Женщинам ее рода не привыкать к превратностям судьбы, и она без страха готовилась встретиться лицом с лицу с наступавшим врагом. Совсем близко, у морской крепости Пелузий, на восточном побережье Египта собралась двадцатитысячная армия, почти половина сил, с которыми Александр Македонский за триста лет до того завоевал мир. Нынешнее грозное войско состояло в основном из наемников, пиратов, преступников, изгнанников и беглых рабов, собравшихся под командованием тринадцатилетнего брата царицы. Они были равноправными наследниками, но брат отобрал у сестры трон, на котором им надлежало сидеть вместе, как супругам. В его распоряжении была крепость Пелузий с красными кирпичными стенами в двадцать футов толщиной и полукруглыми башнями. Лагерь сестры располагался к востоку от крепости, посреди крутых волн песчаного моря. Час битвы приближался. Положение царицы было безнадежным. Клеопатра VII готовилась выйти на сцену, чтобы не сходить с нее следующие две тысячи лет. Всего через несколько дней ей предстояло войти в историю, то есть столкнуться с неизбежным и совершить невероятное. Шел сорок восьмой год до нашей эры.
Средиземноморье охватило «странное безумие», все передавали друг другу самые немыслимые слухи, толковали о приметах и предзнаменованиях. Над страной повисла атмосфера нервного возбуждения. В течение дня тревога сменялась апатией, решимость – страхом. Некоторые слухи оказались правдивыми. В начале июля Клеопатра узнала, что гражданская война в Риме – апогей противостояния непобедимого Юлия Цезаря и неукротимого Помпея Великого – вот‑вот пересечется с ее собственной войной. То были тревожные вести. Сколько она себя помнила, Египет существовал под римским покровительством. Его правители зависели от новой силы, меньше чем за столетие покорившей весь средиземноморский мир. Помпей был близким другом ее отца. Блестящий полководец, он одерживал одну победу за другой, на суше и на море, в Европе, Азии и Африке, приводя под власть Рима все новые народы. И царица, и ее вероломный брат Птолемей XIII были у него в долгу.
Вскоре стало ясно, что шансы Клеопатры погибнуть от руки собственного покровителя и ближайшего родственника примерно равны. Двадцать восьмого сентября Помпей высадился на египетском побережье у крепости Пелузий. Преследуемый Цезарем, он искал убежища и вполне логично предположил, что молодой правитель, чья семья многим ему обязана, не откажет в помощи. Но не так все просто. Дело было за тремя регентами, фактически правившими вместо юного Птолемея: его наставником Теодотом, бравым начальником царской гвардии Ахиллом и евнухом Потином, превратившимся из воспитателя маленького царевича в его первого министра. Внезапное появление римлянина поставило всех троих перед нелегким выбором. Мнения разделились. Отказать Помпею означало обрести могущественного врага. Дать ему приют – обратить против себя гнев Цезаря. Зато мертвый Помпей не смог бы оказать поддержку Клеопатре, к которой был расположен. И не смог бы сам завладеть египетским троном. «Мертвые не кусаются», – изрек учитель риторики Теодот, изящным силлогизмом и холодной улыбкой подведя итог дискуссии. Римлянину послали приветственное письмо и «утлую лодчонку». Помпей не успел ступить на берег: его зарезали прямо на мелководье, на глазах у облаченного в пурпур царя, и уже мертвому отрубили голову[2].
Подобная жестокость произвела впечатление даже на Цезаря. В дни бедствий друзья часто становятся врагами, заметил он. С тем же успехом можно было сказать, что в дни бедствий враги часто становятся друзьями. Советники Птолемея обезглавили Помпея, чтобы угодить Цезарю. Трудно было придумать лучший способ снискать расположение единоличного хозяина Средиземноморья. К тому же такой исход значительно упрощал дело с Клеопатрой. В римской гражданской войне – непримиримом противостоянии, в котором противники не столько встречались на поле брани, сколько грабили, опустошали и жгли – она оказалась на проигравшей стороне.
