В дверь постучали. Вошла Николь Энгель.

— Что случилось? — спросил он.

— Когда ты собирался доложить мне о том, что старший комиссар Бенке без разрешения начальства по совместительству работает в погребке в Заксенхаузене? — произнесла она ледяным тоном.

Черт побери! Он совершенно забыл об этом из-за своих семейных проблем.

— Я сначала сам хотел с ним поговорить, — ответил Боденштайн. Он не стал выяснять, откуда ей опять все известно, и даже не попытался оправдываться. — Но у меня пока не было возможности сделать это.

— Сегодня вечером, в восемнадцать тридцать, у тебя будет такая возможность. Я вызвала Бенке к себе. Болен он или здоров — пусть только не явится! Так что думай, как ты будешь решать эту проблему.

Мобильный телефон зазвонил, еще когда он шел мимо таможенного контроля к выходу. Ларс Терлинден взял дипломат в другую руку и ответил на звонок. В Цюрихе ему сегодня пришлось целый день выслушивать нотации и угрозы членов правления банка, которые еще пару месяцев назад превозносили его как героя за ту самую сделку, за которую сегодня клеймили позором. Черт бы их всех побрал! Он, в конце концов, тоже не ясновидец. Откуда ему было знать, что этот доктор Маркус Шёнхаузен на самом деле Маттиас Мутцлер, что он совсем не из Потсдама, а из какой-то швабской деревни и что он жулик высочайшей квалификации! Если юридический отдел не справляется со своей задачей, то это не его проблема. Уже полетели чьи-то головы. И если он не придумает, чем компенсировать потерю этой девятизначной суммы, следующей будет его.

— Я через двадцать минут буду в офисе, — сказал он своей секретарше, когда перед ним открылись двери из матового стекла.

Он был вымотан, выжат как лимон и находился уже на пределе своих душевных сил. И это в тридцать-то лет! Засыпать он теперь мог, только приняв снотворное, аппетит пропал. Единственное, что он еще мог, — это пить. Ларс Терлинден знал, что он медленно, но верно превращается в алкоголика, но этой проблемой он займется потом, когда все будет позади. Хотя конца этой драмы пока не видно. Мировая экономика переживает кризис, обанкротились крупнейшие банки Америки. Банк «Леман бразерс» [14]был только началом. Его собственный работодатель, как-никак один из крупнейших банков Швейцарии, за последний год уволил уже пять тысяч сотрудников во всех своих зарубежных филиалах. Оставшиеся трясутся за свои места, все охвачены настоящим ужасом.

Телефон опять зазвонил. Он сунул его в карман и пошел дальше. Известие о банкротстве шёнхаузеновской империи недвижимости полтора месяца назад поразило его как гром среди ясного неба. За два дня до того он обедал с Шёнхаузеном в «Адлоне», [15]и эта подлая скользкая тварь, этот сукин сын, которого уже ищет Интерпол, потому что он просто смылся, уже тогда знал о предстоящем банкротстве. Правда, ему, Ларсу Терлиндену, в последний момент чудом удалось документально подтвердить и продать значительную часть кредитных ценных бумаг инвесторам, но триста пятьдесят миллионов евро пропали безвозвратно.

Дорогу ему преградила какая-то женщина. Он хотел обойти ее, потому что очень спешил, но она не пропускала его и даже вдруг назвала по имени. Только после этого он узнал свою мать, которую не видел восемь лет.

— Ларс! — просительно повторила она. — Ларс, пожалуйста, подожди!

Она выглядела как всегда: изящная и очень ухоженная, золотистые белокурые волосы аккуратно подстрижены под пажа; скромный макияж, жемчужные бусы на загорелой груди. Она униженно улыбалась, и это сразу же взбесило его.

— Что тебе от меня нужно? — спросил он неприязненно. — Тебя прислал твой муж?

Он не смог заставить себя произнести слово «отец».

— Нет, Ларс. Ну подожди, пожалуйста!

