Финн, похоже, тоже пытался найти правильные слова. Не хочет смахивать на мерзавца, который постоянно обманывает жену.

— Еще как кажется! Безумие какое-то. Голова идет кругом, будто наркотиков накачался. Но ведь не накачался же…

— Финн, если б я могла с этим справиться, меня можно было бы считать самой сильной женщиной на планете.

Финн ласково рассмеялся, и снова оба замолчали. Ана понимала: это потому, что обоим надо быть очень аккуратными в выборе слов. Молчание не было неловким, в нем была надежда, может быть слегка приправленная печалью. Финн снова заговорил, и так серьезно, что Ана испугалась, готова ли она к этому.

— Ты же понимаешь, конечно, Ана, что теперь, когда мы выложили все друг перед другом, назад дороги нет. Но мы с Джинни вместе с шестнадцати лет, а дочке нет еще и трех. Что с этим делать, ума не приложу. Лучше всего держаться друг от друга подальше, по крайней мере, это честно, но…

— Нет, Финн, я этого не хочу.

— Да и я тоже.

Ана улыбнулась, протянула руку и накрыла его ладонь своей.

А потом настал черед для лжи и хитрости. В такой ситуации всегда все выворачивается шиворот-навыворот, а разум готов оправдать любые желания плоти. Из питомника в тот день Ана ушла еще более смущенной и взволнованной, чем прежде. Страсть по природе своей такова, что поглощает тебя целиком, постоянно терзает, не давая ни минуты покоя. Но с Финном все было иначе: его чувство словно окутывало ее плотным покровом, и жар в груди ее пылал ровным, спокойным пламенем. Ей хотелось поделиться с кем-нибудь своим чувством, хотелось кричать об этом всему миру. Она прижимала руки к груди, словно пыталась закрыть брешь, которую в ней проделало ее чувство к Финну, но оно рвалось наружу, и не было сил остановить его. Оно хлестало мощной струей, оно окрашивало собой все, что она ни делала, все, что она ни говорила.

В тот день они даже не поцеловались, даже не коснулись друг друга, если не считать того, что Ана дотронулась до его талии и накрыла ладонью его ладонь, лежащую на столе. Зато договорились на следующий день пообедать вместе.

Ана помнила, как вернулась домой с рассадой, помнила, как боязливо открыла дверь, опасаясь, что случившееся с ней крупными буквами написано у нее на лице. Но странное дело, при виде Джакоба у нее словно камень с души свалился. Оказалось, не так-то трудно все это скрыть. Вот тогда она ощутила, что ее словно разрубило надвое, она будто раздвоилась. Одно ее «я» жило обычной семейной жизнью: муж и сын, работа, дом; другое целиком принадлежало Финну. И на эту половину, кроме нее самой, никто не имел ни малейшего права.

С этой минуты Ана стала гораздо терпимей, добрей с окружающими. Но стоило ей почувствовать, что кто-то пытается проникнуть туда, где обитает ее другая половинка, она становилась крайне осторожной и сразу принимала защитные меры. Джакоб, достаточно хорошо изучивший жену, почувствовал в ней перемену, но когда попытался выяснить, в чем дело, она так рассердилась, что он тут же пошел на попятную, понимая, что кое в чем ему придется разбираться самостоятельно.

В тот день, когда они принялись копать грядки и сажать рассаду, Джакоб смотрел на Ану и изумлялся: как она старается! Откуда ему было знать, что, ковыряясь в земле, таская лейку, которой Финн не забыл снабдить ее, Ана чувствовала, что он словно стоит рядом и смотрит, как она работает: огород для нее стал олицетворением самого Финна.

На следующий день Ана с Финном встретились возле ресторана «Авалон» [13]на Мабон-роуд — оба любили бывать в этом заведении. Было время обеда, в ресторане было полно народу и шумно, и они усердно принялись разыгрывать перед всеми спектакль.

— Кого я вижу! Ана, что ты здесь делаешь? — воскликнул Финн.

Он сиял от радости. Впервые Ана видела перед собой человека, который бы так радовался, встретив ее.

— А, Финн, добрый день! Да вот ходила по магазинам и проголодалась, есть хочу — умираю! С утра ничего не ела. А ты каким ветром? Ты один? А где… Джинни? — спросила Ана, слегка споткнувшись на имени его жены.

