— Подними меня, — командует Лила.

— Что?

Вокруг громко свистят и улюлюкают, но слышно и еще кое-что: там впереди ревут двигатели и громко кричат люди.

Над головой грохочет вертолет с эмблемой телеканала.

— Подними меня повыше. Хочу увидеть, что происходит.

Обхватываю девушку за талию и поднимаю в воздух. Легонькая, как перышко. Кожа нежная, от нее пахнет потом и зеленой травой.

Подсаживаю Лилу на капот машины.

— Там толпа полицейских, — сообщает она, спрыгивая на землю. — В специальной амуниции и со щитами. Надо выбираться.

Киваю. Мы с ней преступники и хорошо умеем убегать.

— Мы же не делаем ничего противозаконного. — Голос у Даники неуверенный.

У остальных протестующих тоже поубавилось энтузиазма: толпа больше не двигается вперед, все разбегаются в разные стороны.

— Надо зайти куда-нибудь, — предлагаю я. — Проберемся внутрь здания и переждем.

Устремляемся к ближайшей двери, но тут появляется целый отряд полицейских в тяжелых шлемах.

— Всем лечь на землю!

Они уже повсюду. Тех митингующих, кто не успевает подчиниться, толкают прямо на асфальт. Какая-то девчонка принимается возражать и тут же получает по ноге резиновой дубинкой. Другой прыскают в лицо газом, и она падает, прикрываясь руками.

Мы с Лилой быстро ложимся на мостовую.

— Что происходит? — пыхтит Сэм, рядом с ним на колени опустилась Даника.

— Под машину. — Лила по-пластунски ползет вперед.

Хорошая идея. В конце концов, нас все-таки арестовывают, но зато и повозиться им пришлось подольше.

Последний раз в тюрьме был, когда навещал маму. В тюрьме-то люди на самом деле живут, поэтому хоть условия и нечеловеческие, есть какие-то необходимые вещи, вроде кафе или спортивного зала. Столы на худой конец.

Здесь все по-другому, потому что это не тюрьма, а камера предварительного заключения в полицейском участке.

У нас забирают бумажники, мобильники и сумки. Отпечатки пальцев им снимать лень — просто записывают имена и заталкивают в камеры. Девочек — в одну, мальчиков — в следующую. И так далее, камер много, коридор длинный.

Внутри пара скамеек, раковина и один тошнотворный сортир. Сортир, естественно, занят, скамейки тоже.

Даника безуспешно пытается объяснить полицейским, что мы несовершеннолетние, но они не слушают — просто запирают нас и уходят.

Сэм стоит рядом со мной, прислонившись к прутьям решетки, закрыл глаза. Даника нашла местечко на скамейке. Лицо у нее заплаканное. Перед тем как затащить нас в грузовик, полицейские заставили ее прикрыть руки: одна перчатка потерялась, и ей до самого локтя примотали скотчем полиэтиленовый пакет. Девушка так и сидит в нем, прижав руку к груди.

Лила меряет шагами камеру.

— Лила.

Она разворачивается, оскалив зубы, и замахивается на меня сквозь прутья решетки.

— Эй, погоди, — хватаю ее за запястье. Девушка выглядит удивленной, будто только сейчас вспомнила, что она человек.

— Все будет хорошо, — успокаиваю я. — Мы выберемся отсюда.

Кивает сконфуженно, но дышит все еще часто и прерывисто:

— Как думаешь, сколько сейчас времени? Мы приехали на митинг где-то в половине пятого и даже не успели дойти до парка.

— Наверное, около семи.

— Еще рано. Боже мой, я жутко выгляжу. — Она выдергивает руку и проводит ею по волосам.

— Ты замечательно выглядишь.

В ответ она лишь фыркает.

Оглядываю унылые лица сокамерников.

Уверен, никто из них прежде не бывал в полицейском участке и ни у кого из них родственники в тюрьме не сидели. Надо как-то отвлечь Лилу.

— Ты когда-нибудь думала о будущем?

— В смысле когда мы отсюда выйдем?

— Нет, после выпуска. Когда закончим Уоллингфорд.

Я-то сам об этом уже давно размышляю.

