— У тебя было откровение, подтолкнувшее к твоим выводам, или постепенно количество знаний перешло в новое качество познания?

— Однажды мне явился Ангел и утвердил меня на пути осмысления языковых закономерностей.

— Это был сон или видение?

— Это, блин, метафора. Мои интуитивные догадки по поводу подходов к освоению языка, направленные на то, чтобы процесс стал более быстрым и эффективным, и подкрепленные знанием достаточного количества языков, которых я нахватался в течение жизни, привели меня к некоторым закономерностям:

1. С чего начинать изучение языка?

2. Чего достаточно, чтобы завязать коммуникативный процесс?

3. Что этому мешает, и что этому способствует?

— Когда ты получил красный диплом, то пошел работать куда?

— Должен тебе сказать, что ни разу в своей жизни я нигде в штатной должности не работал.

— В жизни? То есть ты прирожденный фрилансер?

— Какое-то время трудился временным сотрудником издательства «Прогресс», на почасовой основе преподавал в своем инязе, по договору — еще в каких-то организациях, учил языкам журналистов ТАСС. А в основном занимался синхронным переводом и преподаванием в разных формах. Словом, когда от меня нужно резюме, мне там нечего написать. Ни регалий нет, ни степеней.

— Человек свободной профессии. Гегемон лингвистического труда. Респект! Твое знакомство с будущей женой Анамикой — она ведь индианка — было, как я понимаю, открытием не только женщины, но и языка хинди, представителя новой для тебя языковой группы.

— Заходы в сторону Востока я делал и раньше. Конкретно — в китайско-тибетскую языковую семью. Был период, когда я — ну, не скажу, что хорошо, но достаточно прилично — владел языком лао. И даже написал на нем ряд стихотворений, которые были помещены в стенгазету посольства Лаоса в Москве.

— И чем был вызван интерес именно к лаосскому языку?

— Интерес, ничем не обоснованный, абсолютный беспочвенный. Для прикола. Просто в общаге жили студенты из Лаоса. Будь вместо лао тайский или вьетнамский — думаю, результат оказался бы точно таким же.

— Как Анамика оказалась в Москве?

— Здесь жила ее семья. Отец работал в издательстве «Прогресс» переводчиком на хинди русской классической литературы. Переводил, в частности, Достоевского. И после завершения каждого из романов Федора Михайловича у него случался инфаркт. В общем, у Анамики, как и у меня, лингвистическая наследственность: родные для нее — хинди, английский плюс язык штата — маратхи. Знает, конечно, русский, еще французский.

— У вас трое детей — Демьян, Илиан и Арина. Расскажи, как учили языки они.

— В возрасте двух лет — как раз в тот период, когда дети начинают разговаривать, — старший сын Демьян вместе с мамой отправились в Индию (я тогда работал в Америке) и пробыли там месяца четыре. Когда я приехал их забирать, он уже говорил, и его языком был хинди. Для меня стало побудительным бытовым мотивом овладеть этим языком, потому что я должен был общаться со своим ребёнком именно на нём: на другом он не мог.

— Так ты тогда выучился хинди?

— До этого я тоже учил, интересовался. Но, знаешь, когда в семье жена и сын — носители хинди, приходится подчиняться большинству. Учитывая, что в образованной индийской семье английский и хинди ходят наравне, Демьян впитывал их одновременно и поначалу даже не разделял. А когда он в три года вернулся в Москву, пошёл в детский садик, тут добавился русский, и Дёма свободно использовал коктейль из трёх языков. Помню, однажды в зоопарке кричит: «Смотри, such a big балу!»(в пер. с англ., хинди: «Смотри, какой большой медведь!»).И только потом постепенно стал раскладывать по полочкам.

— А сейчас хинди у него остался?

