Снег в том месте, где упал Мехмед, подтаял и смешался с грязью. Мимо прошла красивая, нарядно одетая женщина с двухлетним малышом в тюбетейке.

– Мама, скажи, куда зайчик убежал, куда он убежал? – повторял ребенок.

В панике я повернул в другую сторону, к остановке Сарыйер. Мир словно замер, скованный безмолвием снега и равнодушием деревьев. Обоих водителей такси, похожих друг на друга как две капли воды, очень удивили мои вопросы. Они понятия не имели, о чем идет речь. Парень с грубым, как у разбойника, лицом, разносивший им чай, тоже не слышал никаких выстрелов, хотя, впрочем, его трудно было чем-то удивить. Контролер с автобусной остановки, державший в руке свисток, вообще посмотрел на меня так, как будто это я стрелял. На стоявшую неподалеку сосну вдруг слетелись вороны. В последний момент я заглянул в отъезжавшую маршрутку и, волнуясь, спросил, не видел ли кто-нибудь чего-то необычного. Одна пожилая женщина сказала:

– Только что какая-то девушка с парнем поймали здесь такси и уехали.

Она махнула в сторону Таксима. Я побежал туда, зная, что совершаю глупость. На площади, окруженный продавцами, машинами и витринами магазинов, я подумал, что я абсолютно одинок. Я уже собирался идти в Бейоглу, как вдруг вспомнил о больнице скорой помощи, – я тут же помчался с проспекта Сырасельвилер и, как пострадавший, которому требовалась неотложная помощь, вошел в приемный покой, вдыхая запах йода и эфира.

Я увидел окровавленных мужчин: одни – в разорванных брюках, другие – в гипсе. Я увидел бледные, посиневшие лица тех, кто, похоже, отравился, и тех, кого мучил гастрит. Видимо, им уже промыли желудки, и теперь они лежали на носилках на улице, среди припорошенных снегом горшков с цикламенами. Полный, но симпатичный пожилой человек ходил от двери к двери в поисках дежурного врача, сжимая в руке конец жгута из разорванного белья, которым он крепко перевязал руку, чтобы не умереть от потери крови. Я показал ему, куда идти. Два старинных приятеля, изрезав друг друга одним ножом, сидели перед дежурным полицейским и, пока он писал протокол, послушно рассказывали ему, как все произошло, то и дело извиняясь за то, что забыли этот нож дома. Я дождался своей очереди и узнал сначала у медсестер, а потом у полицейского, не было ли сегодня здесь раненого студента и девушки со светло-каштановыми волосами. Нет, не было.

Потом я зашел в муниципальную больницу Бейоглу: мне показалось, я увидел снова тех же приятелей, изрезавших друг друга; тех же девушек, пытавшихся свести счеты с жизнью, выпив йода; тех же подмастерьев, у которых либо рука попала в машину, либо иголкой проткнуло палец; тех же пострадавших пассажиров, которых зажало либо между автобусом и остановкой, либо между паромом и пристанью. Я внимательно изучил регистрационные записи, ответил что-то полицейскому, которому мой интерес показался подозрительным, и, вдохнув запах лавандового одеколона, которым полил нам руки счастливый отец, подымавшийся в родильное отделение, вдруг испугался, что сейчас расплачусь.

Начало смеркаться, и я снова вернулся к месту происшествия. Я прошел мимо маршрутных такси и направился в парк. Вороны, гневно каркая, пикировали над моей головой, но потом они попрятались на деревьях, затаившись в ветвях. Казалось, я был в центре города, но я не слышал его шума – одну лишь оглушительную тишину; я ощущал себя убийцей, который зарезал кого-то и теперь вынужден прятаться. Вдалеке бледно-желтым светом светились окна аудитории, где Джанан поцеловала меня, – должно быть, там шли занятия. Деревья, чья беспомощность поразила меня утром, превратились теперь в уродливые, бесформенные и бессердечные образования коры. Я медленно брел по снегу, который попал мне в ботинки, как вдруг заметил следы человека с полиэтиленовым пакетом, который четыре часа назад бежал вприпрыжку по снегу. Чтобы убедиться, что следы существуют, я прошел по ним вниз до дороги, потом вернулся; когда я шел обратно, я заметил, что мои следы давно перепутались со следами человека с пакетом. Тут из-за кустов появились две черные собаки, – так же как и я, они были свидетелями произошедшего, так же как и я, они были виновны; испугавшись меня, они убежали. Я остановился и посмотрел на небо: оно тоже было черным, как собаки.

