленному мудрецу Рулону. У Карлсона был очень сильный магнетический духовный центр. Благодаря ему она сразу же почувствовала ту огромную энергию, которую излучали глаза просветленного. Карлсону очень повезло, что в детстве на нее очень много орал ее отец- полковник, он орал так много, что у нее выработался сильный иммунитет к любым неудачам, даже появилась некоторая гибкость поведения, так несвойственная многим мамкиным дочкам и сыночкам.

Гибкость Карлсона была такой, что она проявлялась хитро и даже слишком. Весь день она валялась в постели, запершись в комнате, а под вечер или ночью, когда поганые ложились спать, она прокрадывалась в кухню и начинала пиздить продукты. Сначала она пыталась сделать так, чтобы пропажа продуктов не была заметной, но затем, войдя во вкус, не могла остановиться и сжирала все содержимое холодильника, затем аккуратно убирала все обертки, весь мусор с кухни и вновь запиралась в комнате, набрав продуктов еще и с собой. Погань деликатно делала вид, что каждый день холодильник не освобождается без ее участия. Погань жалела свое чадо, она специально с вечера закупала самые любимые продукты Карлсона и загружала ими холодильник. Чем же занималась Карлсон целый день? Она начиталась ебанутых книжек и решила по йоговски покончить с собой.

- Мое сердце останавливается! Мое сердце останавливается!- твердила и повторяла дура с завидным упорством. При этом она попивала газировку, соки и жрала сыр, хлеб, печенье, курицу гриль и торты. От неподвижности и переедания Карлсон заплыла жиром и еле шевелилась.

В одну из ночей погань, которой уже надоела игра в кошки-мышки, засела в засаде за холодильником. И вот, когда на часах пробил час ночи, в кухню ввалилась огромная туша. У погани волосы встали дыбом. Она не могла узнать в этом чудовище свою дочь, которую видела в состоянии щепочки, когда она вернулась из Рулон-холла.

Волосы у Карлсона были засаленные и растрепанные, она была похожа на ведьму: запавшие глаза, жадный взгляд, вместо одежды какие-то лохмотья. Тряся своим пузом, Карлсон воровато подбежала к холодильнику и начала там отождествлено копаться, трясясь от жадности.

- Дочка, что с тобой?- задала вопрос погань, глядя на своего выродка и вылезая из засады.

- А-а-а-а,- с диким криком ломанулась с кухни Карлсон. Хлопнув дверью, она вновь заперлась в своей келье, зажгла еще больше свечей и благовоний, порешив окончательно откинуться в махапаранирвану и даже не жрать больше.

- Черт, погань увидела меня, увидела, что я вовсе не святая, а наоборот обожравшаяся свинья.

Карлсону было очень стыдно от того, что кто-то увидел ее свинство. Она лежала на кровати и с еще большим остервенением повторяла:

- Мое сердце останавливается! Мое сердце останавливается!

Поганая в это время бесилась на кухне. Она подняла своего муженька.

- Что творится с нашей дочерью?- голосила она.- Совсем пропадает дитя! Что-то делать нужно!

- Пойдем к ней, - пробасил полковник, - по-моему, ей давно нужно ремня дать.

- Нет, ремня не надо, она же еще маленькая, - как всегда мамаша зашлась в праведном гневе, защищая своего выродка.

Поганые поперлись к двери комнаты, где обитало их ненаглядное чадо. Тыкнулись они в дверь, но дверь была накрепко закрыта. Карлсон в своем психозе, никак не желая общаться с предками, подперла дверь тяжеленным шифонером, предварительно закрыв на все защелки.

Разбесившийся полковник со всей дури начал толкать запертую дверь плечом. Его лицо перекосилось от натуги, он побагровел и ревел, как бык.

Карлсон со страху чуть не ебнулась с кровати. Она уже забыла о том, что хотела подохнуть до сроку, она уже забыла о том, что ее сердце останавливается. По всему было видно, что даже желание подохнуть у дуры было не целостным. Даже этого она не могла добиться в жизни. Представьте, какой смешной анекдот: « Она ничего не могла добиться в жизни, даже умереть.»

А приколов с Карлсоновским суицидом было очень много, а так как ебанутая была всегда очень творческой, ее суициды тоже были весьма разнообразны.

Так вот, вернемся к разъяренному свиноподобному полковнику и его дочке.

- Только бы не вошел, а то ведь прибьет на хуй,- тряслась мамкина дочь, боясь высунуться из-под одеяла. А если бы Карлсон хотела покончить с собой, то какая хуй ей разница была бы, прибьет ее папашка или нет.