— Так-так… Ну что, господин аббат, вы поможете мне накинуть ей на рот уздечку, если мне одному не удастся остановить ее красноречие?

— Тогда зачем ты позвал меня, — возразила Марианна с еще не выветрившимся раздражением против мужа, сохранившимся со времени ее предыдущего ухода, — если ты мне мешаешь приветствовать господина аббата и осведомиться о его делах?

— Я позвал тебя сюда, чтобы ты доставила мне удовольствие.

— И какое же?

— Я хочу, чтобы ты без долгих слов, кратко высказала бы нам свое мнение по одному очень важному вопросу. Дело в том, что Бернар хочет жениться.

— Бернар! Жениться?! И на ком же?

— На своей кузине.

— На Катрин?

— Да, на Катрин… Ну же, твое мнение? И поскорее!

— Катрин, — ответила мамаша Ватрен, — славное дитя, добрая девушка.

— Так, хорошо! Продолжай…

— Катрин мы можем не стыдиться…

— Дальше! Ближе к делу!

— Но только у нее ничего нет.

— Ничего?

— Абсолютно ничего.

— Жена, не надо ради нескольких жалких экю делать несчастными этих бедных детей!

— Но все же без денег жить плохо!

— Но без любви жить еще хуже!

— Ах, это верно… — прошептала Марианна.

— Когда мы с тобой поженились, — взволнованно произнес папаша Гийом, — разве у нас были деньги? Нет, мы были нищими, как церковные крысы, и хоть и сегодня не так уж богаты, но все же… Ну, а что бы ты тогда сказала, если бы наши родители захотели нас разлучить из-за того, что нам не хватило нескольких сотен экю, чтобы основать семью?

— Да, все это так, я тебя понимаю, — ответила мамаша Ватрен, — но дело в том, что бедность не главное препятствие.

Она произнесла это тоном, дававшим понять Гийому, что он глубоко заблуждался, полагая дело оконченным, и что сейчас речь пойдет о затруднении неожиданном и вряд ли преодолимом.

— Хорошо! — сказал Гийом, со своей стороны приготовившись к сопротивлению жены. — И что же это за препятствие такое, любопытно узнать?

— О! Ты и сам прекрасно знаешь, — обронила Марианна.

— Неважно, говори так, будто я не понимаю.

— Эх, Гийом, Гийом, — произнесла мамаша Ватрен, качая головой, — мы не можем взять этот брак на свою совесть.

— И почему же?

— Бог мой! Да потому, что Катрин еретичка!

— Ах, жена, жена! — воскликнул Гийом, гневно топнув ногой. — Я опасался, что это обстоятельство будет камнем преткновения, но все-таки мне не верилось.

— Но что же ты хочешь, отец? Я и сегодня думаю так же, как двадцать лет назад… Я как могла противилась браку ее бедной матери с Фридрихом Блюмом. Но, к сожалению, это была твоя сестра, она была взрослой, не нуждалась в моем совете и согласии; я только сказала ей: “Роза! Запомни мое предсказание: тебе это принесет несчастье, если ты выйдешь замуж за еретика!” Она меня не послушалась, вышла замуж, и что же? Мое предсказание сбылось… Отец убит, мать умерла, девочка осталась сиротой!

— Не будешь же ты ее в этом упрекать?!

— Нет, я упрекаю ее за то, что она еретичка.

— Но скажи, несчастная, — накинулся на нее Гийом, — ты хоть знаешь, что это значит — еретичка?

— Это значит, что это существо будет осуждено на муки.

— Даже если она честна?

— Даже если она честна!

— Даже если она хорошая мать, хорошая жена, хорошая дочь?

— Даже если все это сразу.

— Даже если она наделена всеми добродетелями?

— Никакие добродетели ее не спасут, коль скоро она еретичка.

— Тысяча миллионов чертей! — воскликнул Гийом.

— Можешь ругаться, если тебе это нравится, — заметила Марианна, — но ругательствами делу не поможешь.

— Ты права, больше я в это не вмешиваюсь.

Затем, обернувшись к достойному священнослужителю, не проронившему ни слова во время спора, он произнес:

— Ну, господин аббат, я больше не стану ее убеждать. Теперь ваш черед!

И он бросился вон из комнаты, с видом человека, желающего скорее вдохнуть струю свежего воздуха.

