– Прекрати, Хит! Хватит! Я же боюсь щекотки! – говорила Люси сквозь смех. – Хит, если ты немедленно не прекратишь…

– И что тогда? – Он откатился в сторону, его глаза жмурились, словно у мартовского кота.

– Тогда… тогда я тоже буду щекотать тебя!

– Это ужасная кара, но, к сожалению, на меня это не действует.

– Бьюсь об заклад, что на этот раз подействует. – Потихоньку, кончиками пальцев Люси стала проводить по его коже в весьма чувствительном месте, рядом с подмышками, но Хит даже не вздрогнул.

– Ну что, убедилась? Моя шкура от шрамов стала жесткой и грубой, и теперь мне не страшна никакая щекотка.

Мрачная тень мгновенно набежала на лицо Люси.

– Это правда?

Хит мягко рассмеялся:

– Да нет же, милочка. Я только шучу. Я и до войны не боялся щекотки.

– Мне не нравится, когда ты так шутишь. – Она взглядом окинула белеющие полоски шрамов на его обнаженном торсе – эти страшные свидетельства былых сражений и битв. Люси стало нехорошо, у нее заныло сердце от одной мысли, что он, ее муж, ее Хит Рэйн, был ранен, лежал где-то в грязи или пыли, истекая кровью… Она внимательно рассматривала его тело, отыскивая одну зарубцевавшуюся отметину за другой, и, к своему ужасу, обнаружила, что таких меток оказалось намного больше, чем она предполагала. От шеи до ключицы тянулся длинный тонкий шрам, на груди, близ диафрагмы, переплеталось несколько более мелких, а по животу прямо до пупка простирался, пожалуй, самый большой. Медленно Люси провела ладонью по плечу Хита, впервые коснувшись следа, оставленного пулей, затем указательным пальцем погладила шрам на ключице. Ее ручка казалась такой миниатюрной и необычайно белой на фоне бронзовой кожи Хита.

– Почему их так много? – неожиданно для себя вслух спросила она.

Хит лежал неподвижно на спине, глаза его были полузакрыты.

– Вот что происходит, милочка, когда людей посылают на бойню. Они изо всех сил стараются… – Он помедлил, чувствуя, как она расстегивает ему брюки, а когда продолжил, голос звучал очень нетвердо:

– Они изо всех сил стараются сделать в противнике как можно больше дырок. Синда, какого черта ты там вытворяешь… О Боже, ну это уж слишком…

Люси наклонилась к нему и стала целовать в приоткрытые губы, в то время как ее рука скользнула к ширинке. В ответ сильные губы Хита впились в ее уста, а ее ладонь ощутила, как быстро возбуждается его мужская плоть.

– Похоже, ты был для них неплохой мишенью.

– На войне все одинаковы, просто я был немного выше остальных…

– Намного выше, – проворковала Люси. Хит засмеялся, взял ее шаловливую руку.

– Маленькая плутовка, сегодня ты настроена очень решительно, правда?

– Я только хотела успокоить тебя и твои раны…

– Спасибо, но они уже давно зажили, мэм. Я рад, что в те времена, когда мои раны ныли и кровоточили, вас не было поблизости, ведь в конце войны от одной мысли о хорошеньких девушках у меня просто темнело в глазах и бросало в жар.

– Ага, так ты скучал по обществу всех тех прелестниц из Виргинии? – Легкомысленная улыбка моментально исчезла с лица Люси, новая мысль закралась в голову и начала бурно развиваться:

– А у тебя была та… ну, та, по которой ты особенно скучал?

За нескромным вопросом последовала сдержанная короткая паузу.

– Нет, такой особенной «той» у меня никогда не было.

Ревнивое любопытство, однако, не было удовлетворено.

– А те дамы, которых ты «знавал» до того, как женился на мне? Они…

– Не помню.

– Что значит «не помню»?

– Я ничего не помню о них.

– Ты хочешь сказать, что не станешь рассказывать о своих похождениях. Но мне, правда, очень интересно знать, что у тебя было с ними…

– Милочка, не утруждай себя вопросами о женщинах из моего прошлого. Джентльмен никогда не станет распространяться об этом, тем более со своей собственной супругой.

– Но ты же больше не джентльмен. Ты сам так говорил.

– Люси, давай прекратим этот никчемный разговор.

– Хит, – вкрадчиво начала Люси, – почему же никчемный?

