— Других советчиков у тебя, похоже, нет… У меня в школе был парень, который меня потом бросил. Я так страдала, что готова была повеситься. А моя подруга Мириам заставила меня пойти с ней на вечеринку. И там ко мне прицепился какой-то тип. Он, собственно, просто сделал мне пару комплиментов. Ну, короче, после этого мне полегчало. Как говорится, и у других матерей бывают хорошенькие сыновья. Или дочери…
У Боденштайна зазвонил телефон. Он сначала не обращал на него внимания. Потом, вздохнув, все же достал его из кармана и ответил.
— Это была Фахингер, — сообщил он Пии, — закончив разговор. — Звонил Хартмут Сарториус. Тобиас вернулся домой.
Он поднялся со скамейки.
— Будем надеяться, что мы его еще застанем. Сарториус звонил два часа назад, но дежурный только что ей передал.
* * *
Ворота на участок Сарториусов были раскрыты настежь. Они пересекли двор, поднялись на крыльцо и позвонили в дверь, но никто не открыл.
— Не заперто… — заметила Пия и толкнула дверь. — Алё-о! Господин Сарториус! Есть тут кто-нибудь?..
Ответа не последовало. Она прошла дальше по коридору и еще раз позвала.
— Похоже, он опять смылся, — разочарованно произнесла она и вернулась к Боденштайну, который ждал на крыльце. — И отца тоже нет. Вот зараза!
— Давай посмотрим за домом, — предложил Боденштайн и достал мобильный телефон. — Я вызову патрульную машину.
Пия прошла за угол дома. Тобиас Сарториус вернулся в Альтенхайн в день похорон Лауры Вагнер. На кладбище его, конечно, не было, но во время похорон загорелась мастерская Тиса на участке Терлинденов. От зажигательной смеси, как уже установили местные пожарные и эксперты. Сама собой напрашивалась версия о том, что Тобиас поджег оранжерею и опять скрылся.
— …но без сирены, понятно? — услышала Пия слова Боденштайна.
Она дождалась шефа и поделилась с ним своими соображениями:
— Тобиас знал, что вся деревня на похоронах, и сообразил, что может незаметно поджечь оранжерею. Я не понимаю только одного: почему его отец позвонил в полицию?
— Я тоже не понимаю… — признался Боденштайн.
Он осмотрелся во дворе. Во время их прошлых визитов ворота и все остальные двери были заперты. Что было вполне понятно после всех угроз и нападения на Тобиаса. Почему же сейчас все нараспашку? В тот момент, когда они поворачивали за угол, они заметили в дальнем конце участка какое-то движение. Двое мужчин выскочили в верхние ворота, через несколько секунд хлопнули дверцы машины, взревел мотор. У Пии появилось недоброе предчувствие.
— Это были не Тобиас и не его отец… — Она сунула руку в карман куртки и достала пистолет. — Тут что-то не то…
Они осторожно открыли дверь в подсобное помещение, через которое можно было попасть в дом, и заглянули внутрь. Потом прошли в бывший коровник. Перед открытой дверью они молча обменялись условными знаками. Пия подняла пистолет и вошла в хлев. Она осмотрелась и похолодела: в углу на табурете сидел Тобиас Сарториус. Глаза его были закрыты, голова откинута назад.
— Блин!.. — пробормотала Пия. — Кажется, мы опоздали…
* * *
Восемь шагов от двери до стены. Четыре шага от противоположной стены до шкафчика. Ее глаза давно привыкли к темноте, а нос — к сырому, гниловатому запаху. Днем сквозь крохотную щель наверху узенького подвального окошка, которое было чем-то закрыто снаружи, пробивался свет. Благодаря этому тоненькому лучику она хотя бы могла отличить день от ночи. Обе свечи уже давно сгорели, но она и так знала, что есть в ящике на полке стеллажа. Воду надо было беречь, осталось четыре бутылки, а сколько ей здесь еще предстояло просидеть, она не знала. Печенье тоже кончалось, как и мясные консервы и шоколад. Ничего другого у нее не было. Ну что ж, зато хотя бы сбросит пару килограммов.
