В середине 1920-х годов задумывает В.Вересаев и своеобразную в жанровом отношении книгу, состоящую из трех циклов: «Невыдуманные рассказы о прошлом», «Литературные воспоминания» и «Записи для себя». В этой книге, над которой он работал до конца своих дней, писатель развивал центральный мотив романа «В тупике» да и всего своего творчества — революция и нравственный облик человека, — как бы суммируя все написанное им ранее. Все три цикла проникнуты историческим оптимизмом: Октябрем 1917 года «не страница истории переворачивалась, а кончался один ее том и начинался другой», — подчеркивает писатель. Но, рассуждает он дальше, любая истина, в том числе и социально-политическая программа, теоретически относительна и только при практическом ее применении обнаруживает свою настоящую ценность. Поэтому так важно целесообразно распорядиться предоставленными революцией возможностями. Прогресс в области этической идет, естественно, медленнее прогресса социального: революция победила, а люди пока еще отягощены пережитками старого.
В.Вересаев и размышляет о необходимых условиях для духовного и нравственного роста человека. И хотя он опять напоминает, что человек — дитя природы, что рассудочность, пришедшая с цивилизацией, подавила в нем многие светлые задатки, но акцент делает на другом: мы еще очень мало знаем о заложенных в человеке потенциальных силах. Нужно раскрепостить здоровую часть «природного», инстинктивного в человеке, подавленную разумом, и одновременно помочь людям постепенно изживать в себе хищнические начала. И здесь могучую роль предстоит сыграть искусству, науке, вообще культуре, которые должны стать главным оружием победившей революции.
Когда-то на заре своей литературной деятельности В.Вересаев больше всего рассчитывал на моральное совершенствование человечества. Позже он пришел к выводу, что без революционного слома действительности не обойтись, но ему должен предшествовать долгий период воспитания народа. И после Октября писатель продолжает считать, что создание общества людей-братьев еще потребует огромных усилий: мало изменить государственный строй, надо изменить человека, его отношение к ближнему. Он остается верен «живой жизни», в которой теперь переставлены компоненты, — сначала революция, а потом совершенствование человека. Революционный переворот — не финал борьбы, а только начало строительства нового общества.
* * *
Еще в период работы над романом «В тупике» обратился В.Вересаев к Пушкину. В письме М.Горькому от 23 мая 1925 года он объяснял это так: «Слышал я, что вы пишете большой роман из современной жизни. Очень интересно. Трудно это сейчас почти до непреодолимости, — столько и внутренних и внешних препятствий. Первых даже еще больше. Я махнул рукою и занялся изучением Пушкина и писанием воспоминаний, — самое стариковское дело». Вскоре — в 1926 — 1927 годах — вышел четырьмя выпусками «Пушкин в жизни» и в печати разразилась буря. Вот вам и «стариковское дело»: невозможно человеку уйти от себя, не мог и В.Вересаев отказаться от поиска непроторенных дорог, чем бы он ни занимался.
Как когда-то после выхода «Записок врача» в разгоревшемся споре медики обрушились на публицистическую повесть В.Вересаева, а широкий читатель стал на ее защиту, так и теперь большинство пушкинистов возмутились «литературным монтажом» В.Вересаева, читатели же, пресса — не специально литературная, а общего профиля — как правило, встречали книгу с восторгом. Мнения были поистине крайние. «Субъективная затея» В.Вересаева, отличающаяся «критической беспомощностью и решительным отсутствием какого-либо методологического подхода», способна лишь «измельчить, даже принизить образ Пушкина — на радость и смакование обывателю», — заявляли одни. Их и слушать не хотели другие: «усердные пушкинисты», «старательные археологи могиломаны» «своими «академическими» комментариями» «отучают от Пушкина», превращая его в «музейную ценность, которую охраняют, но не читают», а вот в книге В.Вересаева «живой Пушкин встает перед читателем в ореоле легенд, окруженный пламенной любовью друзей и тяжелою злобой врагов», «часто противоречивый, но неизменно обаятельный»; эта «чудесная книга» «представляет высокую культурную и общественную ценность», она встречена «с громадным сочувствием обширной читательской аудиторией».