— Дома, где ей быть. Я тут поблизости консультировал кое-кого и подумал, что неплохо сначала перекусить, а потом возвращаться к себе. Хочешь, пообедаем вместе?

— С удовольствием. Терпеть не могу есть в одиночестве.

Оба понимали, насколько необходим этот спектакль, или, по крайней мере, думали, что понимают. Обоим казалось, что одного взгляда на них достаточно, чтобы догадаться, что они любовники. Им в голову не приходило, что каждый занят только собой и на них никто не обращает внимания.

Официантка провела их к свободному столику в дальнем углу, совсем далеко от окна — место почти идеальное. «Авалон», конечно, не самый шикарный ресторан города, зато один из самых оригинальных. В соответствии с названием он был обставлен в духе Средневековья, еще более ощутимом, поскольку ресторан располагался в старинном здании, которому было более сотни лет. Даже ножи здесь подавали какие-то совершенно примитивные. Но их все же подавали, то есть не слишком увлекались в воссоздании атмосферы седой древности.

Ана и Финн уселись. Оба чувствовали какую-то нервозность. Как ни называй их встречу, все-таки это было свидание. Ана взяла салфетку, встряхнула и положила себе на колени. Финн барабанил пальцами по столу.

— Ну… — начала Ана.

— Ну… — как эхо, откликнулся Финн.

— Кажется, мы повторяемся. Надо исключить это слово из нашего словаря.

— Согласен, — улыбаясь, ответил Финн.

Ана понизила голос, сознавая, что за соседними столиками тоже сидят люди.

— Господи, у меня такое чувство, будто я школьница. Словно прогуливаю уроки и родители могут меня застукать.

— У меня тоже. Кстати, в какую школу ты ходила?

— Да в нашу, авенингскую среднюю. Ты, наверное, ходил в какую-то другую. Откуда ты к нам приехал, Финн?

«Интересно, насколько легко он может раскрыться», — подумала она.

— Из Сан-Франциско.

Финн посмотрел в потолок, словно что-то пытался вспомнить. Ана залюбовалась его лицом, страстным и вместе с тем немного грустным. Очевидно, детские годы он вспоминал с удовольствием. По крайней мере, воспоминание о них не тяготило его душу.

— Мы переехали в Авенинг лет шесть назад. У меня здесь жила тетя, и мне всегда нравилось ездить к ней в гости. Мы были довольно близки: у них с мужем не было детей. Когда она умерла, то все оставила мне, включая и дом, впрочем довольно дряхлый. — Он грустно пожал плечами. — После смерти мужа она слегка помешалась. Помню, когда-то там было очень красиво, но чтобы восстановить все как прежде, нужна была куча денег. Я подумал-подумал и все снес, а на месте дома построил «Беллаверде». Уверен, ей бы понравилось.

— А я все думала, откуда у тебя эта земля. Теперь понятно. Так значит… Джинни тоже из Фриско?

Ана видела, что он напрягся, впрочем, совсем чуть-чуть.

— Господи, Ана, неужели мы тут для этого встретились? Чтобы я рассказал тебе про жену, а ты мне про мужа?

Она понимала, что этого вопроса задавать не стоило, но ей очень хотелось знать о нем все. Все до последней капельки впитать в себя и унести с собой, чтобы потом одной в тишине сидеть и думать об этом.

— Понимаешь, мне интересно узнать о тебе как можно больше. Все-все. Вы с Джинни вместе с самого детства, значит, она провела с тобой большую часть ьжизни, она — это огромная часть твоей жизни. Нездоровое любопытство здесь ни при чем. Я должна знать, почему… ну почему ты выбрал ее, почему остаешься с ней.

— Ладно, только давай условимся: сейчас поговорим, а потом никогда не будем касаться этой темы. Моя Джинни и твой Джакоб к нам с тобой не имеют никакого отношения.

Он замолчал, и Ана смотрела, как, поджав губы, он подыскивал слова.

— Я понимаю, это безумие. Но… не знаю почему, но мне не кажется, что мое чувство к тебе — это предательство по отношению к моей жене. Сама знаешь, сердцу не прикажешь. Но говорить о ней… вот тут, боюсь, есть некое предательство. Ей бы это не очень понравилось, мягко говоря.