Его отец-мясник без особого труда кормил и содержал семью из шестерых человек, и едва Саймон достаточно подрос, чтобы махать тяжелым топором, немедленно отправил его помогать в лавке. За годы нелегкого труда Саймон вырос в мускулистого, широкоплечего парня. Все, естественно, предполагали, что со временем именно он унаследует отцовское дело, но в двадцать один год Саймон, к жесточайшему разочарованию отца, бросил все и отправился искать новые источники дохода. Впервые вложив скромные сбережения в одно из предприятий, Саймон быстро обнаружил, что его истинный дар кроется в умении делать деньги.

Саймон любил язык финансов, элементы риска, причудливое взаимодействие торговли, промышленности и политики… и почти сразу понял, что растущая сеть британских железных дорог станет главной возможностью эффективного ведения дел основными банками страны. Переводы наличных денег и ценных бумаг, создание быстро развивающихся средств вложений будут во многом зависеть от безупречного обслуживания железных дорог. Поэтому Саймон послушался своих инстинктов, вложил все до последнего цента в акции железных дорог и был вознагражден за проницательность такими огромными прибылями, что мгновенно разбогател и обратил свое внимание и на другие предприятия. Теперь, в тридцать три года, он владел контрольными пакетами трех компаний-производителей, фабрикой по сборке локомотивов, занимавшей площадь в девять акров, и судоверфью. Стал гостем, хоть и не слишком желанным, в аристократических домах, бальных залах и заседал плечом к плечу с пэрами в советах директоров шести компаний.

После многих лет неустанной работы он получил почти все, чего желал. Однако спроси его кто, счастлив ли он, Саймон ответил бы насмешливой улыбкой. Счастье, этот неуловимый результат успеха, было верным признаком самодовольства. Но Саймон по своей натуре просто не мог быть всем доволен или удовлетворен, и подобные эмоции были для него чужды.

И в то же время в самом потаенном, глубоком уголке одинокой души тлело одно желание, которое Саймон никак не мог погасить, как ни старался.

И сейчас он украдкой бросил взгляд на противоположный конец зала, ощутив, как всегда, резкий укол в сердце при виде Аннабел Пейтон. Десятки женщин были готовы на все ради него, но ни одна не произвела такого впечатления, как эта. Сила ее привлекательности заключалась не только в красоте, хотя небеса благословили ее необычайной внешностью. Таись в душе Саймона хоть малейшая склонность к романтике и поэзии, он нашел бы десятки нежных эпитетов для описания ее чар. Но он, плебей до мозга костей, не мог отыскать ни одного слова для восхваления ее прелестей и сознавал только, что при взгляде на Аннабел, освещенную сиянием хрустальных люстр, у него слабели колени. Он так и не забыл той минуты у театра панорамы, когда увидел девушку, озабоченно рывшуюся в ридикюле. Солнце переливалось отблесками золота и меда в светло-каштановых волосах и придавало ее коже нежно-розоватое свечение. Было нечто такое восхитительное, даже трогательное в этой тоненькой фигурке, сияющих синих глазах и легкой морщинке на лбу, которую так и хотелось разгладить.

Он был совершенно уверен, что к этому времени Аннабел успеет найти себе мужа. И не важно, что Пейтонов постигли тяжкие времена! Саймон полагал, что любой аристократ в здравом уме и твердой памяти сразу поймет, какое сокровище послала ему судьба, и немедленно предложит ей руку и сердце.

Но прошло два года, и, поскольку девушка все еще оставалась под материнским кровом, в Саймоне проснулась робкая надежда. Он видел, с какой отчаянной храбростью она посвятила себя поискам мужа, с каким самообладанием носила нищенские платья, с каким достоинством держится, несмотря на отсутствие приданого. Ее упорство воскрешало в памяти образ профессионального игрока, разыгрывавшего последние козыри в заведомо проигрышной игре. Аннабел была умна, осторожна, бескомпромиссна и по-прежнему прекрасна, хотя угроза бедности успела наложить на нее свой отпечаток, заметный в жестком взгляде и плотно сжатых губах. Но Саймону, как настоящему эгоисту, были на руку ее финансовые трудности, создававшие возможности, которых иначе ему бы не видать.

