— Эй, мамаша Ватрен, послушайте!
Марианна обернулась и увидела Матьё, одетого в дрянной сюртук, вероятно некогда претендовавший на звание ливреи.
— А, это ты, шалопай! — сказала она.
— Благодарю! — сказал Матьё, снимая шляпу с почерневшим галуном из фальшивого золота. — Только вот попрошу обратить внимание, что с сегодняшнего дня я нахожусь на службе у господина мэра вместо старого Пьера. Значит, оскорблять меня — это оскорблять господина мэра!
— Ладно! Ну, а зачем ты пришел?
— Я пришел как гонец: селезенку мне не успели вырезать, вот поэтому я и запыхался. Должен сообщить вам, что мадемуазель Эфрозина и ее папаша прибывают с минуты на минуту в коляске.
— В коляске? — воскликнула мамаша Ватрен, необыкновенно польщенная, что будет принимать гостей, приехавших в собственном экипаже.
— Да уж не как-нибудь, а в коляске!
— Боже мой! И где же они?
— Господин Руазен и господин Гийом беседуют о делах.
— А мадемуазель Эфрозина?
— Вот она! — сказал Матьё.
И, войдя в роль лакея, объявил:
— Мадемуазель Эфрозина Руазен, дочь господина мэра!
IX
МАДЕМУАЗЕЛЬ ЭФРОЗИНА РУАЗЕН
Девушка, о чьем появлении было столь торжественно объявлено, величественно вплыла в дом старого лесничего, всем видом показывая: она ни на мгновение не сомневается, что, переступая скромный порог этого бедного дома, она оказывает ему огромную честь.
Она, бесспорно, была красива, хотя красота ее, соединявшая яркую свежесть молодости (о какой в народе справедливо говорят: “Чертовски хороша!”) с вульгарностью и спесивостью, не вызывала симпатии.
В ее наряде изобиловали всевозможные украшения — непременное свойство провинциальной элегантности.
Войдя, она огляделась вокруг: очевидно, стала искать взглядом двоих отсутствующих — Бернара и Катрин.
Мамаша Ватрен застыла в восхищении, глядя на ослепительную красавицу, представшую в девять часов утра в туалете, который годился скорее для вечернего бала при пятистах свечах.
Потом, кинувшись к стулу, она подвинула его в сторону прекрасной гостьи и воскликнула:
— О милая барышня!
— Здравствуйте, дорогая госпожа Ватрен, — заговорила мадемуазель Эфрозина покровительственным тоном, жестом показывая, что не хочет садиться.
— Боже мой, неужели это вы! В нашем бедном скромном доме! — продолжала мамаша Ватрен. — Но садитесь, прошу вас! Ах, стулья-то у нас без обивки, не как у вас! Ну ничего, садитесь все-таки, очень прошу!.. Ох, да я ведь не одета! Никак я не ожидала вас так рано!
— Извините нас, дорогая госпожа Ватрен, но всегда хочется побыстрей увидеть тех, кто тебе приятен.
— О, как вы добры! Право, мне так неловко!
— Да что вы! — произнесла мадемуазель Эфрозина, распахивая накидку, чтобы показать свой роскошный туалет. — Вы же знаете, я не придаю значения церемониям. И сама я, как видите…
— Я вижу, — отвечала ослепленная мамаша Ватрен, — что вы прекрасны, как ангел, и разукрашены, как церковная рака… Но я не виновата, что замешкалась, — дело в том, что сегодня утром приехала из Парижа наша девочка.
— Вы говорите о вашей племяннице, о маленькой Катрин? — небрежно спросила мадемуазель Эфрозина.
— Да, о ней самой… Хоть мы и называем ее девочкой, а вы назвали маленькой Катрин, но она уже взрослая девушка, на голову выше меня.
— Ах, вот как! Тем лучше! — ответила мадемуазель Эфрозина. — Мне ваша племянница очень нравится.
— Это большая честь для нее, мадемуазель! — ответила мамаша Ватрен, приседая в реверансе.
— Какая скверная погода! — продолжала молодая горожанка, переходя от одной темы к другой, как это и подобало столь возвышенной натуре. — Подумать только, ведь уже май!
Затем она спросила как бы между прочим:
— Кстати, а где же Бернар? Наверное, на охоте? Я слышала, что инспектор дал разрешение убить кабана по случаю праздника в Кореи, это верно?
— Да, и еще по случаю возвращения Катрин.
— Вы думаете, что инспектора заботит ее возвращение?
