Рожи у них были откровенно бандитскими, а одеяния монгольскими. В их не слишком доброжелательных намерениях сомнений не было. Подловили птичку и уже облизываются, предвкушая то ли, сколько за меня можно взять на рынке, либо то, как можно позабавиться. Ну, эти-то мне не страшны, у меня пайцза. Только пайцза за пазухой, до нее еще нужно было добраться. Вместо того чтобы крикнуть, что у меня есть ханская пайцза, я действительно полезла за ней, зачем орать, если можно показать.
Но стоило засунуть руку за пазуху, как в воздухе просвистели сразу два аркана, и мое тело вместе с руками плотно охватили волосяные петли. Конечно, монголы бросают арканы ловко, но в данном случае меня эта ловкость вовсе не впечатлила, наоборот, разозлила донельзя. Хуже всего то, что понимать их выкрики я понимала, а вот ответить не могла. Эти уроды действительно обсуждали мою ловкость и мои стати.
Ну и что делать? Верхняя часть туловища была словно спеленута, правая рука за пазухой, левая прижата к боку. Арканы внатяжку, не побежишь. Я принялась кричать про пайцзу, они расслышали, но не сразу. Идиоты, слово пайцза-то должны понять, оно монгольское.
Мысли метались, как тараканы при включенном свете. Отличие только в том, что тараканам есть куда деваться, а мне было некуда. Я прикидывала, сколько до нашего стана, могут ли мне прийти на помощь, если громко заору, и понимала, что нет. Довыделывалась! Самостоятельная она, видите ли! Сама она все может! Идиотка!
Но от мысленного посыпания головы пеплом монголы никуда не испарились, и выражения их рож уважительней не стали. Один из всадников, видно главный, медленно слез с коня, вразвалочку доковылял до меня и принялся разглядывать, как какую-то невидаль, отпуская едкие замечания. Остальные ржали, как кони. Ржал и сам обидчик, от него невыносимо воняло, желтые вперемешку с черным зубы были не все, и сквозь дыру из-за недостающих передних во все стороны летела слюна. Мерзкая вонючая тварь решила посмотреть, какова я под одеждой.
Я попыталась еще раз прямо в его рожу крикнуть слово «пайцза», но мой голос потонул в общем реве. Вокруг ржали пятеро мужиков, для которых я хорошая добыча. Карим был прав. Пока они доберутся до пайцзы, я сдохну от одной вони. Попытка ухватить меня за зад разозлила так, что я дернулась, произошло это неожиданно для державших, один из них даже едва не свалился с лошади. Такое поведение сильно разозлило старшего, и он уже занес руку, чтобы ударить меня наотмашь.
Во мне взыграло все, что только могло взыграть, руки связаны, но ноги-то свободны, в следующий миг мой обидчик получил такой удар в самое уязвимое место (а я носила новгородские сапожки с крепкими острыми носами), что, коротко икнув, вмиг просел. Его узкие глаза стали в несколько раз больше, раскрывшись от боли, а дыхание остановилось. Моя нога сделала еще одно движение навстречу челюсти согнувшегося от боли монгола, и… раздался хруст! По крайней мере, челюсть я ему сломала.
Мелькнула мысль: ну вот и все, такого они мне не простят…
Но дальше произошло что-то непонятное – вместо того, чтобы гурьбой навалиться на меня, монголы вдруг стали падать, пронзенные стрелами!
Через несколько мгновений Карим уже пытался ослабить петли арканов, чтобы освободить меня от плена. Я бы разрыдалась, если бы не заметила, что мой обидчик начал приходить в себя и потянулся рукой к сабле, злость снова взяла верх, и я, так и оставшись с арканами на плечах, еще раз изо всех сил врезала ему в челюсть. Если до сих пор была сломана только челюсть, то теперь явно хрустнуло что-то покруче. Неужели сломала шею? Хорошо бы.
Но нас уже окружили всадники, видно, из тех же.
– У тебя пайцза здесь или в караван-сарае осталась? – Голос Карима невольно выдал его тревогу.
– Здесь. – Я все же добралась за пазуху и вытащила золотую пластинку.
– Подними повыше, пусть видят.
Нас окружили, но бить стрелами не стали, один из всадников подъехал ближе, осторожно косясь на пайцзу у меня в руках. Осознав, что я важная птица, прибывший попытался улыбнуться, и я от души порадовалась, что попалась сначала лежавшему без признаков жизни обидчику, а не вот этому.