Большую часть времени она проводила в полузабытье. Ее так неудержимо клонило в сон, что она просто засыпала, не пытаясь противиться усталости. Проснувшись, она временами испытывала приступы глубокого отчаяния, принималась колотить в дверь кулаками, кричать, звать на помощь и плакать. Потом опять впадала в апатию, часами лежала на вонючем матраце, представляла себе жизнь на свободе, лица Тиса и Тобиаса. Чтобы не сойти с ума в этом сыром подземелье, она читала вслух стихи, которые помнила наизусть, отжималась от пола, выполняла упражнения тайцзицюань — хотя держать равновесие в темноте было не так-то просто — или во все горло распевала песни. Рано или поздно кто-нибудь придет и выпустит ее отсюда. Она твердо в это верила. Она просто не могла себе представить, что Боженька, не дожидаясь ее совершеннолетия, вот так вот взял и обрек ее на медленную смерть.
Амели свернулась клубком на матраце и уставилась в темноту. Один из последних кусочков шоколада таял у нее на языке. Просто прожевать и проглотить его казалось ей кощунством. По телу медленно разливалась свинцовая усталость, засасывала ее воспоминания и мысли в какую-то черную дыру. Она вновь и вновь ломала себе голову, пытаясь понять, что произошло. Как она очутилась в этом жутком каменном мешке? Последнее, что она помнила, это то, как она отчаянно пыталась дозвониться до Тобиаса. Но зачем ей это было надо, она никак не могла вспомнить.
* * *
Пия испуганно вздрогнула, когда Тобиас Сарториус открыл глаза. Он не шевелился, а просто молча смотрел на нее. Синяки на его лице побледнели, но вид у него был усталый и больной.
— Что случилось? — спросила Пия, пряча пистолет в кобуру. — Где вы были все это время?
Тобиас не отвечал. Под глазами его залегли темные круги, он сильно похудел с тех пор, как она видела его в последний раз. С трудом, как будто это стоило ему огромных усилий, он поднял руку и протянул ей сложенный лист бумаги.
— Что это?
Он молчал. Пия взяла лист, развернула его. Боденштайн подошел к ней, и они вместе прочли написанные от руки строки.
Тоби, ты, конечно, удивишься, что я через столько лет пишу тебе. За последние одиннадцать лет не было дня, чтобы я не думал о тебе и не мучился сознанием своей вины. Ты вместо меня отсидел десять лет в тюрьме, а я допустил это. Я превратился в карикатуру на человека, в ничтожество, которое сам глубоко презираю. Я служу не Богу, как хотел когда-то, я стал слугой идола. Одиннадцать лет я бежал прочь, заставляя себя не оглядываться на Содом и Гоморру. Но теперь я оглянулся. Мое бегство позади. Я потерпел крах. Я предал все, что мне было дорого. Я заключил сделку с дьяволом, когда по совету своего отца в первый раз соврал. Я предал и продал тебя, своего лучшего друга. За это я заплатил страшными муками. Каждый раз, глядя на себя в зеркале, я видел тебя. Какой же я был трус! Это я убил Лауру. Не намеренно, это была нелепая случайность, несчастный случай. Но я послушался отца и скрыл это. Я молчал даже тогда, когда стало ясно, что тебя осудят. Я тогда повернул не на ту дорогу, и она привела меня прямо в ад. С тех пор я никогда не был счастлив. Прости меня, Тоби, если можешь. Сам я себя простить не могу. Пусть меня судит Бог.
Ларс
Пия опустила руку с письмом. Ларс Терлинден датировал свое прощальное письмо позавчерашним днем и использовал фирменную почтовую бумагу банка, в котором работал. Но что стало поводом, послужило толчком для этого признания и самоубийства?
— Ларс Терлинден вчера покончил с собой, — произнес Боденштайн и прокашлялся. — Мы сегодня утром нашли его труп.
Тобиас Сарториус не реагировал. Он продолжал застывшим взглядом смотреть прямо перед собой.
— Ну что ж… — Боденштайн взял письмо в руку. — Теперь мы хотя бы знаем, почему Клаудиус Терлинден взял на себя долги ваших родителей и посещал вас в тюрьме.
— Пойдемте! — Пия тронула Тобиаса за руку. Он был в одной футболке и в джинсах. У него была ледяная кожа. — Вы здесь заработаете воспаление легких. Пойдемте в дом.
— Они изнасиловали Лауру, когда она вышла из нашего дома… — произнес он вдруг бесцветным голосом. — Прямо здесь, в хлеву…
