Проходя, он касался вещей кончиками пальцев, видать, давно дома не был. На стенах висели увесистые портреты в тяжелых, покрытых лаком рамах. Наверное, его родственнички… трудно сказать, похож он на них или нет, как он выглядел на самом деле, я уже почти позабыла, а на кошку, кроме него, никто и не смахивал.

Я шла и пыталась представить, каково расти в таком доме, где поколения предков глядят со стен, где все чистенько и тщательно убрано, и никаких лишних вещей не валялось. Семейные ужины, семейные праздники… огромное количество родственников, к которым можно торопиться. У меня не выходило. Сразу вставал перед глазами мой полуразрушенный дом и вода, капающая с потолка, когда идет дождь.

Наемник постоял немного в нерешительности, оглянулся на меня. Я ободряюще ухмыльнулась. Он скривился, а потом резко распахнул ближайшую дверь.

— Ну, здравствуй, брат.

Я удивилась, когда не услышала вопль.

— Это я, Севэриан. — тихо сказал наемник, стараясь не раскрывать пасть слишком сильно и не показывать клыки.

Я выглянула из-за его плеча. Они были не то чтобы похожи, так скорее седьмая вода на киселе. Но и много общего проскальзывало. Та же тускло-русая шевелюра, но у братца ухоженная, с подозрительно аккуратно завивающимися концами. Наверняка постоянно к цирюльнику ходит и у золоченого зеркала по полдня торчит. Костюм бархатный, али парчовый, но явно дорогущий. До блеска начищенные сапоги, шелковая рубаха, пуговицы аж от косой сажени в плечах лопаются. Или не по размеру одежку купил. Типичный аристорат, не из особливо богатых, но и не из самых захудалых.

Разглядывая его брата, я невольно вспоминала, как выглядит сам наемник. То есть выглядел раньше. Похожи они с братцем, черты правильные, подбородки упрямо выпяченные, нос слегка длинноват. Только у братца его черты повыразительней и поухоженней будут. У Сева раньше лицо все время хранило это равнодушное выражение, как у всех наемников. Ну а теперь чувств и не прочитаешь, все под шерстью скрыто.

У братца же его лик более изящен, не такой потрепанный и скрытный. И щас выражал полнейшее офигение. Будто небо свалилось, и ему на башку. В руках у него была шпага, но он явно забыл, что с ней делать. Молчание затягивалось.

— А он не порежется? — из чисто благих чувств спросила я.

Тупой кошак выдвинул меня за дверь и запер ее. Я немного помялась в коридоре, воплей не дождалась и заскучала. Голоса раздавались, но были очень тихими.

— …бу, бу, бу…правда, ты…

— …долго объяснять бу, бу, бу…вернулся… сразу, как узнал…

— …срок, данный… почти вышел…

— …где он?

— …бу, бу, бу, бу… — они заговорили еще тише.

Подумав, я решила, что семейные разговоры подслушивать не стоит. К тому же шея затекла, прижавшись ухом к двери стоять. Вспотела даже, и куртку, торговцами одолженную, в кресло у дверей скинула, авось, никто не польститься на одежку потрепанную.

Я побродила по дому, размышляя над тем, как я отношусь к Севу. То бишь, грабить его или не грабить. С одной стороны, это из-за него тупорылая фея меня моего дара лишила, но, с другой стороны, он по-своему даже обо мне заботился, в лесу не кинул, да и по характеру не шибко злобным был. Мы ведь почти сдружились, да и от проклятия нам вместе избавляться, если я сейчас вон тот серебряный подсвечник стащу или вон ту побрякушку блестящую, меня может совесть замучает. Друзей я никогда не грабила. Даже если это шибко богатые друзья с огромным домом и слугами. В общем, скрепя сердце, бродила я по дому, дорогущие безделушки лапала, но ничего в карман не отправила. Правда, и карманов-то у меня нет. И не пыталась я ничего стащить, просто прикинула. Если выполнить условие феи проклятущей не выйдет, мне ж голодная зима предстоит и нужно делать запасы, аки белка какая.

— Ай!

Не пойми откуда появившийся старикашка в зеленой ливрее, кажется, так эта одежка у слуг называется, вцепился в мое ухо. Уж сколько раз о том, что оборотничье чутье отрубилось, жалею. Раньше бы он фиг ко мне так бесшумно подобрался. Его аккуратная бородка клинышком дрожала от негодования, да и сам он чуть слюни не пускал.

— Воровка! — противно прошипел он. — Как ты сюда забралась? Сейчас стражников позову!