— Не знаю. — Девушка пожимает плечами и прислоняется щекой к решетке. — Этим летом папа возил меня в Пуэрто-Рико, на остров Вьекес. Мы просто лежали на пляже, загорали и купались. Там все гораздо ярче, небо синее. Понимаешь? Я бы хотела вернуться туда. Впитать в себя небо и море. Так устала сидеть взаперти в темноте.

Вспоминаю жуткую металлическую клетку, где ее столько времени держал Баррон. Летом, когда совсем накатила тоска, я стал читать о психологическом воздействии, которое оказывает на человека одиночное заключение. Депрессия, отчаяние, постоянная тревога, галлюцинации.

Не могу представить, каково ей снова оказаться взаперти.

— А я никогда не был за границей.

Да что я несу? Я и на самолете-то никогда не летал.

— Ты бы тоже мог поехать.

— Если после выпуска все еще захочешь меня видеть — я в полном твоем распоряжении, — стараюсь, чтобы обещание прозвучало как можно более легкомысленно. — И что — больше ничего? Просто будешь валяться на пляже?

— Пока не понадоблюсь папе. — Лила уже дышит ровнее, взгляд не такой затравленный. — Я всегда знала, кем стану, когда вырасту.

— Семейный бизнес. И никогда не собиралась попробовать что-нибудь другое?

— Нет, — но в голосе у нее не только уверенность; что еще, интересно? — Я лучше всего это умею. К тому же я Захарова.

Размышляю о том, что я сам умею лучше всего. Вспоминаю Вандервеер, психолога-консультанта: «Будущее наступит скорее, чем вы думаете».

Проходит около часа. В коридоре появляется полицейский с пачкой бумаг в руке.

Все разом принимаются кричать. Требуют адвоката. Вопят о своей невиновности. Угрожают подать жалобу в суд.

Он выжидает, пока не уляжется волнение, а потом объявляет:

— Следующие заключенные должны подойти к решетке, сцепить пальцы и вытянуть руки перед собой: Сэмюэль Ю, Даника Вассерман и Лила Захарова.

Снова возмущенные вопли. Даника встает со скамейки, Сэм неуверенно выходит вперед, оглядываясь на меня с выражением полного недоумения. Спустя минуту крики в камере замолкают.

Я жду, но полицейский не собирается называть больше ничьих имен.

Лила идет к решетке, а потом в нерешительности останавливается.

— Давай, — подбадриваю я ее.

— С нами вместе еще один друг. — Она показывает на меня полицейскому.

— Кассель Шарп, — поддакивает Сэм. — Его зовут Кассель Шарп. Может, вы пропустили?

— Это все я виновата... — пытается что-то объяснить Даника.

— Молчать, руки перед собой, пальцы сцепить, — орет коп. — Все остальные, быстро сделали три шага назад. Быстро!

На друзей надевают наручники. По пути к двери они оборачиваются, а я напряженно размышляю: почему же меня оставили? Может, их родителям позвонили, а моих не смогли разыскать? Может, заключенных просто выводят группами по три, чтобы снять отпечатки пальцев? Все еще просчитываю варианты, и тут к камере не спеша подходит агент Джонс.

— Ага.

— Кассель Шарп, — он едва заметно улыбается. — Пожалуйста, подойдите к решетке и вытяните руки перед собой.

Я подчиняюсь.

Джонс торжественно ведет меня по коридору, потом при помощи карточки-пропуска открывает дверь в другой коридор. Здесь нет камер, только белые стены и сплошные двери, без окошек.

— Мы выслали во все полицейские участки специальное оповещение, касающееся тебя. Каково же было наше удивление, когда сообщили о твоем аресте в Ньюарке.

Нервно сглатываю. Во рту пересохло.

— Раздобыл необходимую информацию? — От него так и несет табачным дымом и несвежим кофе.

— Пока нет.

— Хорошо повеселились на митинге? Побегали от полиции? Полезный опыт, всегда пригодится.

— Ха-ха-ха, очень смешно.

Джонс широко улыбается, словно я и правда замечательно пошутил.

— Давай-ка объясню тебе процедуру. Есть два варианта развития событий. Ты точно выберешь правильный.

Киваю. Ни один из этих вариантов мне наверняка не понравится.

— Тут в камере сидит Лила Захарова и еще парочка ребят, с которыми вас вместе повязали. Мы сейчас идем туда, и я сообщаю всей честной компании, что раз они друзья Касселя — то могут идти. И всех отпускаю. Может, даже извинюсь перед ними.