Василий кивнул, а через пару минут он и Григорий Арсеньевич замыкающими разведотряда выезжали со двора штабной хаты.

Ту ночь Василий запомнил на всю жизнь. И не потому, что потерял брата. Сама ночь была волшебной, удивительной. После яростной грозы и дождя-потопа небо расчистилось, и теперь там сверкали звезды, яркие, как никогда. А полная луна светила так сильно, что казалось, сейчас не ночь, а сумрачный день. И еще, после грозового дождя в воздухе стояла та самая не сравнимая ни с чем свежесть, когда в единый букет смешался озон, запах дождя и сырой зелени, к которым добавился тонкий аромат лесных цветов.

Всю обратную дорогу они ехали молча. Красноармейцы держались отдельно, насупившись, словно все поголовно считали, что зря подняли их среди ночи и погнали в соседнее село, что тревога напрасная и не будет там, куда они едут, никаких бандитов. Григорий Арсеньевич то и дело поглядывал на полную луну и причмокивал губами, словно именно ее считал источником всех неприятностей.

А Василий и вовсе голову повесил. Во-первых, он не нашел отца в Верховке. На все его вопросы красноармейцы лишь недоуменно пожимали плечами. Мол, был такой, да, в отряде, но сейчас его нет. И где он, никто среди ночи так толком и не смог ответить Василию. И еще брат… Хоть они часто и ссорились, это был, пожалуй, самый близкий Василию человек. Вот и умер он вместо него. Сел сзади и закрыл от пуль своим телом. Хотя если бы не он, может, Василий и не пустился бы в бега, когда бандиты напали на деревню. Он-то лично к красным никакого отношения не имел, а, как известно, сын за отца, а тем более за брата не в ответе. И ведь мать… Ну как он скажет ей, что Мишка погиб, что его больше нет? А может, и не надо будет ничего говорить. Мишку-то застрелили считай на окраине деревни. Может, мать сейчас плачет над его телом и гадает, какая участь постигла ее младшенького Василия?

— Чего нос повесил?

Василий резко дернулся, выпрямившись в седле.

— Ты что, нервный?

— Не-а… — протянул Василий, разглядывая Григория Арсеньевича, который чуть отстав от отряда, теперь ехал рядом. — Так просто задумался.

— Я вот что тебе хочу сказать, парень, — продолжал спаситель Василия. — Как подъедем, ты ухо держи востро. Ты пистолетик-то свой вынь, сними с предохранителя. Шесть пуль это, с одной стороны, мало, а с другой стороны, иногда и одна пуля жизнь спасти может… И еще… — тут Григорий Арсеньевич выдержал паузу, то ли сомневаясь, нужно ли говорить об этом, и подбирая нужные слова, то ли для того, чтобы замечание его прозвучало как можно более весомо. — Ты будь поосторожней. Держись меня и спиной ни к красным, ни к белым не поворачивайся.

Последнее замечание особо смутило Василия. Что значит «ни к белым, ни к красным»? Ну, к белым понятно, а красные… они ведь свои. Однако ни к какому выводу он так и не пришел, потому что впереди показалась околица и Волков скомандовал спешиться. Если бандиты выставили охрану, то лучше было ее не встревожить. Пока разведчики готовились к бою, он подошел к Григорию Арсеньевичу.

— Разрешите?

Тот кивнул.

— Насколько я понял, наша задача занять позиции и ждать, пока не подоспеют основные силы?

Григорий Арсеньевич печально покачал головой.

— Вы, товарищ Волков, поняли совершенно неправильно. Наша задача нанести противнику неожиданный удар.

— Но нас всего…

— Неожиданный, товарищ Волков. Бандиты, если они в деревне, напились и спят, им и в голову прийти не может, что мы устроим ночную атаку. Если б не этот парень, мы бы и не узнали, что тут происходит. Так что давайте по центральной улице. И палите во все подряд, только селян не перебейте.

Товарищ Волков нахмурился, потом кивнул.

— Есть, товарищ особо уполномоченный комиссар.