Через три дня Юлий Цезарь, преследуя своего соперника, высадился в Египте. С ним пришло его войско. Великий город, родной дом Клеопатры был столицей интриг, двойной морали и воровства. Его жители запросто болтали на всех существовавших языках; то был город вольных нравов и ярких, предприимчивых умов. Появление имперских знамен лишь усугубило давно начавшееся в нем брожение. Цезарь был сдержан и отнюдь не радовался смерти Помпея. Когда Теодот преподнес римлянину голову убитого врага, тот побледнел от ужаса и не смог сдержать слез. В конце концов, Помпей был не только его противником, но и зятем. Советники Птолемея не смогли бы придумать худший прием для нового повелителя, даже если бы очень постарались. Впрочем, Цезарь и сам ошибся, если счел, что расправа с Помпеем означает лояльность к нему, по крайней мере со стороны простых александрийцев. Никто не встречал римлянина на берегу, никто не поклонялся атрибутам его власти. В лучшем случае Цезарь был досадной помехой. В худшем – узурпатором и завоевателем. В Риме он успел сделаться единоличным и непопулярным властелином, помимо всего прочего обложив народ неподъемными налогами. Александрийцы не желали платить чужому правителю. Не желали покоряться римской власти. Цезарь поселился в доме за дворцом Птолемея, примыкавшем к царским верфям, в восточной части города. В городе продолжались волнения, но за стенами дворца, куда едва долетал рев негодующей толпы, пришельцы были в безопасности. Цезарь немедля послал за подкреплением. И только потом призвал к себе враждовавших брата и сестру. Он считал своим долгом выступить арбитром в этом споре, ведь всего десять лет назад они с Помпеем поддержали их отца. Риму был нужен спокойный Египет, исправно платящий налоги. Цезарь, совсем недавно готовый до последнего драться со своим соперником по трону, предложил брату и сестре «отбросить упрямство, забыть о вражде и более не искушать судьбу». Иными словами, пожалеть самих себя и свой народ.
Получив приказ явиться во дворец, Клеопатра глубоко задумалась. По всему выходило, что надо как можно скорее пасть к ногам Цезаря, не дожидаясь, пока советники брата настроят римского гостя против нее. Ее армия была зажата в песках. Несмотря на распоряжение Цезаря, Птолемей и не думал уводить свое войско. Прорываться на запад, к морю и Пелузию было рискованно. Согласно одному источнику, царица попыталась связаться с Цезарем при помощи посредника, но убедившись, что ее предали (при дворе Клеопатру не любили), решилась предстать перед ним сама. Оставалось лишь добраться до дворца живой и невредимой, благополучно миновав вражеские патрули. Клеопатре, которая, как гласит молва, никогда не упускала случая продемонстрировать себя во всем блеске, предстояло сделаться невидимой. Любопытная задача, даже по современным меркам. Чтобы заявить о себе и сделаться частью истории, этой женщине нужно было тайком пробраться в собственный дом.
Здесь было над чем поразмыслить. По словам Плутарха, Клеопатра «уже готова была впасть в отчаяние», но тут одному из ее соратников – а соратники у царицы все же были – пришла в голову блестящая идея. План включал переодевания и требовал содействия ловких и преданных друзей, вроде Аполлодора, верного слуги‑сицилийца. Между Синайским полуостровом, на котором располагался лагерь Клеопатры, и родной Александрией лежали непроходимые топи, кишевшие клещами и москитами. Заболоченная равнина защищала Египет от вторжений с востока. Египтяне прозвали ее «зловредной топью», поскольку она могла без остатка поглотить целую армию. Войска Птолемея бдительно охраняли берег, на котором гнило в своей неглубокой могиле тело Помпея. О том, чтобы двигаться на запад, через мутные воды Пелузия, или вдоль побережья, не могло быть и речи: там Клеопатра оказалась бы на виду, и кроме всего прочего, путникам пришлось бы сражаться с сильным встречным течением. Оставалось подняться по Нилу на юг, в Мемфис, и перебраться на тот берег. Восьмидневное путешествие по реке тоже нельзя было счесть безопасным; на воде кипела жизнь, таможенники бдительно осматривали каждую лодку. В середине октября на Ниле было ветрено, над рекой вились полчища москитов. Тем временем советники Птолемея отказались повиноваться Цезарю. Как смеет какой‑то римский генерал требовать к ответу царя? Вышестоящие вызывают к себе нижестоящих, а не наоборот, и Цезарю это известно.
