Тот удивленно посмотрел на сестру.

— Да нет. С чего ты взяла?

Тереза пожала плечами, не сводя глаз с невестки.

— Что-то между вами изменилось.

Боденштайн знал, что интуицию сестры ему не обмануть. Было бесполезно отрицать, что их отношения с Козимой в последнее время действительно оставляли желать лучшего.

— Ну, в общем, ты права… — признался он. — Летом, после нашей серебряной свадьбы, у нас был небольшой кризис. Козима сняла на три недели домик на Майорке и хотела, чтобы мы всей семьей провели там отпуск. А мне через неделю пришлось уехать — у нас было сложное расследование, — и она обиделась.

— Понятно.

— Она заявила, что я бросил ее совершенно одну с Софией, хотя обещал, что никуда не уеду. А что я должен был делать? Не могу же я, в конце концов, брать отпуск по уходу за ребенком и сидеть на хозяйстве!

— Но три недели отпуска-то тебе, я надеюсь, полагаются? — ответила Тереза. — Не в обиду будь сказано: ты ведь государственный служащий. В твое отсутствие кто-нибудь уж, наверное, тебя заменяет, или я ошибаюсь?

— То есть ты хочешь сказать, что не принимаешь мою работу всерьез, — я правильно тебя понял?

— Ну-ну, не будем преувеличивать, мой милый! — примирительно произнесла Тереза. — Но я прекрасно понимаю Козиму! Я бы на ее месте тоже встала в позу. У нее как-никак тоже есть профессия, и ей совсем не подходит роль глупой наседки, которую ты, старый мужлан, пытаешься ей навязать. Ты, наверное, даже рад, что она теперь не ездит ни в какие экспедиции и живет по твоей указке.

— Да что ты выдумываешь! — с изумлением и возмущением воскликнул Боденштайн. — Я всегда, как мог, старался облегчить ей работу. Мне нравится то, что она делает.

Тереза посмотрела на него с насмешливой улыбкой.

— Чушь! Это ты можешь рассказать кому-нибудь другому, но только не мне. Я не первый год тебя знаю.

Боденштайн растерянно умолк и невольно перевел взгляд на Козиму. Его сестра всегда отличалась способностью безошибочно определять корень зла. Она и на этот раз не ошиблась. Он действительно с облегчением воспринял тот факт, что после рождения Софии Козима перестала неделями кочевать по безбрежным просторам мировой истории. Но услышать это из уст старшей сестры ему было неприятно.

Вернулся Квентин с тремя бокалами шампанского, и разговор устремился в другое, более безопасное русло. Когда конноспортивное представление закончилось, Мария Луиза пригласила гостей в буфет, который ее подчиненные в мгновение ока соорудили в холле конюшни. Отдельные высокие столики в сочетании с шеренгами длинных, покрытых белыми скатертями и украшенных осенними цветами столов и скамей с удобными подушками выглядели очень заманчиво.

Боденштайн встретил много родственников и старых знакомых, которых давно не видел, так что разговорам и веселью не было конца. Царила непринужденная атмосфера. Заметив, что Козима и Тереза беседуют друг с другом, Боденштайн подумал: «Надеюсь, Тереза не станет натравливать на меня Козиму своими феминистскими измышлениями. На будущий год София пойдет в детский сад, и у Козимы опять будет больше времени». Она работала над новым кинопроектом, который требовал от нее много сил и энергии. Исполненный благих намерений, Боденштайн решил отныне пораньше приходить домой со службы и по возможности не работать по выходным, чтобы больше заниматься с Софией и немного разгрузить Козиму. Может, это ускорит нормализацию их отношений после ссоры на Майорке.

— Папа! — услышал он у себя за спиной и обернулся.

Перед ним стояла его старшая дочь Розали, которая училась на повара в ресторане замка у именитого французского мэтра Жана Ива Сен-Клера и сегодня отвечала за буфет. Она держала за руку Софию, с ног до головы покрытую какой-то коричневатой массой, при виде которой у Боденштайна зародились мрачные подозрения.

— Я никак не могу найти маму! — пожаловалась Розали. — Может, ты переоденешь эту мартышку? Мама наверняка захватила для нее какие-нибудь запасные тряпки. Посмотри в машине.

