Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Был полностью заставлен и письменный стол Дубовицкого. Здесь Сухов и Волжанин поместили «священные со суды православной церкви, к коим не только мирянам, но и низшим чинам клира прикасаться не дозволено».

Трубами архангелов тянулись ввысь расширяющиеся кверху золотые чаши потиров времен Валентиана III с надписями на древнегреческом языке; тускло отливали серебром небольшие блюда на подставках – дискосы, изображающие согласно церковной символике и ясли, в которых родился Христос, и гроб, в который было положено его тело; крестообразными крутыми дугами выгибались украшенные по краям жемчугом – зерно к зерну – серебряные с золотом звездицы. Сосуды для хранения мира и ларцы из Успенского собора, на которые обратил мое внимание Павел Сухов; десятка полтора золотых, с выемочной эмалью ложек с крестом на рукоятке, так называемых лжиц, которые употреблялись для причащения еще со времен Иоанна Златоуста. Были тут лжицы и XIV, и XII, и XI веков.

На архиерейском орлеце – зачем он понадобился Прилежаевым? – небольшом круглом потертом ковре с изображением парящего над грешным городком орла, стояли золотые и серебряные лампады – круглые, продолговатые, в форме ангца, креста, доброго пастыря, парусника…

– Ну как, смотрится? – спросил у меня не без гордости Сухов, главный организатор этой экспозиции.

Зрелище, прямо скажем, было внушительным. И, открыв дверь, Дубовицкий застыл на пороге. Ничего подобного он не ожидал.

– Поразительно! – сказал он, оглядывая столы. – Здесь каждая вещь напоминает о прошедших веках, – изрек он с таким видом, будто собирался ошеломить нас всех океаническими глубинами своих мыслей. – Да, о веках… И этот запах росного ладана…

– Очень даже приятный дух, – доброжелательно поддержал Артюхин.

– Вам нравится?

– Сызмальства уважаю, – заверил его Филимон и уже совсем светским тоном добавил: – Его императорское величество кровавый царь Николай Александрович и их супруга тоже к ладану склонность имели.

– Да? – сказал Дубовицкий для того, чтобы что-то сказать.

– Очень склонны были, – подтвердил Филимон. – Зайдешь, к примеру, в ихнюю гардеробную или гостиную – все одно, что в церкви: так и шибает в ноздри…

Как и всегда в подобных случаях, когда Артюхин пускался в тобольские воспоминания, Дубовицкий предпочитал разговора не продолжать. Он слегка побаивался Филимона, который был для него чем-то вроде сибирского сфинкса, сфинкса своего, российского, а потому еще более непонятного, чем тот, который веками поджаривался под знойными лучами экзотического солнца.

Артюхин был не прочь продолжить свои воспоминания, но Дубовицкий уже был в другом конце кабинета. По тому, как он горячо поздравлял Борина и Волжанина, чувствовалось, что он ошеломлен и потрясен увиденным.

В отличие от него сутулый и худой Рычалов был еще более, чем обычно, сдержан и деловит. Он напоминал мне старого многоопытного оценщика из антикварного магазина, который всего навидался и которого уже ничем не удивишь. Все приелось, все обыденно… Изящество работы? Стиль? Пластика? Экспрессия? Для оценщика это не эмоции, а рубли. Пластика потянет на рублик-другой, за экспрессию можно накинуть красненькую… А стиль… Нет, шалишь, батенька, Людовик XVI не в моде. Куда там! Его нынче лишь купчишка к себе потянет – и то спасибо. За Людовика не прибавочка, а урез… Рад бы какое послабление сделать, да не могу: хозяин голову снимет – строгий у меня хозяин. Нет, нет, не проси. Чего себя понапрасну растравлять? Так-то, милый!

Рычалов держался подчеркнуто деловито, а в его сосредоточенных глазах мелькали белые и черные костяшки бухгалтерских счетов. Щелк да щелк, щелк да щелк…

– Миллионов на шесть-семь? – спросил он у Борина таким бесстрастным тоном, будто с меньшими суммами ему никогда дел иметь не приходилось.

Борин в вежливом полупоклоне наклонил голову:

– Совершенно справедливо. Эксперты в Саратове оценили в шесть миллионов пятьсот – шесть миллионов семьсот тысяч золотых рублей.

