— Давай дойдем до магазина и покажем там фото, — предложила Пия. — У меня предчувствие, что это нападение действительно как-то связано с Тобиасом.

Боденштайн кивнул. У Пии, как у его сестры, была прекрасная интуиция, и она часто оказывалась права в своих предположениях. Весь вчерашний вечер он думал о своем разговоре с Терезой и тщетно ждал, что Козима сама расскажет ему, с кем говорила по телефону в кузнице. В конце концов он внушил себе, что это был какой-то обычный разговор, поэтому она уже давно о нем забыла. Она много и подолгу разговаривала по телефону, ей часто звонили коллеги, в том числе и по воскресеньям. Утром, за завтраком, он решил не придавать этой истории особого значения, тем более что Козима вела себя по отношению к нему совершенно нормально. В прекрасном настроении, веселая и приветливая, она рассказывала ему о своих сегодняшних планах: работа над фильмом в монтажном цехе, встреча с диктором, который будет читать закадровый текст, обед с коллегами в Майнце. Все как обычно. На прощание она поцеловала его, как делала это почти каждое утро все двадцать пять лет их совместной жизни.

Когда они вошли в маленький продуктовый магазин, колокольчик на двери резко звякнул. Несколько женщин с корзинками в руках с заговорщическим видом обсуждали что-то вполголоса. По-видимому, какие-то последние деревенские сплетни.

— Твой выход, шеф, — тихо сказала Пия.

Боденштайн со своей почти до неприличия эффектной внешностью и кэри-грантовским обаянием умел мгновенно расположить к себе любую представительницу слабого пола. Но сегодня он, похоже, был не в форме.

— Нет, давай лучше ты, — ответил он.

Через открытую служебную дверь было видно, как во дворе коренастый седоволосый мужчина выгружал из автофургона лотки с фруктами и овощами. Пия пожала плечами и решительно направилась к женщинам.

— Доброе утро, — поздоровалась она и показала свое удостоверение. — Уголовная полиция, Хофхайм.

Ей ответили недоверчивые и любопытные взгляды.

— В пятницу вечером бывшая жена Хартмута Сарториуса стала жертвой разбойного нападения. — Пия намеренно выбрала официальный тон, сдобрив его легким пафосом. — Думаю, я не ошибусь, высказав предположение, что вам знакома Рита Крамер?

Женщины молча закивали.

— У нас есть фото мужчины, столкнувшего ее с пешеходного моста прямо под колеса проезжавшего мимо автомобиля.

Отсутствие выражения ужаса на лицах говорило о том, что известие о происшествии уже облетело деревню. Пия достала фото и показала его женщине в белом халате, по-видимому хозяйке магазина.

— Вы знаете этого человека?

Женщина посмотрела на фото, прищурив глаза, и отрицательно покачала головой.

— Нет, — сказала она, изображая сожаление. — В первый раз вижу. Рада бы, как говорится, да ничем не могу помочь.

Остальные три женщины тоже беспомощно покачали головами, но Пия успела заметить, как одна из них украдкой переглянулась с хозяйкой.

— Вы уверены? Посмотрите внимательней. Качество фотографии, к сожалению, оставляет желать лучшего.

— Мы не знаем этого человека. — Хозяйка вернула Пии фото и, встретившись с ней глазами, не отвела взгляда.

Она врала. Это было очевидно.

— Жаль, — с улыбкой произнесла Пия. — Могу я узнать ваше имя?

— Рихтер. Марго Рихтер.

В этот момент в магазин со двора с грохотом ввалился мужчина, только что разгружавший машину, и шумно поставил на пол три лотка фруктов.

— Лютц, это из уголовной полиции, — сообщила Марго Рихтер, прежде чем Пия успела раскрыть рот.

Ее муж подошел ближе. Это был высокий дородный мужчина, его добродушное лицо с толстым коротким носом раскраснелось от работы на холоде. Взгляд, которым он посмотрел на жену, не оставлял сомнений в том, что он у нее под каблуком и не имеет права голоса. Лютц неуклюже взял фото своей медвежьей лапой, но не успел он даже взглянуть на него, как Марго Рихтер проворно выхватила снимок.

— Мой муж тоже не знает этого типа.

Пие стало жалко этого бедолагу, которому явно было нелегко под началом такой супруги.

— Вы позволите? — Она взяла у нее фото и опять сунула его Лютцу под нос, не дожидаясь возражений хозяйки. — Вы когда-нибудь видели этого человека? Он в пятницу столкнул вашу бывшую соседку Риту Крамер с моста прямо под машину. Она сейчас лежит в реанимации, в искусственной коме, и врачи не ручаются за ее жизнь.