Я попыталась его пнуть и вывернуться, но узкие, костлявые, не по-стариковски сильные пальцы держали крепко.

— Дяденька, выслушайте… — заканючила я.

— Я тебе не дяденька! Как сюда забралась, отвечай!

— Севэриан. Он здесь живет. С братцем повидаться решил, а я друг его!! Да я ему вообще как сестра, дяденька. — Вспоминая нашу поездку, зачастила я, пытаясь высвободить ухо. Ух, фея у меня за все получит. И этот старикашка тоже, как силы верну.

— Севэриан? Старшенький? Он здесь? — его глаза под кустистыми седыми бровями потемнели. Он резко пошел куда-то, но ухо мое так и не отпустил. Я еле сдерживалась, чтобы не выругаться, продолжая давить на жалость. Когда злобно ругаешься, это обычно выходит хуже. Слезы на глазах были уже почти настоящими.

— Дяденька, пустите, а? Я ж говорю, с Севом я пришла! И он расстроится, если вы мне чего-нибудь оторвете.

Отвратный мерзкий старик стащил меня по лестнице, и второй раз за вечер меня выставили за дверь. Через ту самую для слуг, через которую мы с Севом входили.

— С Севэрианом ты или нет, это еще бабка надвое сказала, надолго ли вы тут останетесь. Подождешь его снаружи. Взгляд у тебя больно вороватый. И знай, если что вызываю стражников! — скрипуче пообещал он.

— Подозрительный старый гнусный…

— Что?! — от его возгласа у меня чуть последнее здоровое ухо не заложило.

— Говорю, хорошо, подожду здесь, дяденька. И скажите Севэриану…

Дверь резко захлопнулась у меня перед носом.

— Эй, куртку хоть верни!

Молчание. Вот повезло-то… Я тихо, но от души выругалась, потирая ухо. Шмыгнула носом. Было холодно, а я в одной легкой кофте, а щас чай не лето. От души пнула дверь, надежды на то, что Сев вскоре про меня вспомнит и запустит обратно, было мало. Я пригорюнилась и, обхватив себя за плечи, чтобы теплее было, стала скакать на одной ноге. Авось, не околею. Меня всегда откуда-то выставляли. Когда осталась сиротинушкой, ни одна зараза из деревни не взяла меня к себе. Помню, пришлось до самого потепления в конюшне какого-то торговца овсом питаться, благо жеребенок из меня миленький был, и он меня, как только вырасту, продать хотел. А по ночам, когда конюхи не видят, в человека превращалась и с кухни колбасы воровала. С тех пор холода и зиму ненавижу. Потом немного приноровилась и стала проезжающих мимо торговцев грабить. Вначале просто по ночам, какую сумку наугад стаскивала, а как клыки побольше выросли, да вид страшенный принимать научилась, так жизнь у меня сразу улучшилась. А потом и Талса встретила. Эх, жаль, теперь я ему нафиг не нужна. Воровка из меня так себе, а за просто так он меня кормить не будет. Придется, поджав хвост, возвращаться в деревню, но дом уже весь прогнил до основания, в щели холодные ветры задувают, и где мне зимовать не знаю. Эх, кабы была я шибко красива, как в ипостаси лошади… но чего уж. Даже приворотное зелье сварганить не умею, никто меня просто так не приютит.

— Сев! — скрипнув зубами, проорала я. — Сев!

Никто не отзывался. Обиделась бы, плюнула, да ушла, чтобы потом отомстить, но проклятье прочно меня к наемнику привязало. Наши жизни пока так спутало, ни одна Вязальщица судеб распутать не возьмется. А вот уж потом точно отомщу. Я продолжила прыгать, чисто из упрямства, теплее от этого не становилось.

— Сев, леший тебя побери!!!!!!! — от моего вопля где-то по соседству противно разгавкалась собака.

Наконец, со скрипом открылось окно, и на меня из ведра плеснули. Вроде не помоями, вот уж спасибо доброму человеку. Хорошо отскочить успела. Кровожадно представляя, что я сделаю этому уродскому старикашке, вышла за забор на всякий случай. Мало ли, вдруг в следующий раз и вправду помои будут.

На улице было безлюдно и тихо, свет почти во всех окнах погашен. Никто мимо этого дурацкого дома не шел. Я снова шмыгнула носом, уже кричать надоело, а то придурковатый слуга и вправду стражу может вызвать. А я стражу жутко не люблю. Привычка, с тех пор как с Талсом работать начала.