От многих часов однообразного пребывания в седле болела спина и то, на чем сидят.

Весь репертуар был перепет, не только орать песни, но и просто мурлыкать их себе под нос надоело, степи, казалось, не будет конца. Путешествию тоже… Вокруг чужая земля, чужие люди, чужая речь…

Ну куда я лезу, куда?! Что мне снова не дает покоя? Какого черта я тащусь в эту даль, да еще и с риском для жизни?

Все люди как люди, живут себе спокойно, растят детей, одна я, как дура, мотаюсь по Евразии! То меня несет в Швецию, то на Чудское озеро… то теперь вон вообще к монголам в другой конец Евразии.

К физическим мучениям добавились моральные от понимания, что я взвалила на себя ношу, которую могу не вынести. Русь она спасет, видите ли! А Русь меня об этом просила? Даже князь Александр Ярославич не очень-то обрадовался такой помощнице. Кажется, единственное, о чем я не жалела – что вообще вернулась в тринадцатый век из своего двадцать первого. Все остальное, вроде героических поползновений в виде войны против Батыя или за него, казалось просто бредом самонадеянной девчонки.

Мне вдруг стало так тошно, что не передать словами. Где-то там далеко мои сын и муж, а я одна среди чужих людей посреди степи под защитой, от которой можно ожидать чего угодно. Что им стоит просто придушить меня на любом из переходов? Никто не спросит, чьи это кости растащили степные орлы. Может, так и произойдет? Сколько ни напрягала память, вспомнить о героических дамах, ездивших в Каракорум, не удалось, так была ли такая поездка вообще? Конечно, я не специалист и летописей не читала, но если бы была такая героиня, о ней обязательно было бы широко известно.

Вывод неутешительный, он мог свидетельствовать как о том, что я успешно и тайно выполню свою миссию, так и том, что меня укокошат по дороге в этот самый Каракорум, чтоб ему!

Но самым страшным было не опасение за собственную жизнь, не страх перед тем, что меня могут убить, а понимание, что увижу своих любимых людей очень нескоро. Если вообще увижу, потому что впереди месяцы долгого пути и неизвестность.

Хотелось плакать, сесть где-нибудь в сторонке и попросту поплакать. Но позволить себе этого я не могла. Степняки не любят выражения сильных чувств, а уж слабости тем более.

Я снова покосилась на своего переводчика. В ответ Карим осторожно заглянул мне в лицо (он делал это уже не в первый раз):

– Настя, ты словно спросить что-то хочешь?

Я хотела, я очень хотела у него спросить! До смерти хотелось поднести к нему, связанному, горячий утюг и поинтересоваться: «На кого работаешь, гад?!» Но утюга под рукой, ни горячего, ни холодного, не находилось, а без него, боюсь, Карим не стал бы отвечать, потому пришлось просто пожать плечами:

– Долго мы еще тащиться будем?

Конечно, Карим не понял, ему еще и переводчик с моего на древнерусский нужен.

– Долго еще ехать?

– Устала? Неудивительно, женщина столько времени в седле… Я говорил, что тебе верблюд нужен, на нем можно сидеть удобней. Монгольские знатные женщины ездят на верблюдах, медленно, но много легче. В Сарайджуке сменим тебе лошадь на верблюда…

Что?! Это он меня считает слабой? Да мне просто надоел этот однообразный пейзаж за окном! То есть вокруг, потому как никаких окон не имелось.

– Никаких верблюдов, мы поедем на лошадях, и так ползем еле-еле.

Это было правдой, мы двигались с караванной скоростью, ориентируясь на верблюдов, которые, как известно, особо не спешат, некуда.

– Когда там этот твой «джук»?

– Сарайджук завтра. Там отдохнешь.

Если бы он просто сказал «отдохнем», я бы не взбрыкнула, но Карим выделил меня, словно именно из-за меня придется отдыхать всему каравану. Конечно, я взвилась:

– Я не буду отдыхать, не требуется.

Взгляд Карима стал жестким:

– Ты не одна, люди должны отдохнуть, к тому же там придется продать лошадей и взять верблюдов.

– Как это, почему?

– Вятич почему-то требовал, чтобы мы шли через Самарканд, потому от Сарайджука после Сагыза мы пойдем очень тяжелым путем через пустыню, где колодцы редки и воды мало…

Чтоб мне это о чем-нибудь говорило! Но на всякий случай я важно кивнула, словно соглашаясь с мнением советника. Подозреваю, что если бы и не согласилась, мало кто послушал.

