Терлинден отрицательно покачал головой.

— Сегодня ночью Тис исчез из клиники. И это случилось после того, как он рассказал мне, что он тогда увидел.

— Вы лжете, — заявил Терлинден. — Тис не мог вам ничего рассказать.

— Верно. Его свидетельские показания носили невербальный характер. Он изобразилкартину преступления на бумаге, причем с фотографической точностью.

Терлинден наконец дрогнул. Его глаза забегали, руки нервно задергались. Пия внутренне ликовала. Может, этот допрос все же принесет наконец желанный прорыв, который им сейчас так нужен?

— Где Амели Фрёлих?

— Кто?

— Перестаньте! В конце концов, вы сейчас сидите передо мной именно потому, что пропала дочь вашего соседа и сотрудника Арне Фрёлиха.

— Ах да, верно. Я на какой-то момент совсем забыл об этом… Я не знаю, где она. Какой у меня здесь мог быть интерес?

— Тис показал Амели мумию Штефани. Он дал ей свои картины, изображающие оба убийства. Девушка была в пяти минутах от того, чтобы раскрыть черные тайны Альтенхайна. Понятно, что вас это совершенно не устраивало.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Черные тайны! — Ему удалось даже иронически рассмеяться. — Вы насмотрелись мыльных опер! Ну, как бы то ни было, вам скоро придется меня отпустить. Если, конечно, у вас не появится против меня что-нибудь более конкретное, в чем я очень сомневаюсь.

Но Пия не сдавалась.

— Вы тогда посоветовали своему сыну Ларсу молчать о том, что он имеет отношение к смерти Лауры Вагнер, хотя это, вероятно, был несчастный случай. Мои коллеги сейчас как раз выясняют, достаточно ли этого для продления срока содержания вас под стражей.

— За что? За то, что я хотел помочь сыну?

— Нет. За то, что вы пытались помешать следствию. За ложные показания. Выбирайте, что вам больше нравится.

— Срок давности за все это давно истек.

Терлинден в упор холодно смотрел на Пию. Да, это был крепкий орешек. Уверенность Пии поколебалась.

— Где вы с Грегором Лаутербахом были после того, как ушли из «Эбони-клаб»?

— Это вас не касается. Мы не видели девушку.

— Где вы были? Почему скрылись с места дорожного происшествия? — Голос Пии стал жестче. — Вы были так уверены, что никто не отважится заявить на вас в полицию?

Терлинден не отвечал, опасаясь, что Пия спровоцирует его на какое-нибудь необдуманное замечание. А может, он действительно был невиновен? Эксперты не нашли в его машине никаких улик и следов Амели. ДТП и бегства с места происшествия было недостаточно для продления срока содержания под стражей, а со сроком давности он, к сожалению, был прав. Черт бы его побрал!

Он проехал по уже хорошо знакомой ему Хауптштрассе, мимо продуктовой лавки Рихтеров и «Золотого петуха», повернул возле детской игровой площадки налево, на Вальдштрассе. Уличные фонари еще горели, это был один из тех дней, когда с рассветом не становится светлее. Боденштайн надеялся, что ранним субботним утром ему наконец удастся застать Лаутербаха дома. Зачем тот склонил Хассе к краже протоколов допросов? Какую роль сыграл в тех сентябрьских событиях 1997 года?

Он остановился перед домом Лаутербахов и с досадой отметил, что, вопреки его распоряжению, ни патрульной, ни обычной, штатской полицейской машины здесь не было и в помине. Не успел он позвонить дежурному и сказать все, что он по этому поводу думает, как открылись гаражные ворота и вспыхнули задние габаритные огни. Боденштайн вышел из машины и направился к гаражу. Его сердце екнуло, когда он увидел за рулем темно-серого «мерседеса» Даниэлу Лаутербах. Она остановилась рядом с ним и вышла из машины. По ее лицу было видно, что в эту ночь ей было не до сна.

— Доброе утро! Что вас привело к нам в такую рань?

— Я хотел спросить, как себя чувствует фрау Терлинден. Я всю ночь думал о ней.

Это была чистая ложь, но участливый интерес к ее соседке должен был благосклонно настроить к нему Даниэлу Лаутербах. И он не ошибся. Ее темно-карие глаза приветливо засветились, а по усталому лицу пробежала улыбка.