Проблема заключалась в том, что Саймон так и не придумал, как заинтересовать Аннабел. Мало того, с каждой встречей она, казалось, все больше его ненавидела. Саймон прекрасно сознавал все недостатки своего характера. Более того, стремления стать джентльменом в нем было не больше, чем у тигра – превратиться в домашнего кота. Он был просто очень богатым человеком, страдавшим из-за того, что не мог купить желаемую вещь. Вернее, то, что жаждал больше всего на свете… Пока что он ограничивался терпеливым выжиданием, зная, что рано или поздно отчаяние подтолкнет Аннабел на поступки, ранее ей в голову не приходившие. Нужда и лишения могут представить привычные предметы и принципы в совершенно новом свете. Скоро игра Аннабел будет закончена, и она встанет перед выбором: выйти за бедняка или стать любовницей богача. А в последнем случае именно его постель будет ее прибежищем.

– Сладенькая потаскушка, верно? – заметил кто-то из стоявших рядом, и Саймон обернулся к Генри Бердику, чей отец, старый виконт, как говорили, лежал на смертном одре. Вынужденный бесконечно ждать, пока отец откинет копыта и наконец распростится с титулом и фамильным состоянием, Бердик почти все время проводил за игорным столом и в борделях. К несчастью, он сумел перехватить взгляд Саймона, направленный на Аннабел, оживленно беседовавшую с такими же кандидатками в старые девы.

– Понятия не имею, – бросил Саймон, испытывая в этот момент острую антипатию к Бердику и его приспешникам, которым с рождения подносили все привилегии на серебряном блюде и которые пальцем о палец не ударяли, чтобы оправдать неуместную щедрость судьбы.

Бердик улыбнулся. Он уже был слегка пьян, и красное одутловатое лицо покрылось крупными каплями пота.

– Зато я намереваюсь в ближайшее время это обнаружить, – сообщил он.

И не он один. Немало мужчин в этом зале следили за Аннабел с предвкушением волчьей стаи, идущей по следам раненой добычи. Как только она ослабеет достаточно, чтобы лишиться сил к сопротивлению, один из них сделает смертельный прыжок. И, как всегда в природе, победит самый сильный.

Тень улыбки заиграла на жестких губах Саймона.

– Вы меня поражаете. Я бы мог предположить, что печальная участь леди потребует от джентльменов вашего сорта галантности и великодушия, а вместо этого вы питаете непристойные надежды, которых скорее следовало бы ожидать от мужланов моего сорта.

Бердик тихо рассмеялся, не разглядев хищного блеска в глазах собеседника.

– Леди или нет, но ей придется выбрать одного из нас, когда ее средства окончательно истощатся.

– Но почему никто из вас не предложит ей руку? – лениво осведомился Саймон.

– Господи, зачем? – удивился Бердик, плотоядно облизываясь. – Кому нужно жениться на девчонке, которую скоро можно будет купить по вполне разумной цене?

– Может, она слишком благородна, чтобы согласиться на нечто подобное?

– Сомневаюсь, – жизнерадостно возразил молодой аристократ. – Такая красивая и бедная женщина не может позволить себе такую роскошь, как благородство. Кроме того, ходят слухи, что она уже ублажает лорда Ходжема.

– Ходжема?

Саймон от неожиданности растерялся, но лицо по-прежнему оставалось бесстрастным.

– Кто пустил эту сплетню?

– О, карету Ходжема видели около дома Пейтонов в самые неподходящие часы, и, если верить кредиторам, он иногда оплачивает их счета, – сообщил Бердик, радостно фыркая. – Согласитесь, ночь между этих прелестных ножек стоит таких расходов, как вы считаете?

В Саймоне огнем вспыхнуло мгновенное убийственное желание отделить голову Бердика от тела. И непонятно, какая часть безумной, почти исступленной ярости подогревалась образом Аннабел Пейтон, ласкающей эту свинью Ходжема, и какая была вызвана нескрываемым наслаждением, с которым Бердик смаковал слухи, бывшие, скорее всего, наглой ложью.