Предложение было очень серьезным и заставило Гийома Ватрена и его жену задуматься. Было решено, что Катрин уедет из Виллер-Котре с рекомендательным письмом мадемуазель Риголо к ее парижской знакомой и пробудет в столице год или полтора.

I Улица Бур-л’Аббе, по-видимому, не была местом демонстрации самых новых и элегантных моделей одежды, но именно здесь жила та, которой было адресовано письмо мадемуазель Риголо, и можно было надеяться, что Катрин исправит отсталые вкусы жителей этой мещанской улицы.

Только теперь, перед разлукой, Бернар и Катрин по-настоящему оценили свои чувства, заметив, что ревнивая влюбленность очень отличается от снисходительной братской любви.

Молодые люди дали взаимное обещание постоянно думать друг о друге, писать не реже трех раз в неделю, быть нерушимо верными друг другу. Храня молчание как истинные влюбленные, они скрыли в глубине сердец тайну своей любви, возможно даже не сознавая всей силы ее.

За полтора года отсутствия Катрин Бернару два раза удавалось получить отпуск на четыре дня благодаря особому покровительству инспектора, любившего обоих Ватренов и ценившего их служебные качества. И само собой разумеется, Бернар употребил свои свободные дни на то, чтобы дважды съездить в Париж. Эти две встречи сделали узы, связывающие молодых людей, еще более тесными.

Наконец пришел день возвращения Катрин, и, чтобы отпраздновать этот день, инспектор дал разрешение убить кабана. Франсуа поднялся в три часа утра, выследил зверя, доложил об этом папаше Гийому, и тот отправился лично убедиться в том, что это действительно так. Лесники округа Шавиньи, приглашенные на праздник хозяевами Нового дома, условились встретиться возле Прыжка Оленя.

Бернар, погруженный в самые сладкие мечты о встрече, вышел из своей комнаты причесанный, завитой, нарядный, улыбающийся и счастливый. Но при виде письма, протянутого ему Матьё Гогелю, он перестал улыбаться, нахмурился, а радость на его лице сменилась беспокойством.

V

ПАРИЖАНИН

Дело в том, что Бернар узнал почерк некоего молодого человека по имени Луи Шолле, сына лесоторговца из Парижа; вот уже два года он жил у г-на Руазена, первого торговца лесом в Виллер-Котре и мэра города.

Молодой человек изучал практическую сторону своего будущего дела, то есть работал у г-на Руазена помощником по продаже леса, подобно тому как в Германии, особенно на берегах Рейна, сыновья самых крупных владельцев гостиниц работают у других хозяев в качестве коридорных.

Отец Шолле был очень богат и давал своему сыну на мелкие расходы пятьсот франков в месяц.

С такими средствами в Виллер-Котре можно иметь свое тильбюри, лошадь для верховой езды и упряжную лошадь.

К тому же, особенно если одеваться в Париже и найти способ платить портному из отцовского кармана, можно стать королем среди законодателей провинциальной моды.

Это и произошло с Луи Шолле.

Молодой, красивый, богатый, привыкший в своей парижской жизни к легким любовным связям, он имел о женщинах такое представление, какое было у всех молодых людей, имеющих дело лишь с гризетками и содержанками. Он полагал, что никто не сумеет устоять перед ним и что, даже живи в Виллер-Котре пятьдесят дочерей царя Даная, он смог бы за более или менее продолжительное время повторить тринадцатый подвиг Геракла, придавший особое очарование репутации сына Юпитера.

Итак, придя в первое воскресенье на танцы, он решил, что благодаря своему фраку, сшитому по самой модной выкройке, своим панталонам нежнейшего цвета, своей украшенной ажурной вышивкой рубашке и золотой цепочке со множеством брелоков ему, словно султану Сулейману, оставалось лишь бросить платок своей избраннице. Появившись в танцевальном зале и изучающе осмотрев всех девушек, он “бросил платок” Катрин Блюм.

Однако с ним случилось то же, что три века назад со знаменитым египетским султаном, сравнением с которым мы оказали Шолле честь: современная Роксолана не подняла платок, так же как и Роксолана средневековая, и Парижанин — ибо такое прозвище получил приезжий — остался ни с чем.