— Он его не забыл, но и не учил, и язык сохранился на том детском уровне. Сын смотрит иногда фильмы на хинди — и понимает. Или когда бываем в Индии — тоже понимает. Хотя нельзя сказать, что это его родной язык, но он, очевидно, дал мощный импульс для дальнейшего интереса в жизни. Я никоим образом не влиял, не заставлял, но Демьян стал заниматься языками и в школе кроме английского учил французский и немецкий. В университете у него появился испанский. И он постоянно интересуется то хинди, то баскским, то кельтским, то каталонским. Примерно как у меня — неоправданный, нерациональный интерес к языкам.

— Илиан и Арина пошли по стопам старшего брата?

— С языками у них всё нормально, в школе они учат английский и немецкий. Но такого жадного любопытства к лингвистике, как у Демьяна, я у них не наблюдаю.

— Ну, с Демьяном можешь смело валить на генетику: у него и прабабушка кучу языков в гимназии учила, и дед профессиональным переводчиком был, а папаша — так и вообще полиглот… Но что ты тогда ответишь читателю, у которого в роду, допустим, не было лингвистических наклонностей, и поэтому он боится, что не сможет выучить иностранный язык?

— Отвечу, что в той же Индии любой торговец кокосами говорит минимум на пяти языках.

— То же самое с арабскими торговцами в Израиле: свой язык, плюс иврит, английский и часто — русский. Аналогичная ситуация с турецкой обслугой на Анатолийском побережье, они ещё и немецким владеют. Но у них у всех экономическая необходимость знать как можно больше языков: от этого их собственная ликвидность повышается.

— Как честный человек, я обязан подтвердить опасения читателя: без мотивации — никто ничего не выучит. Учить язык просто так, абы для чего, потому что вроде неприлично не знать — пустая трата времени. Надо, во-первых, хотеть. А во-вторых, получать хотя бы немножко удовольствия.

— К какому времени сложилась твоя психолингвистическая методика преподавания языков в ее сегодняшнем варианте?

— Еще в 1980-е годы, когда преподавал в инязе, я как-то сразу инстинктивно стал это делать иначе, чем было принято. Так, как мне казалось удобнее, легче и эффективнее. Например, учил я группу никарагуанцев — партизан Даниэля Ортеги, которых пригласили в Союз на учебу из соображений интернационального долга. Они были фактически неграмотными, даже в испанском, а я им должен был преподавать английский и русский. И, естественно, делал это по-своему. Журналистов ТАСС — тоже по-своему. И примерно к тому периоду уже сложились принципы, по которым и обучал. Но о них — ниже.

Приколы на завтрак

Рассказывает Вадим Борейко:

Бесплатный завтрак в ресторане отеля «Post House» в Кардиффе (Уэльс). Спускается русская пара. Муж видит обильные закуски и едва не кричит жене:

— Ух, как я сейчас оторвусь! Наберу того-сего, пятого-десятого. Всё съем, и еще заверну, и в номер с собой возьму.

Жена:

— Петя, потише! Могут же услышать.

Петя:

— Да здесь никто не понимает по-русски.

К ним оборачивается дама:

— Между прочим, здесь многие понимают по-русски.

Петя, воздев руки к потолку:

— Ну наконец-то Британия заговорила человеческим языком!

После завтрака в делийском отеле “Лоди” официант все время интересовался у меня:

— Финист? (искаж. finished? — закончили?)

На что я неизменно отвечал:

— Ясный сокол!

— Дмитрий, прежде чем мы перейдём к твоей методике ускоренного обучения иностранным языкам, расскажи о профессии синхронного переводчика. Каковы принципиальные отличия устного перевода от письменного?

— Во-первых, есть люди, знающие иностранный язык, прекрасно на нем говорящие, и люди, умеющие переводить. Есть люди — фактически билингвы, двуязычные, но переводить не способные. Они просто не понимают, как это можно из этого измерения перейти в другое. Они себя чувствуют комфортно и в одной среде, и в другой. Но как только встает вопрос о переводе — возникают сложности. Возникает барьер, о котором они не задумываются, когда просто свободно общаются, или пишут, или читают.