Я удивленно посмотрел на Борина. Хотя мы и не закончили нашу беседу о саратовской операции, у меня создалось впечатление, что если найдено и не все похищенное, то почти все. Да и здесь… Кадила, кации, дикирии, потиры, дискосы, ковчежцы… Правда, я еще не успел осмотреть драгоценных камней и некоторые другие вещи, но… Я окинул взглядом кабинет. Увы, ценностями были заняты лишь два стола. Там, где стояли приехавшие с Рычаловым работники Совдепа и сотрудники уголовного розыска, ничего не было. Таким образом…

– Таким образом, – скучно сказал Рычалов, – среди изъятого покуда отсутствуют крышки с евангелия XII века; сион XV века; митра патриарха Никона; панагии, в том числе изумрудовая и яхонтовая; потир из оникса с рубинами; четыре рукоятки с посохов и украшения с митр патриархов; звезда Екатерины II; наперсный крест Петра Великого; фимиамница князя Меншикова и другие. Очень мало жемчуга и драгоценных камней. – Он взглянул на Борина, и тот не спеша кивнул головой. – О тех ценностях, которые хранил в ризнице барон Мессмер, я уже и не говорю. Поэтому следует считать, что свой долг перед революцией работники уголовно-розыскной милиции выполнили на одну четверть… Так, Косачевский?

– Выходит, что так.

– А теперь основной вопрос, – сказал он, когда мы – Борин, он и я – прошли ко мне в кабинет. – Насколько я понял, в Саратовской губернии изъято почти все. На какую сумму Хвощиков может привезти еще церковного добра?

Скромно расположившийся в углу рядом со шкафом Борин сказал:

– Ежели Хвощикову удастся разыскать всех покупателей, то, пожалуй, тысяч на сто – сто пятьдесят наберется.

Рычалов пригласил Борина занять место у стола.

– А то до вас там не доберешься, Петр Петрович… С Косачевским, как я понял, вы переговорить не успели, так что мой основной вопрос адресуется вам. Только напрямую…

Бородка Борина пикой выдвинулась вперед:

– Позвольте вас предуведомить, что иначе не приучен.

– Ладно, ладно, – поморщился Рычалов. – Я не к тому. Имеются ли у вас хоть какие-нибудь сведения, где далее нужно искать похищенное?

– Имеются.

Про себя я еще раз помянул недобрым словом того неизвестного, по чьей вине была прервана связь с Саратовом.

– Константин Прилетаев, – продолжал Борин, – утверждает, что основная часть похищенного – все, что вы изволили перечислить, – находится у его брата Дмитрия. И это похоже на правду.

– Но разве Дмитрий Прилетаев не в Саратове?

– Нет, не в Саратове. Дмитрий Прилетаев здесь, – спокойно, как само собой разумеющееся, сказал Борин.

– В Москве? – Сквозь желтизну впалых щек Рычалова проступили розовые пятна. Ничего подобного он не ожидал, впрочем, так же, как и я.

– Не в самой Москве, но рядом, в Краскове. Он там на даче Бетиных, – объяснил Борин. – У Никиты Африкановича Махова были неточные сведения. Да это и понятно: Прилетаевы опасались его – и, позволю себе заметить, не без оснований. Оказалось, что Прилетаевы заарендовали дачу заблаговременно, еще до ограбления патриаршей ризницы. Тогда же они сняли квартиру недалеко от Каланчевки, поближе к вокзалу. Из этой квартиры они по частям перевозили ценности на дачу.

– Где на даче хранится похищенное, Прилетаев сказал?

– Натурально. Как говорится, снявши голову, по волосам не плачут. На допросе Прилетаев показал, что украденное находится в погребе, в подполье. Там в углу должна стоять двенадцати ведерная бочка из-под квашеной капусты…

– По сравнению с Моной Лизой сокровищам православной церкви повезло, – заметил я. – По нынешним временам квашеная капуста – ценность…

– И немалая, – подхватил Борин.

Рычалов недовольно посмотрел на нас:

– При чем тут Мона Лиза?

– Ни при чем. Просто так, к слову.

– Таким образом, – сказал Борин, – ежели Константин Прилетаев не солгал, а его младший брат еще не переехал с дачи, то…

Он не закончил фразы, но все было ясно и так.

Несколько часов спустя мы убедились, что Константин не солгал, а его брат остался на даче…

50
{"b":"14389","o":1}