– …а потом на Гургенджи…

– Ургенч?

– Да, только ты странно называешь, и на Самарканд.

Вот это уже лучше. Я по части Великого шелкового пути туристкой ездила, что такое Ургенч и Самарканд знала, потому еще более важно согласилась:

– Мараканд…

Выглядело это так, словно я своей волей вообще разрешала встать из пепла Самарканду. Но Карим чуть усмехнулся:

– Так его зовут греки, а сами жители…

– …Согдианой! – я продолжала демонстрировать осведомленность в вопросах географии, а заодно и истории.

– Да, Согдианой его тоже называли, но раньше, а сейчас именно так и зовут: Самаркандом. Правда, после Чингисхана там мало что осталось, разве что базар шумит снова.

– А остальное?! Гур-Э… – я чуть ни ляпнула «Гур-Эмир», но вовремя вспомнила, что это будет лет через сто пятьдесят.

– Что остальное? – словно не заметил моей оговорки Карим.

– Ну-у… там же много что было. Мне один купец рассказывал, что там много что было построено…

– Какой купец, там все разрушено почти тридцать лет назад?

– А… а он от старших слышал, от тех, кто раньше ходил, до монголов…

Глаза Карима смеялись, почему-то мне показалось, что он сейчас скажет: «Трепло ты, Настя!» Стало не по себе, ну почему Вятич не объяснил, что именно рассказал Кариму? А то ведь может оказаться, что он «из наших», из попаданцев, а я как дура тут перед ним выделываюсь.

Эта мысль так заняла меня, что следующие четверть часа я пристально вглядывалась в лицо Карима, пытаясь понять, «наш» он или нет. Не поняла, пришлось задавать наводящие вопросы:

– Карим, а ты много где побывал?

– Много.

– А где?

– В Каракоруме был, в Багдаде, в Китае, в Риме…

– А в… Стокгольме был?

– Где?

– Ну, в Швеции?

– Нет.

Я спешно прикидывала, о каких еще городах можно спросить, которых пока еще нет на карте, но появятся в моей нормальной жизни.

– А в Стамбуле?

– Я не знаю, где такой город.

– Константинополь…

– Был, только ты его странно называешь.

Спросить открытым текстом про Нью-Йорк, что ли? Спросила про Лондон.

– Нет, не знаю, где такой…

Выяснить ничего не удалось, к тому же Карима позвал погонщик, стал о чем-то говорить, показывая вперед. Сомнения остались, я совершенно не верила своему переводчику. Неужели Вятич действительно мог отправить меня вот так за три девять земель с чужим мужиком, зная, что тот свой, и ничего при этом мне самой не сказав? Это жестоко.

Появилась надежда, что я не одинока, это заметно облегчило жизнь, теперь мне уже было не так тошно. Жизнь, кажется, начинала налаживаться. Не все так плохо под этим небом… А Вятич за такую конспирацию еще ответит!

– Вон Сарайджук, – показал вперед Карим.

На горизонте виднелись какие-то не то строения, не то снова ряды кибиток, поставленных на землю. То, что впереди по крайней мере караван-сарай, определить можно и с закрытыми глазами. Ветер дул с востока, принося запахи жилья. Теперь тянуло уже не степными травами, которые приелись за несколько дней, а дымком с примесью жареного мяса, запахом какой-то еды, скотины, человеческого жилья…

Я понимала, что это не будут многоэтажки или вообще дома, но просто отдохнуть на нормальной постели, а не на земле с тонкой подстилкой, увидеть крышу над головой, пусть и с дырой посередине, все равно приятно.

Проводник, едущий впереди, закричал, чтобы мы прибавили шаг, потому что на горизонте облака, может пойти дождь, а до караван-сарая еще далеко…

Погонщики тут же подогнали двух верблюдов, лошади подтянулись. И вдруг… если бы я шла, то встала, как вкопанная, но моя кобыла продолжала движение, потому остановки не произошло. Просто я осознала, что… поняла крик проводника без перевода. Могла бы и не понять, никто бы не заметил, так бывало уже не раз, просто лошадь и без понуканий делала то, что остальные. Но я поняла! И понимала крики остальных монголов. Я понимала монгольский!