– Потому что пришло время читать больше, – сказала она с высокомерным вздохом. – Трудно поверить, что люди охотятся на оленей, да? Я думаю, они такие прекрасные. – Она сделала глоток из фляжки. Эта сцена перед ними была словно древняя картина: молодая трава, нежная и зеленая, колокольчики и дикие водосборы кивали на ветру. Паслись олени.

– Я могу ясно видеть другую сторону озера, – сказал Коннор. – Хороший бинокль.

– Мой папа подарил его мне. Подарок вины.

Он опустил бинокль:

– Что за подарок вины?

– Это когда твой папа не может прийти к тебе на концерт, чувствует себя виноватым из-за этого и покупает тебе по-настоящему дорогой подарок.

– Ха-ха. Есть вещи куда хуже, чем то, что твой папа пропускает концерт. – Коннор снова посмотрел в бинокль. – Это что, остров посредине озера?

– Ага. Он называется остров Спрюс. Там они устраивают фейерверки Четвертого июля. Я пыталась доплыть до него в прошлом году, но не сумела.

– Что случилось?

– На полпути мне пришлось звать на помощь. Когда они дотащили меня до берега, я вела себя как утопленница, так, чтобы они не могли обвинить меня в притворстве. Они позвонили родителям. – Это было то, чего Лолли хотела все это время. Она уже пожалела, что упомянула об этом случае, но раз уж она начала говорить – не могла остановиться. – Мои родители в прошлом году развелись, и я надеялась, что они оба приедут и заберут меня. – Признание отозвалось болью в горле.

– Сработало? – спросил он.

– Ни капельки. Мысль о том, чтобы делать что-то всей семьей, оказалась безнадежной. Они послали меня к психологу, который сказал, что я должна переосмыслить мою концепцию семьи и мою роль в ней. Так что теперь моя работа состоит в том, чтобы хорошо приспособиться к ситуации. Мои родители ведут себя так, словно развод – обычная вещь и не такое большое дело в наши дни, и я должна это понимать в моем возрасте. – Она поджала колени к груди и смотрела на оленей, пока ее глаза не наполнились слезами. – Но для меня это громадное событие. Это словно тебя волной смывает в море, но никто не верит, что ты тонешь.

Поначалу ей показалось, что Коннор не слушает, потому что он ничего не сказал. Он оставался тихим, словно доктор Шнайдер во время их сессий психотерапии. А потом он сказал:

– Если ты тонешь по-настоящему и никто тебе не верит, лучше научиться плавать.

Она огрызнулась:

– Да, я так и подумала.

Он не смотрел на нее, словно понимал, что ей надо собраться. Он продолжал смотреть в бинокль и насвистывать сквозь зубы. Лолли подумала, что она узнает мелодию – «Хватит придавать значение» «Толкинг Хедз», – и по какой-то причине она почувствовала себя хрупкой и уязвимой, такой, какой ее тогда вытащили из воды. Хуже того, она плакала. Она не заметила, когда это началось, но ей потребовались все ее силы, чтобы успокоиться.

– Нам нужно идти, – сказала она, чувствуя себя идиоткой, натягивая бандану на лицо. Почему она говорит все эти вещи мальчику, который ей даже не нравится?

– Хорошо. – Он отдал ей полевой бинокль и двинулся по тропинке.

Если с этим мальчишкой все было так неловко с самого начала, то теперь ее срыв и слезы означали, что им стать друзьями совершенно невозможно.

В отчаянии желая сменить тему, она сказала:

– Знаешь ли ты, что каждый вожатый в лагере – бывший скаут?

– Нет.

Она намеревалась поделиться с ним слухами об управлении лагеря, чтобы произвести впечатление.

– У вожатых тайная жизнь. Не все знают, но они по ночам устраивают вечеринки. Море выпивки, танцы и все такое.

– Большое дело. Расскажи мне что-нибудь, чего бы я не знал.

– Хорошо, постараюсь. Например: главная кухарка, Трети Романо, была участницей конкурса на звание мисс штата Нью-Йорк, но забеременела и вынуждена была отказаться от состязания. Джина Палумбо – мой банкир – сказала мне, что ее отец настоящий босс мафии. А охранник Терри Дэвис, похоже, сильно пьет.

Коннор хлестнул палкой по траве и посмотрел на нее. От резкого движения его рубашка соскользнула на землю. Она подняла ее.

– Вот, ты уронил.