Вечером мы ужинали вместе с мамой и смотрели телевизор. Новости – то и дело мелькавшие на экране люди, преступления, катастрофы, пожары и покушения – казались мне далекими и бессмысленными, словно волны штормившего моря, едва показавшегося вдалеке, из-за гор. И все же во мне теплилось желание находиться «там», быть частью того свинцово-серого далекого моря. Но на экране черно-белого телевизора с плохо настроенной антенной среди расплывчатых изображений не возникло никого, кто сказал бы об убитом студенте.

После ужина я заперся у себя в комнате. Открытая книга лежала на столе, но я боялся ее. Она манила, в ее призыве чувствовалась грозная сила, и мне все сильнее хотелось вернуться к ней и отдаться ей целиком. Подумав, что не смогу сопротивляться этому зову, я снова вышел из дому и направился к морю, двигаясь по покрытым снегом и грязью улицам. Темнота моря придала мне сил.

Вернувшись домой, я, исполненный мужества, сел за стол и, словно отдаваясь священному долгу, смело направил лившийся из книги свет себе в лицо. Сначала свет был слабым, но, по мере того как я переворачивал страницы, он усиливался, пока наконец не захватил меня целиком, и я почувствовал – все мое существо исчезает, растворяясь в нем. Я читал до самого утра – от волнения и нетерпения у меня заболел желудок, но меня переполняла нестерпимая жажда жизни, жажда действия.

Следующие несколько дней я провел в поисках Джанан. На следующий день в Ташкышла ее не было, не было ее и через день, и через два. Сначала ее отсутствие казалось мне понятным, я думал, что она все же придет, но прежний мир постепенно отступал от меня. Я устал искать, оглядываться, надеяться, я был безумно влюблен, к тому же, находясь под воздействием книги, которую читал по ночам, я чувствовал себя ужасно одиноким. Я с болью осознавал, что наш мир состоит из последовательности видений, из цепи неверно истолкованных знаков и нескольких слепо усвоенных привычек, а настоящий мир и настоящая жизнь где-то рядом, либо за пределами этого мира, либо внутри его. Я понял, что никто, кроме Джанан, не сможет указать мне путь к нему.

Я внимательно прочитал все газеты, городские приложения к ним и ежедневные журналы, в которых писали о политических преступлениях, о бытовых убийствах, о кровавых автокатастрофах и о пожарах, но не нашел ни единого упоминания о ней. Каждую ночь я до рассвета читал книгу, а днем отправлялся в Ташкышла и бродил по коридорам, надеясь на то, что сегодня она придет и я встречу ее. Иногда я заходил в столовую, потом спускался по лестнице, снова поднимался, останавливался и смотрел во двор, прохаживался взад-вперед по библиотеке, подходил к дверям аудитории, где она меня поцеловала; иногда я решался пойти на какую-нибудь из лекций, чтобы немного отвлечься, и покидал аудиторию только для того, чтобы совершить новый обход. Единственное, что мне оставалось, – искать ее, ждать, а по ночам снова и снова перечитывать книгу.

Через неделю я попытался пообщаться с однокурсниками Джанан. Вообще-то, я предполагал, что ни у Мехмеда, ни у нее друзей как таковых не было. Двое ребят сказали, что Мехмед работает администратором и ночным сторожем в каком-то отеле у площади Таксим и живет где-то в том районе, но почему его не было на занятиях, никто не знал. Одна не слишком доброжелательно настроенная девушка, учившаяся когда-то вместе с Джанан в лицее, но так и не ставшая ее подругой, сообщила, что та живет в Нишанташы.[10] А другая сообщила, что однажды они с Джанан просидели до утра, торопясь закончить чертеж проекта; она сказала, что у Джанан есть красивый и обходительный старший брат, который работает вместе с ее отцом; похоже было, что девушку интересовала не столько Джанан, сколько ее старший брат. Адрес я раздобыл не у нее, а на факультете, сказав, что собираюсь разослать однокурсникам поздравительные открытки на Новый год.