Он обреченно закатил глаза и остановился. Ребенком он обожал, боготворил свою мать и болезненно переносил разлуку с ней, когда она в очередной раз отправлялась на несколько дней или недель в какое-нибудь путешествие, оставляя его и Тиса на попечение экономки. Он все прощал ей, боролся за ее любовь, но не получал ничего, кроме улыбки, красивых слов и обещаний. Только с годами он понял, что большего она и не могла ему дать, потому что сама ничего не имела. Кристина Терлинден была пустым сосудом, красивой бездушной оболочкой, начисто лишенной того, что называют личностью, женщиной, главным в жизни которой была роль репрезентативной супруги преуспевающего руководителя концерна Клаудиуса Терлиндена.

— Ты хорошо выглядишь, мой мальчик. Хоть и похудел.

Она до сих пор осталась верна себе. После стольких лет разлуки у нее не нашлось других слов, кроме стандартных формул вежливости. Ларс начал презирать свою мать, когда понял, что она всю жизнь была для него иллюзией, обманом.

— Чего ты хочешь? — повторил он нетерпеливо.

— Тобиас вернулся из тюрьмы, — произнесла она, понизив голос. — А полиция нашла скелет Лауры. На старом аэродроме в Эшборне.

Он стиснул зубы. У него было такое ощущение, как будто ленту его жизни в бешеном темпе отмотали назад, в прошлое, и он прямо здесь, посреди зала прибытия франкфуртского аэропорта, вновь превратился в девятнадцатилетнего прыщавого мальчишку, у которого все холодело внутри от ужаса. Лаура! Он никогда не забудет ее лицо, ее смех, ее беззаботное веселье, которое так внезапно оборвалось. Он даже не успел еще раз поговорить с Тобиасом — так быстро отец принял за него все решения и со скоростью ветра услал его в поместье какого-то знакомого в самую глубь Оксфордшира. «Думай о будущем! Не суйся в это дело, держи язык за зубами, тогда все обойдется». И он, конечно же, послушался отца. Одиннадцать лет он делал все, чтобы только не думать о той жуткой ночи, об этом кошмаре, о пережитом страхе. Одиннадцать проклятых лет он работал почти круглые сутки, чтобы поскорее забыть обо всем. И вот является его мамаша в шубке, на каблучках, со своей кукольной улыбкой и раздирает его старые раны.

— Меня это не интересует! — резко ответил он. — Это не имеет ко мне никакого отношения.

— Но… — начала она, но он не дал ей договорить.

— Оставь меня в покое! — прошипел он. — Ты поняла? Я не желаю больше ни видеть, ни слышать тебя. Держись от меня подальше — как ты это делала всю свою жизнь!

Он развернулся и решительно направился к эскалатору, ведущему вниз, на станцию метро.

Они стояли в гараже и пили пиво прямо из бутылок, как в старые добрые времена. Тобиас чувствовал себя неуютно, и остальные, судя по всему, тоже испытывали чувство неловкости. Зачем он вообще сюда пришел? Его старый друг Йорг вдруг, к его удивлению, сам позвонил ему и предложил вместе с Феликсом и еще несколькими приятелями попить пива. В большом гараже, принадлежавшем дяде Йорга, они когда-то, еще мальчишками, копались в своих велосипедах, потом мопедах, а потом и в машинах. Йорг был прирожденный автомеханик и с детства мечтал стать гонщиком. В гараже пахло, как и раньше: моторным маслом, лаком, кожей и политурой. Они сидели на том же самом старом верстаке, на перевернутых ящиках из-под пива и на покрышках. Ничего здесь не изменилось. Тобиас не участвовал в общем разговоре, который, вероятно, из-за его присутствия получался таким искусственно-веселым. Все поздоровались с ним за руку, но радость свидания была далеко не безграничной.

Через какое-то время Тобиас, Йорг и Феликс оказались рядом. Феликс стал кровельщиком и работал в фирме своего отца. Он уже подростком был рослым парнем, а годы, тяжелая работа и увлечение пивом вообще превратили его в великана. Когда он смеялся, его добродушные глаза почти исчезали под толстыми складками жира. Тобиас про себя невольно сравнил его лицо с булкой с изюмом. Йорг же, напротив, выглядел почти так же, как и раньше, если не считать глубоких залысин на лбу.

— А как сложилась жизнь у Ларса? — спросил Тобиас.

— Не так, как представлял себе его старик! — зло ухмыльнулся Феликс. — У богатых тоже бывают проблемы с детьми. У одного сыночка крыша не на месте, а другой послал его подальше.