— В чем это у нее лицо и руки? — спросил Боденштайн, моля Бога, чтобы это не оказалось тем, о чем он подумал.

— Не бойся, это всего лишь шоколадный мусс, — успокоила его Розали. — Я пойду, мне надо работать.

— Ну, иди ко мне, поросенок! — Боденштайн не без труда выпростал из-под стола свои длинные ноги и взял дочь на руки. — Как же ты умудрилась так испачкаться, а?

София уперлась ручками ему в грудь и стала вырываться. Она не переносила никаких ограничений свободы передвижения. Со своими персиковыми щечками, мягкими темными волосами и васильковыми глазами она выглядела ангелочком, но внешность ее была обманчива. Она унаследовала темперамент Козимы и умела добиться своего. Боденштайн вышел через ворота конюшни во двор и направился к машине. Совершенно случайно взглянув влево, в открытую кузницу, он, к своему удивлению, увидел там Козиму, которая ходила взад-вперед с мобильным телефоном у уха. Еще больше его удивила ее манера проводить рукой по волосам, наклонять вбок голову и смеяться. Зачем ей понадобилось прятаться, чтобы поговорить по телефону? Он поскорее прошел мимо, пока она его не заметила. Неприятное чувство недоверия шевельнулось у него в груди и засело там крохотной занозой.

Как и каждое воскресенье, сразу же после церкви в «Черном коне» собрались завсегдатаи. Предобеденные возлияния — чисто мужская привилегия; женщины в это время исполняют свой почетный долг: готовят воскресное жаркое. Это была одна из причин, по которым Амели считала воскресенье в Альтенхайне высшим проявлением бюргерства.

Сегодня здесь был сам шеф, Андреас Ягельски собственной персоной. С понедельника по субботу он занимался своими двумя фешенебельными ресторанами во Франкфурте, а в «Черном коне», которым все это время заведовали его сестра и шурин, появлялся только по воскресеньям. Амели его недолюбливала. Ягельски, тучный мужчина с выпученными, как у лягушки, глазами и толстыми губами, был первым «оси», [10]объявившимся в Альтенхайне. Амели узнала это от Розвиты. Сначала он работал в «Золотом петухе», потом, после первых же признаков грозившего Сарториусу банкротства, самым подлым образом бросил своего хозяина и бессовестно обосновался в качестве его конкурента в «Черном коне». Он отбивал клиентов у бывшего шефа с помощью его же меню, резко понизив цены на все блюда. К тому же у его заведения было существенное преимущество — большая автостоянка. Одним словом, именно ему Хартмут Сарториус был в значительной мере обязан своим банкротством и закрытием «Золотого петуха». Преданная Сарториусу Розвита держалась до конца и лишь в самый последний момент с неохотой перешла работать к Ягельски.

Амели в это утро основательно готовилась к рабочему дню: она удалила все пирсинги, заплела волосы в две косички и сделала скромный макияж. Потом самовольно позаимствовала у мачехи белую блузку размера XXS, которая ей явно была мала, и откопала в собственном гардеробе довольно откровенную клетчатую мини-юбку. Довершали ее рабочий костюм черные колготки и «берцы». Подойдя к зеркалу, она расстегнула блузку настолько, чтобы были видны черный лифчик и часть груди. Йенни Ягельски решила не поддаваться на провокацию и лишь смерила ее пристальным взглядом, зато ее муж запустил глаза в смелое декольте Амели и двусмысленно подмигнул ей. Теперь он сидел в шумной компании за круглым столом завсегдатаев посредине зала, между Клаудиусом Терлинденом и Грегором Лаутербахом, которые были скорее редкими гостями в «Черном коне», но сегодня изображали необыкновенную общительность и близость к народу. У стойки тоже все места были заняты. Йенни и Йорг вдвоем едва успевали разливать пиво. Манфред Вагнер вел себя сегодня вполне благопристойно; похоже, он даже успел побывать в парикмахерской: его всклокоченная борода исчезла, и лицо обрело цивилизованный вид.

Подойдя к столу завсегдатаев с полным подносом пива, Амели услышала имя Тобиаса Сарториуса и навострила уши.