На эту рожу без содрогания вообще смотреть было невозможно. От его ухмылки лошади наверняка в обморок падали, не только люди. Такого встретишь в темном переулке – безо всяких угроз деньги отдашь, чтоб только не улыбался. В голову пришла совершенно идиотская мысль, что ему можно неплохо зарабатывать на одной угрозе показать личико, как Гюльчатай. Видно, когда-то был ранен в лицо, шрам уродовал его так, что жуткий оскал не сходил с физиономии, перекашивая все при малейшей попытке двинуть губами.
Карим закричал, что вот эти разбойники (он пнул ногой явно окочурившегося монгола) попытались напасть на госпожу, которой дал пайцзу сам Саин-хан. Я даже не сразу сообразила, что Саин-хан – это наш дражайший Батый.
– Они заарканили госпожу и оскорбили ее!
Ужастик слез с лошади и приблизился, чтобы помочь мне снять, наконец, арканы. Вот уж не надо, обойдусь. Видеть его рожу еще и совсем рядом – это испытание покруче попытки изнасиловать. Нельзя же так с человеком, то в плен берут, то под одежду лезут, то теперь вот такая пытка улыбкой Гуинплена… садисты, ей-богу! Куда тут маркизу де Саду, он гуманист по сравнению с монголами.
Я дернула плечом, презрительно отшвыривая руку нежеланного помощника, тот согнулся, прижимая руку к груди:
– Госпожа зря волнуется, ей не причинят вреда.
Освободившись от арканов, я зло пнула валявшегося бездыханным своего обидчика:
– Этот? Он не причинит.
– Остальные тоже. Среди них двое живых. Госпожа желает видеть, как им сломают позвоночники?
– Не желает. – По-моему, я вызверилась не хуже этого противного типа, во всяком случае, он шарахнулся от меня в сторону.
Не глядя на мерзкого типа, я направилась к своей кобыле. Да… это не Слава, та не позволила бы чужим подойти ко мне так близко. Вот что значит менять лошадей на верблюдов и обратно. К лошади надо привыкнуть, сродниться с ней, тогда она будет тебя спасать, а не тупо наблюдать, как окружают и даже насилуют. Данный экземпляр лошадиного сообщества мне категорически не нравился, я решила сменить ее при первой же возможности.
Меня догнал Карим:
– Как ты себя чувствуешь?
– Спасибо тебе, Карим, если бы не ты, эти твари продали бы меня на невольничьем рынке.
– Почему ты не показала пайцзу?
– Не успела, пока сунула руку за пазуху, оказалась связанной. Я им кричала слово пайцза, неужели не поняли?
– Не поверили. Знатные женщины, у которых есть пайцза, не ездят в одиночестве. Тем более вот так. – Он оглянулся на оставшихся позади монголов, те что-то обсуждали. – Теперь ты их враг.
– Это еще почему? Меня чуть не изнасиловали, я же еще и враг после этого?! Где справедливость?
– Какую ты справедливость ищешь? Она есть на земле?
– Будет, – зло буркнула я. – Почему я враг?
– Ты можешь пожаловаться, они на твоем месте обязательно пожаловались бы. Им за это грозит жестокое наказание, за одного отвечает десяток…
– Помню, за десяток сотня и так далее. Никогда не понимала, так можно все войско вырезать.
– Вот потому они постараются уничтожить только тебя, хранительницу пайцзы. Надо было сказать, что это моя пайцза, а ты ехала со мной.
– А тебя что, не уничтожили бы?
– Я отвечаю за тебя.
– Это я уже поняла. Ты меня прости, Карим, что не слушалась, теперь буду во всем подчиняться.
Карим слово «подчиняться» не понял, пришлось объяснять.
Противный урод отправился за нами, пытаясь загладить вину убитого мной товарища. Как ни отмахивались, дотелепался до самого караван-сарая, все убеждая и убеждая в своей готовности услужить.
– В какой комнате живет госпожа?
Я вытаращила глаза:
– Зачем тебе?
Он что, в гости собирается, что ли? Нет уж, скоро ночь, такого в темноте увидишь – не проснешься, а я жить хочу.
Но Карим успел ответить:
– В крайней справа.