— О женщины, женщины! Вас создали специально для того, чтобы был проклят род людской! — воскликнул он.

Она же, покачивая головой, тихо повторяла про себя:

— Нет, что бы он ни говорил, это невозможно! Бернар не женится на еретичке… Все что угодно, только не это!

XII

ОТЕЦ И СЫН

После ухода папаши Гийома аббат Грегуар остался наедине с г-жой Ватрен.

Разумеется, аббат согласился выполнить просьбу старого лесничего, отступившегося от борьбы не потому, что он чувствовал себя побежденным, а из-за боязни, что для победы ему придется применить средства, которых впоследствии он будет стыдиться.

К сожалению, за те тридцать лет, что аббат был духовником Марианны, он прекрасно ее изучил. Он знал, что главным грехом этой женщины было упрямство, и не слишком надеялся преуспеть там, где Гийом потерпел неудачу.

Поэтому он приступил к делу с некоторым сомнением в удаче, хотя и старался придать себе уверенный вид.

— Дорогая госпожа Ватрен, — нет ли у вас какой-нибудь другой причины возражать против этого брака, кроме религиозного различия?

— У меня, господин аббат, — ответила женщина, — никакой другой причины нет. Но мне кажется, что этой одной вполне достаточно.

— Ну-ну! Откровенно говоря, мамаша Ватрен, вместо того чтобы сказать “нет”, вам бы следовало сказать “да”.

— О господин аббат! — воскликнула Марианна, возводя глаза к небу, — и это вы мне советуете! Дать согласие на подобный брак!

— Не сомневайтесь, госпожа Ватрен, именно я советую.

— Так я скажу вам, что должно быть совсем наоборот — ваш долг противиться такому брачному союзу!

— Мой долг, дорогая госпожа Ватрен, состоит в том, чтобы дать как можно больше счастья тем, кто следует за мной по узкой тропе, по которой я иду. Мой долг — утешать несчастных и помогать стать счастливым тому, кто может им стать.

— Этот брак был бы погибелью души моего сына, и я против!

— Погодите, поговорим спокойно, дорогая госпожа Ватрен, — настаивал аббат, — протестантка Катрин или нет, но вы все же заменили ей мать, полюбив ее как собственную дочь, не так ли?

— Это верно, тут мне сказать нечего. Она заслуживает этого!

— Она ведь мягкая в обращении, добрая, отзывчивая?

— Да, все это так.

— В таком случае, дорогая госпожа Ватрен, пусть ваша совесть будет спокойной: религия, внушая эти добродетели, не позволит ей погубить душу вашего сына.

— Нет, нет, господин аббат, — повторила Марианна, — нет, это невозможно! — твердила она, все больше упорствуя в слепом упрямстве.

— Но я прошу вас! — сказал аббат.

— Нет!

— Я вас умоляю!

Аббат поднял глаза к небу.

— О Боже мой! Боже мой, — произнес он. — Ты так добр, так милосерден и великодушен. Тебе достаточно одного взгляда, чтобы понять и оценить каждого. Боже мой! Ты видишь, в каком заблуждении находится эта женщина, принимающая свое ослепление за набожность! Боже мой! Просвети ее!

Но Марианна упорно стояла на своем.

В эту минуту папаша Гийом, несомненно все слышавший, находясь тут же за дверью, вернулся в комнату.

— Ну, господин аббат, — спросил он, искоса поглядывая на жену, — вняла старая голосу разума?

— Госпожа Ватрен еще немного подумает и примет, надеюсь, правильное решение, — ответил аббат.

— Гм! — усмехнулся Гийом, качая головой и сжав кулаки.

Этот жест заметила мамаша Ватрен, но, по-прежнему упорствуя, заявила:

— Делай как хочешь, — сказала она. — Я знаю, ты тут хозяин, но, если ты их поженишь, это произойдет против моей воли.

— Тысяча чертей!.. Вы слышите, что она говорит, господин аббат? — спросил Ватрен.

— Терпение, дорогой господин Гийом, терпение! — ответил аббат, видя, что его собеседник уже рассердился не на шутку.

— Терпение? — воскликнул старик. — Но тот, кто хранит терпение в подобных обстоятельствах, не человек, а просто скотина, на которую и заряд потратить жалко!

— Не надо так, — понизил голос аббат, — у нее же доброе сердце. Успокойтесь, она еще одумается.