— Она себя чувствует ужасно. Потерять сына, да еще при таких жутких обстоятельствах, а тут еще пожар в мастерской Тиса и труп в подвале оранжереи… — Она сочувственно покачала головой. — Я побыла с ней, пока не приехала ее сестра. Она позаботится о ней.

— Удивляюсь вашей самоотверженной заботе о друзьях и пациентах! — продолжал льстить ей Боденштайн. — Такие люди, как вы, — большая редкость.

Комплимент явно пришелся ей по душе. Она опять улыбнулась теплой, материнской улыбкой, рождавшей острое желание припасть к ее груди в поисках утешения.

— Иногда я проявляю даже слишком много участия в судьбе других, во вред себе. — Она вздохнула. — Я просто не умею иначе. Если я вижу, что кто-то страдает, я должна ему помочь.

Боденштайн поежился на ледяном ветру. Она мгновенно заметила это.

— Вы замерзли. Пойдемте в дом. У вас, наверное, есть еще какие-нибудь вопросы ко мне.

Он прошел за ней через гараж по лестнице наверх, в огромный холл, в своей репрезентативной бесполезности являющий собой типичный реликт восьмидесятых годов.

— А ваш муж дома? — как можно более непринужденно спросил он, с любопытством озираясь по сторонам.

— Нет… — Она на секунду замешкалась с ответом. — Он уехал по служебным делам.

Если это была ложь, то Боденштайн решил пока принять ее. Но может быть, она и в самом деле не знала, какую игру затеял ее муж?

— Мне необходимо с ним срочно переговорить, — сказал он. — Нам стало известно, что он тогда состоял в любовной связи со Штефани Шнеебергер.

Выражение сердечности на ее лице мгновенно исчезло, она отвернулась.

— Я знаю. Грегор мне тогда сам признался в этом. Правда, уже когда девушка исчезла. — Ей явно было тяжело говорить о неверности мужа. — Он очень боялся, что кто-нибудь случайно видел его во время этого… тет-а-тет в сарае Сарториусов и подозрение падет на него. — В ее голосе звучала горечь, взгляд помрачнел. Обида все еще причиняла ей боль, и это напомнило Боденштайну его собственную ситуацию. Даниэла Лаутербах, возможно, и простила мужа и за одиннадцать лет свыклась с мыслью о его измене, но пережитое унижение она вряд ли забыла.

— Но почему это вдруг так заинтересовало вас сейчас? — спросила она растерянно.

— Амели Фрёлих очень интересовалась теми событиями и, судя по всему, выяснила его роль в произошедшем. Если ваш муж об этом узнал, он вполне мог воспринять Амели как опасность.

Даниэла Лаутербах испуганно воззрилась на него.

— Я надеюсь, вы не подозреваете моего мужа в причастности к исчезновению Амели?..

— Нет, мы не подозреваем его в этом, — успокоил ее Боденштайн. — Но нам нужно срочно с ним поговорить. Дело в том, что он совершил некие противоправные действия, которые могут иметь для него неприятные последствия…

— Могу я узнать, какие именно?

— Ваш муж склонил одного из моих коллег к краже протоколов допросов тысяча девятьсот девяносто седьмого года из того самого дела.

Это сообщение повергло ее в шок. Она побледнела.

— Нет! — Она решительно покачала головой. — Нет, я не могу в это поверить. Зачем ему могли понадобиться эти протоколы?

— Это я и хотел бы у него спросить. Так где я могу его найти? Понимаете, если он в ближайшее время не выйдет с нами на связь, нам придется официально объявить его в розыск. А для его служебного и общественного положения это не самая приятная и полезная процедура, и я предпочел бы избавить его от нее.

Даниэла Лаутербах кивнула. Сделав глубокий вдох, она усилием воли взяла свои эмоции под контроль. Когда Боденштайн снова взглянул на нее, на ее лице было уже совсем другое выражение — не то страх, не то гнев. А может быть, и то и другое?

— Я позвоню ему и все передам, — сказала она, изо всех сил стараясь придать своей интонации естественность и непринужденность. — Это явно какое-то недоразумение.

— Я тоже так думаю, — согласился с ней Боденштайн. — Но чем скорее мы с этим разберемся, тем лучше.