Более того, поскольку Парижанин слишком явно демонстрировал свой интерес к Катрин, на следующее воскресенье она вовсе не пришла на танцы.

Получилось это само собой: она прочитала в глазах Бернара беспокойство, вызванное ухаживаниями молодого щёголя, и сама предложила кузену — а он с восторгом согласился, — что она будет проводить воскресенье в Новом доме, и тогда Бернару не придется приезжать в Виллер-Котре, как он это делал каждое воскресенье с тех пор, как Катрин жила в городе.

Однако Парижанин вовсе не считал себя побежденным. Он принялся заказывать у мадемуазель Риголо сначала рубашки, потом платки, потом воротнички, что дало ему множество возможностей видеть Катрин, и та в качестве старшей продавщицы встречала его с безукоризненной вежливостью, но проявляла полную холодность как женщина.

Эти визиты Парижанина к мадемуазель Риголо — визиты, в причине которых трудно было ошибиться, очень беспокоили Бернара. Но как можно было им помешать? Будущий лесоторговец сам решал, сколько рубашек, платков и воротничков ему надо иметь, и, если ему хотелось иметь двадцать четыре дюжины рубашек, сорок восемь дюжин платков и шестьсот воротничков, — это никак не касалось Бернара Ватрена.

Кроме того, он был вправе заказывать по одному предмету эти рубашки, платки и воротнички, что давало ему возможность заходить к мадемуазель Риголо триста шестьдесят пять раз в году.

Из этого числа дней мы должны, однако, вычесть все воскресенья, и не потому, что мадемуазель Риголо закрывала магазин по этим дням, но оттого, что каждую субботу в восемь часов вечера Бернар приходил за своей кузиной и каждый понедельник в восемь часов утра привозил ее обратно. Необходимо заметить, что, лишь только Парижанин узнал об этом, он не только не стал ничего заказывать по воскресеньям, но даже не приходил справиться о предыдущем заказе.

Тем временем от мадемуазель Риголо поступило предложение послать Катрин в Париж; оно, как мы уже говорили, было благосклонно принято Гийомом и мамашей Ватрен, а Бернар возражал бы против него, и сильно, если бы ему не пришла мысль о том, что при осуществлении этого плана ненавистного Луи Шолле и обожаемую Катрин будут разделять семьдесят два километра.

Итак, эта мысль немного смягчила Бернару горечь разлуки.

Но, хотя в то время еще не было железной дороги, семьдесят два километра не являлись препятствием для влюбленного, особенно если этот влюбленный работал не по-настоящему, не был обязан отпрашиваться у хозяина, чтобы отлучиться, и имел пятьсот франков карманных денег в месяц.

В результате Бернар за полтора года побывал в Париже два раза, а Шолле, совершенно свободный в своих действиях и получавший тридцатого числа каждого месяца такую же сумму, какую Бернар получал, а вернее, получил в триста шестьдесят пятый день года, побывал там двенадцать раз!

Было еще одно примечательное обстоятельство: со времени отъезда Катрин в Париж Шолле стал заказывать рубашки не у мадемуазель Риголо на Фонтанной площади в Виллер-Котре, а у г-жи Кретте и К° на улице Бур-л’Аббе, № 15, в Париже.

Разумеется, Катрин тотчас же сообщила Бернару об этом факте, довольно важном для мадемуазель Риголо, но имеющем совершенно особую важность для молодого человека.

Так уж устроено человеческое сердце: хотя Бернар и был уверен в том чувстве, какое питала к нему кузина, преследования Парижанина продолжали его тревожить.

Двадцать раз ему в голову приходила мысль затеять с Луи Шолле крепкую ссору — из тех, что заканчиваются ударом шпаги или пистолетным выстрелом. Поскольку благодаря многократным упражнениям Бернар был первоклассным стрелком, а благодаря одному своему товарищу, полковому учителю фехтования, по-соседски дававшему ему сколько угодно уроков, он очень неплохо владел шпагой, то последствия такой ссоры его не пугали. Но как найти способ поссориться с тем человеком, кому нельзя было предъявить никаких претензий, кто был вежлив со всеми, а с Бернаром более, чем с кем-либо иным? Совершенно невозможно!