Рихтер помедлил немного, судя по всему обдумывая ответ. Он не умел лгать, но был послушным супругом. Его неуверенный взгляд на секунду обратился к Марго.

— Нет, — ответил он наконец. — Я его не знаю.

— Ну хорошо. Спасибо. — Пия заставила себя улыбнуться. — Всего доброго.

— Они все его знают, — сказала она на улице.

— Да, никаких сомнений, — согласился Боденштайн. — Вон там парикмахерская, давай-ка заглянем, — прибавил он.

Они прошли с десяток метров по узкому тротуару и, открыв дверь в маленький старомодный парикмахерский салон, увидели, как парикмахерша с виноватым видом поспешно кладет трубку телефона.

— Доброе утро, — поздоровалась Пия и кивнула в сторону телефона. — Фрау Рихтер вас уже, конечно, проинформировала о цели нашего визита. Так что я могу не повторять свой вопрос.

Парикмахерша растерянно перевела ошалевший взгляд с Пии на Боденштайна и уставилась на него, раскрыв рот. Если бы шеф сегодня был пободрее, то выудил бы у нее любые секреты.

— Что с тобой сегодня? — с досадой спросила его Пия, когда они через минуту покинули парикмахерскую не солоно хлебавши. — Стоило тебе хотя бы улыбнуться этой курице, и она растаяла бы и назвала тебе не только фамилию нашего клиента, но и адрес и телефон в придачу!

— Извини, — вяло откликнулся Боденштайн. — Я сегодня и в самом деле как-то… не могу включиться в работу.

Мимо по узкой улочке пронеслась легковая машина, за ней вторая, потом грузовик. Им пришлось прижаться к стене, чтобы их не зацепило зеркалами.

— Во всяком случае, я сегодня же в обед затребую материалы дела Тобиаса Сарториуса, — сказала Пия. — Голову на отсечение даю — это все взаимосвязано.

В цветочном магазине их ждал тот же нулевой результат. Как и в детском саду и в секретариате школы. Марго Рихтер успела передать соответствующие директивы во все инстанции. Жители деревни оперативно возвели незримые баррикады и, взяв обет сицилианского молчания, дружно встали на защиту кого-то из своих.

Амели лежала в гамаке, который Тис специально для нее повесил между двумя пальмами в кадках, и тихонько покачивалась. За узкими стрельчатыми окнами шумел дождь, барабанил по крыше оранжереи, спрятавшейся за гигантской плакучей ивой в обширном парке терлинденовской виллы. Внутри было тепло и уютно, пахло масляной краской и скипидаром: Тис использовал это вытянутое строение, в котором зимовали чувствительные средиземноморские растения из парка, в качестве мастерской. Вдоль стен выстроились сотни исписанных холстов, тщательно рассортированные по размеру. В пустых стеклянных банках из-под варенья стояли кисти. Во всем, что бы он ни делал, Тис проявлял необыкновенную аккуратность. Все растения в кадках — олеандры, пальмы, лантаны, лимоны и апельсины — стояли ровными шеренгами, как оловянные солдатики, и тоже были выстроены по росту. Ничто здесь не было поставлено или положено как попало. Инструменты и садовая утварь, которыми Тис пользовался летом для ухода за парком, висели на стене или стояли вдоль нее ровными рядами. Чтобы подразнить Тиса, Амели иногда намеренно что-нибудь передвигала или оставляла где-нибудь окурок, и он каждый раз моментально замечал, что растения не на месте, и немедленно исправлял эти невыносимые для него изменения.

— До чего же все это интересно! — произнесла Амели. — Хотелось бы еще что-нибудь узнать, но как?

Она не ждала ответа, но все же мельком взглянула на Тиса. Тот стоял перед мольбертом и сосредоточенно работал. Его картины были, как правило, абстрактны и выдержаны в мрачных тонах — по мнению Амели, не самая подходящая живопись для склонных к депрессии людей. На первый взгляд Тис выглядел совершенно нормально. Если бы не застывшие черты лица, он был бы довольно симпатичным мужчиной с овальным лицом, прямым тонким носом и мягкими, полными губами. Сходство с красавицей матерью было явным. Он унаследовал от нее белокурые волосы и большие голубые глаза под густыми темными бровями. Но больше всего Амели нравились его руки, тонкие, чувствительные руки пианиста, которым не вредила даже работа в саду. Когда он волновался, они вдруг словно начинали какую-то свою особую, самостоятельную жизнь, порхали, как испуганные птицы в клетке. Но сейчас он был совершенно спокоен, как и всегда, когда рисовал.