Кто же был прав — специалисты или читатели? Как ни странно, правы, думается, были по-своему и те и другие.
Можно понять пушкинистов. Книга, в подзаголовке которой значилось «Систематический свод подлинных свидетельств современников», воспринималась специалистами как научное исследование, опирающееся на документы и исторические факты. И в этой точки зрения в работе В.Вересаева виделось немало явных слабостей: ряд свидетельств современников о Пушкине ненадежен, а исследовательский анализ попросту отсутствует, автором сделан лишь монтаж отрывков из воспоминаний, строк из писем и других документов эпохи. Словом, как научный труд книга действительно весьма уязвима.
Но ведь В.Вересаев в данном случае и не претендовал на создание научной биографии великого поэта, что специально отметил в предисловии. Даже в сборнике своих статей о Пушкине «В двух планах» (1929) он счел нужным недвусмысленно заявить: «Я не исследователь и не критик по специальности». В.Вересаев смотрел на Пушкина как художник и не стремился анализировать его творчество, а старался дать представление о повседневной жизни поэта, пытался воспроизвести его характер, образ — как это и полагается, скажем, в романе. Только вот роман вышел необычным по форме. Однако В.Вересаеву казалось, что монтаж свидетельств современников дает яркое представление о «живом Пушкине, во всех сменах его настроений, во всех противоречиях сложного его характера, — во всех мелочах его быта...» Причем сам автор монтажа подчеркивал в предисловии, что «многие сведения, приводимые в этой книге, конечно, недостоверны и носят все признаки слухов, сплетен, легенды. Но ведь живой человек характерен не только подлинными событиями своей жизни, — он не менее характерен и теми легендами, которые вокруг него создаются, теми слухами и сплетнями, к которым он подает повод. — критическое отсеивание материала противоречило бы самой задаче этой книги».
Отвергая «лишь явно выдуманное», В.Вересаев писал не монографию о Пушкине, а своеобразное художественное произведение, воссоздающее «пушкинскую легенду», смесь фактов и рожденных современниками вымыслов, из которой возникает образ «невыразимо привлекательного и чарующего человека». Это, так сказать, вересаевский Пушкин, одна из возможных версий, как выдвинул свою, версию Моцарта и Сальери сам Пушкин в его знаменитой «маленькой трагедии», как предлагал свою версию Кутузова и Наполеона Л.Толстой, а М.Булгаков — Мольера. Недавно А.Штейн так и назвал пьесу о Блоке — «Версия». Трудно оспаривать право художника на собственное отношение к изображаемому, даже если изображается крупная историческая фигура.
Право на свой взгляд вовсе не означает, конечно, что автор романа или пьесы свободен от обязанности тщательно изучить биографию и деяния своего героя. И уж В.Вересаева-то меньше всего можно заподозрить в поверхностном знакомстве с жизненным и творческим путем Пушкина. Со свойственной ему редкой добросовестностью он самым внимательным образом освоил все известное о великом поэте. И не только освоил, но и выдвинул немало оригинальных трактовок пушкинских произведений, предложил ряд любопытных уточнений в биографии Пушкина. О детальном изучении пушкинского наследия говорит такой, например, выразительный факт: в двадцатые годы В.Вересаев посещал кружок ведущих наших пушкинистов, они собирались раз в две недели, вместе читали «Евгения Онегина» и так тщательно обсуждали каждую строчку, что за два года успели пройти всего три главы. В.Вересаевым написано более двух десятков статей о Пушкине, комментарии к изданию его произведений, двухтомник литературных портретов «Спутники Пушкина», неоднократно выходила отдельной книгой и биография великого поэта, подготовленная В.Вересаевым. Многие годы он возглавлял Пушкинскую комиссию Союза советских писателей. Но даже в этой своей, казалось бы, литературоведческой работе В.Вересаев смотрел на Пушкина глазами художника, сочетая знание с интуицией, объективный взгляд с глубоко личным отношением. А уж в книге «Пушкин в жизни» этот художнический подход к материалу был основным, хотя по внешнему впечатлению она больше похожа на научный труд.