– Подумай, было бы тебе приятно, если бы я стал расспрашивать о том, чем ты занималась с Даниэлем? Ты тоже ответила бы, что не помнишь.

– Но я-то как раз помню все слишком хорошо.

Хит приподнялся, опершись на локоть, и внимательным взглядом, в котором читались и насмешка, и гнев, окинул жену.

– Да? Интересно, и что же ты помнишь? Прогулки при лунном свете по Мейн-стрит, поцелуй украдкой, а может быть, целых два? Я полагаю, вряд ли дело заходило дальше подобных невинностей.

– Да, вы правы, мистер Хит Рэйн, – с нарочитым пафосом ответила Люси. Про себя она отметила, не без тщеславия, легкую тень беспокойства на лице мужа. – Я должна вам признаться, что никто никогда не целовал меня так, как вы.

Уловив легкую иронию в ее словах, Хит тем не менее успокоился и принялся играть ленточками ее ночной сорочки.

– Иного и быть не могло, ведь до меня ты Общалась только с холоднокровными янки.

– Боже мой, как ты любишь все обобщать. Между прочим, я тоже янки. Но меня-то ты едва ли назовешь «халаднакровной», – последнее слово Люси произнесла с подчеркнуто южным акцентом, точно воспроизводя манеру говорить Хита; затем, усмехнувшись, добавила:

– Или это твоя заслуга?

– Ты становишься чрезмерно дерзкой, Люси Рэйн.

– Уж не собираешься ли ты умерить мой пыл?

– Я буду не я, если не сделаю этого.

Следующие несколько недель были очень напряженными: перед четой Рэйн открылось широкое поле деятельности, и каждый из них столкнулся с массой трудностей. Оба с головой окунулись в будничные дела, стараясь разрешить все проблемы и отовсюду выйти победителями. Дни казались им слишком короткими и переполненными хлопотами, зато ночами страсть выплескивалась через край. И все же стена, разделявшая их, еще не рухнула, – они оба чувствовали это. Более того, эта стена с каждым днем становилась все более монолитной и непреодолимой, ибо они ни разу так и не удосужились, а может, и не осмелились заговорить на эту тему. Прошлое Хита – вот что было этой стеной, – туманное, загадочное, а потому неопределенное и настораживающее. На разговоры о нем как бы негласно было наложено табу. Но Люси все чаще и чаще натыкалась на стену в самые неподходящие минуты. Когда бы она ни пыталась расспросить Хита о его жизни до войны, он постоянно ускользал от ответа, используя дюжину всяческих уловок: он подсмеивался над женой, занимался с ней любовью, порой намеренно затевал спор – в общем, делал все, чтобы переменить тему разговора, так волновавшую Люси. То же самое происходило, когда она задавала ему интимные вопросы. Он отнекивался ничего не значащими фразами или вовсе умолкал. Мысль о том, что Хит вовсе не намерен до конца раскрыть душу перед женой, брак с которой был освящен на небесах, что он не собирается делиться с ней самым сокровенным, не желает посвящать ее в свои тревоги, не просто пугала Люси, она приводила ее в трепет, терзала сердце. Да, он доставлял ей удовольствие, ухаживал за ней, оберегал ее – но не более того! Люси было совершенно очевидно, что Хит ее не любил и не жаждал полюбить. Почему? Она не могла найти ответа на этот вопрос. Впрочем, кто бы вообще смог на него ответить?

Стремясь защитить себя, Люси выстроила стену и со своей стороны: если Хит не желает открыть ей хотя бы малую частичку своего сердца, что ж, и ее сердце будет закрыто для него. Нет, она, конечно, была мила с ним, смеялась и весело болтала, страстно отвечала на его любовные заигрывания. Но никогда она не делилась с ним своими тайными мыслями, ни разу не доверила ему своих сокровенных помыслов и желаний. Она установила рубеж дозволенного и не позволяла ему перейти его.

И как ни горько было это сознавать, но для Люси и Хита любви не существовало. Она ждала их там, за стеной; отверженная и покинутая, она боялась подойти к ним, да ее никто особенно и не звал. Поэтому минуты, проведенные вместе, казались им пустым, зря потраченным временем. Смех, заигрывания и даже любовные ласки – всего этого было недостаточно для подлинной близости. Все было лишь игрой – оба понимали это, но продолжали притворяться, ибо стена существовала реально и непоколебимо.