И мадемуазель Эфрозина сделала гримаску, означавшую: “Очевидно, он не очень занят своей работой, если находит время думать о подобных пустяках”.
Мамаша Ватрен инстинктивно почувствовала недоброжелательность мадемуазель Эфрозины и поспешила перевести разговор на тему, как она предполагала, более приятную для гостьи.
— Вы спрашивали о Бернаре? Я, по правде сказать, сама не знаю, где он. Ему бы нужно быть здесь, раз вы здесь… Эй, Матьё, может, ты знаешь, где он?
— Я? — откликнулся Матьё. — Как это я могу знать, где он?
— Должно быть, он возле своей кузины, — язвительно заметила мадемуазель Эфрозина.
— О нет, нет! — решительно запротестовала Марианна.
— А она похорошела, ваша племянница? — спросила мадемуазель Эфрозина.
— Моя племянница?
— Да.
— Похорошела?
— Я вас об этом спрашиваю.
— Она… она мила, — неуверенно проговорила мамаша Ватрен.
— Я очень рада, что она вернулась, — сказала мадемуазель Эфрозина, вновь принимая покровительственный тон. — Только бы она не приобрела в Париже привычек, не соответствующих ее скромному положению.
— О нет, этого можно не бояться. Вы знаете, что она училась в Париже на белошвейку и модистку?
— И вы думаете, что она не научилась чему-нибудь другому в Париже? Что ж, тем лучше!.. Да что это с вами, госпожа Ватрен? Вы, кажется, чем-то обеспокоены?
— О, не обращайте внимания, мадемуазель… Однако, если позволите, я позову Катрин, чтобы не оставлять вас одну, пока я…
И г-жа Ватрен с отчаянием поглядела на свое скромное домашнее платье.
— Как вам будет угодно, — небрежно бросила мадемуазель Эфрозина, полная достоинства. — Что касается меня, то я буду рада увидеть милую малышку.
Как только мамаша Ватрен была удостоена этого разрешения, она повернулась к лестнице и прокричала:
— Катрин, Катрин! Спускайся побыстрее, дитя мое! Здесь мадемуазель Эфрозина!
Через мгновение Катрин появилась на лестничной площадке.
— Спускайся, дитя мое! Спускайся! — повторила мамаша Ватрен.
Катрин молча спустилась по лестнице.
— А теперь я пойду, если позволите, мадемуазель, — повернувшись к дочери мэра, сказала Марианна.
— Ну, конечно, ступайте, ступайте!
Пока мамаша Ватрен пятилась к двери, делая реверансы, мадемуазель Руазен украдкой бросила взгляд на Катрин и, нахмурившись, прошептала про себя:
“Но эта малышка скорее красива, чем мила! Что там наболтала мамаша Ватрен?”
Тем временем Катрин без смущения и показной скромности подошла к мадемуазель Эфрозине, смотревшей на нее с важным видом.
— Извините меня, мадемуазель, — сказала Катрин с очаровательной простотой, — но я не знала о вашем присутствии. Иначе я бы не замедлила выйти и засвидетельствовать свое почтение.
— О-о! — прошептала мадемуазель Эфрозина как бы сама себе, но, тем не менее, достаточно громко, чтобы Катрин услышала каждое слово из ее монолога, — “о вашем присутствии”, “не замедлила выйти”, “засвидетельствовать свое почтение”… Да она настоящая парижанка. Надо будет выдать ее замуж за господина Шолле, они будут прекрасной парой.
Затем, повернувшись к Катрин, она сказала насмешливо:
— Мадемуазель, я имею честь вас приветствовать.
— Тетушка не забыла спросить, не нужно ли вам чего-либо, мадемуазель? — спросила Катрин, казалось совершенно не заметив недоброжелательности в словах дочери мэра.
— Не забыла, мадемуазель, но мне ничего не надо.
Потом, очевидно не желая больше разговаривать с Катрин как с равной, она спросила:
— Вы привезли из Парижа новые выкройки?
— Я старалась в течение последнего месяца перед отъездом собрать все самое модное, мадемуазель.
— Вы там научились делать чепчики?
— Чепчики и шляпы.
— У кого вы были в обучении, у госпожи Бодран или у госпожи Барен?
— Я была в более скромном магазине, мадемуазель. Но, тем не менее, я надеюсь, что неплохо изучила свое ремесло.
— А вот это мы посмотрим, — ответила мадемуазель Эфрозина с покровительственным видом. — Как только вы начнете работать в вашем магазине на Фонтанной площади, я пришлю несколько старых чепцов для починки и прошлогоднюю шляпу — ее надо обновить.