— Вот и славно, — кивнул Григорий Арсеньевич. — А я вот пока молодого человека задворками до его дома провожу, чтобы не заплутал. Заодно и пошумим по окраинам, а там глядишь, и наши подтянутся. Да, пальбу поднимите, когда я сигнал дам, а пока рассредоточьтесь, чтобы противник решил, что вас много… — а потом повернулся к Василию. — Ну что, веди…

Свернув на боковую улицу, Василий без промедлений направился к реке, обходя центральную часть деревни. Каждый шаг давался ему с трудом — впереди, скорее всего, было неприятное объяснение с матерью. Поэтому Василий шел механически, не глядя по сторонам, весь погруженный в себя и занятый лишь одной мыслью: как сказать матери о брате? А может, и вовсе не говорить? Сказать, что разминулись в темноте. Потом тело Мишки найдут… Только к тому времени он с красными или с белыми уйдет. Нет, все-таки с красными, а то вдруг где в бою с отцом столкнется. Что ж они, друг в друга стрелять станут? Тем более, что мельник, у которого они с Михаилом лошадь сперли, был заодно с бандитами, и если кого из его домашних особый уполномоченный комиссар на том повороте лесной дороги положил, то мельник Василию это вовек не простит…

Григорий Арсеньевич шагал рядом. Он-то, в отличие от своего проводника держался настороже, и все, что он видел вокруг, нравилось ему все меньше и меньше.

Деревня, которая часа три назад буквально бурлила жизнью — бандиты грабили и сводили счеты, крестьяне сопротивлялись, — теперь словно вымерла. Нигде никого. И что самое ужасное, не было слышно ни стенания вдов, ни плача осиротевших детей, ни рыдания матерей над телами погибших детей. Может, парень соврал? Может, никаких бандитов и вовсе не было. Хотел лошадь украсть, да его едва не поймали. А что стреляли в него, так времена сейчас смутные, и за лошадь пристрелить могут. Хотя, если по большому счету, и деревня не такой большой была — дюжины три домов. И все же… не кричали птицы, не лаяли собаки, не стрекотали сверчки. Ни одного звука, присущего ночи. Было в этой тишине что-то зловещее.

Вот Василий нырнул было в заднюю калитку одного из невысоких домов, однако в последний момент комиссар остановил его.

— Не спеши. Ты уже дома. Прежде чем в хату идти, пистолет спрячь. Револьвер тебе может и пригодиться, только вот в дом его не надо тащить, родных пугать.

Василий кивнул. Его новый знакомец был совершенно прав. Если бы мать увидела его с револьвером, то разоралась бы. Ведь за такую игрушку бандиты или белые и в самом деле могли к стенке поставить.

Оглядевшись, Василий увидел несколько горшков, вывешенных на плетень. Осторожно сняв один из них, Василий опустил в него револьвер. А потом поставил горшок в высокую траву у плетня, так, чтобы видно не было.

— Вот так… пока… — объявил он. — Утром перепрячу.

— Хорошо, иди, — кивнул Григорий Арсеньевич. — Иди, а то мамка заждалась небось, обрыдалась. И смотри, как пальба начнется, из дома ни ногой.

— Угу…

Василий опустил голову. Отступать было некуда, и, собравшись с духом, он подошел к двери. В доме царила мертвая тишина и кромешная тьма. Странно, неужели мать уснула, не дождавшись его с братом? Не похоже на нее. А может, к соседям подалась, им помогает. Нет, у них тоже окна темными были. Неожиданно Василию стало страшно. Все, что произошло с ним с того момента, как Мишка разбудил его посреди ночи, очень напоминало страшный сон. И если б не холодные прикосновения мокрой рубахи, он бы, наверное, решил, что все еще спит.

Двигаясь на ощупь, Василий пробрался в горницу. Потянувшись, он взял масляную лампу — та, как всегда, стояла на полочке у самого входа, — чиркнул спичкой и, когда фитилек разгорелся, поднял повыше, чтобы осмотреть горницу. И тут… Василий чудом не выронил лампу. А из груди… из груди его вырвался чудовищный крик, в котором воедино смешались боль утраты, ужас и отчаянье. Посреди горницы на столе, залитом кровью, лежало растерзанное тело его матери. Грудная клетка была разломана так, что белые обломки ребер торчали во все стороны, но самым страшным было то, что у трупа не было сердца. На его месте в теле зияла глубокая черная яма…

— Итак, деревня мертва, — подытожил Григорий Арсеньевич. — Если честно, то я не понимаю, зачем это бандитам. Местные, — тут он взглянул на замершего в уголке Василия, — их и так не слишком любят. Крестьяне в этом районе скорее склонны принять нашу сторону, а не белобандитов. Так зачем же им еще больше настраивать против себя крестьян, вырезая целые деревни?