На рубашке было пятно от кетчупа, а под воротником маленькая бирка, на ней было написано: «Коннор Дэвис».

– Дэвис, – произнесла она, понимая, что поторопилась схватить рубашку. – Это твоя фамилия?

– Ты суешь нос не в свое дело, тебе не кажется? – спросил он, сгребая рубашку и набрасывая ее на голову. – Конечно, это моя фамилия, гений, иначе там не было бы этой бирки.

Лолли не могла вздохнуть. О, вот те на! Дэвис. Как Терри Дэвис. О, вот те на еще раз.

– Значит, мистер Дэвис, охранник, твой родственник?

Коннор шагнул от нее, его уши пылали.

– Да, это мой отец. Тот, который сильно пьет.

Она бросилась за ним.

– Эй, подожди, – сказала она. – Эй, извини меня. Я не знала… я не поняла… о, прости. Я не должна была говорить этого. Это просто слухи.

– Ты настоящий комик.

– Нет. Я ужасная. Я чувствую себя ужасно. – Ей пришлось бежать, чтобы поспевать за ним. Она покрылась виной, словно потом. Больше того, никто не должен обсуждать родителей другого скаута. Она ведь знает это. Ее родители не подарок, но она была бы вне себя, если бы кто-то сказал так.

Но откуда ей было знать? Все говорили, что у Терри Дэвиса нет семьи, как она могла догадаться, что у него есть сын. И тем не менее ей следовало держать язык за зубами.

У Терри Дэвиса есть сын. Потрясающе. Все те годы, которые этот тихий, меланхоличный мужчина работал в лагере, она об этом не знала. Зато она знала, что его отец и дедушка Лолли были вместе на корейской войне. Дедушка говорил, что они встретились, когда кто-то бомбил местечко под названием Хэн-Ривер. Мистер Дэвис был героем, и по этой причине для него всегда держали местечко в лагере «Киога». Даже если он был, как она глупо сказала, горький пьяница. Он был движимым имуществом лагеря и жил один в одном из коттеджей для персонала на краю лагеря. В этих коттеджах жили кухарки, охранники, садовники, водители и служба технической поддержки, невидимые люди, которые работали круглые сутки, чтобы это место выглядело как нетронутая пустыня.

Мистер Дэвис был отшельником. Он водил старый рабочий джип и зачастую выглядел усталым и потерянным, таким, словно его день был неудачным.

– Мне действительно жаль, – сказала она Коннору.

– Не надо меня жалеть.

– Я и не жалею. Мне жаль, что я сказала это о твоем папе. Вот в чем разница.

Коннор мотнул головой, отбросив волну темных волос с лица:

– Приятно слышать.

– Он никогда не говорил, что у него есть дети. – И еще не успела договорить, как поняла, что допустила еще большую ошибку. Вконец растерянная, она беспомощно залепетала: – Я хочу сказать, я никогда…

– Он не хотел, чтобы я приезжал сюда на лето, но моя мама снова вышла замуж, и ее муж не желал видеть вокруг себя детей. Сказал, что в их передвижном доме и без того целая толпа.

Лолли подумала о синяке, который она видела. На этот раз она сообразила, что должна помалкивать.

– В трейлере не так много места для трех человек, но я думаю, ты об этом не знаешь, – добавил он. – Думаю, ты живешь в каком-нибудь дворце.

В двух дворцах, подумала она. По одному для каждого из родителей. И это только доказывает, что ты можешь быть жалким, даже если живешь в восьмисотом блоке на Пятой авеню или в Дампстере.

– Мои родители отсылали меня из дома каждое лето с тех пор, как мне исполнилось восемь, – сказала она Коннору. – Может быть, потому, что они хотели убрать меня с глаз подальше, так им было удобнее ругаться. Я никогда не слышала, чтобы они ругались. – Может быть, а если бы слышала, думала Лолли, развод не был бы для нее таким шоком.

– Когда моя мама заявила, что я могу приехать сюда бесплатно, потому что мой отец здесь работает, – объяснил Коннор, – моя судьба была решена.

В уме Лолли складывала факты, словно детектив. Если он приехал сюда бесплатно, это означает, что он получает стипендию. Каждый год по программе, которую основал ее дед, нуждающиеся дети приезжали в лагерь бесплатно. Это касалось детей, у которых была тяжелая семейная жизнь и которые входили в «группу риска», хотя она и не знала, что означает «группа риска».