В Холден-Кроссинге по причине победы конфедератов у приверженцев южан открылось второе дыхание. Роб Джей больше переживал из-за преступного пренебрежения по отношению к жертвам, чем из-за поражения как такового. В начале осени стало известно, что в битве при Бул-Ране погибли, получили ранения или же пропали без вести около пяти тысяч солдат. Сражение унесло множество жизней лишь потому, что о пострадавших некому было позаботиться.
Однажды вечером они с Джеем Гайгером сидели на кухне в доме Коулов; мужчины пытались избегать разговоров о войне. Они обсуждали новость о том, что кузен Лилиан Гайгер, Иуда Бенджамин, стал военным министром у конфедератов. Чувствовали они себя при этом как-то неловко. Они полностью согласились друг с другом в том, что обе армии проявили преступную недальновидность, забыв о спасении собственных раненых.
— Как бы трудно нам ни пришлось, — предложил Джей, — мы не должны позволить этой войне разрушить нашу дружбу.
— Нет, что ты, конечно, не позволим!
Разрушить дружбу она, конечно, не могла, подумал Роб Джей, но их отношения и так уже стали не такими близкими и добрыми. Он вздрогнул от неожиданности, когда Гайгер сердечно обнял его на прощание.
— Я присмотрю за твоими близкими, как за родными, — пообещал Джей. — Ничего не пожалею для того, чтобы они были счастливы.
На следующий день Роб Джей понял, почему Джей вел себя так странно, когда увидел на своей кухне Лилиан: с глазами, в которых едва высохли слезы, она рассказывала Саре о том, что ее муж на рассвете отправился на юг, чтобы поступить добровольцем на службу Конфедерации.
Робу Джею показалось, что весь мир стал серым и мрачным, как форма конфедератов. Он сделал все, что мог, но Джулия Блэкмер, жена священника, умерла от кашля еще до того, как зимний ветер стал холодным и пронизывающим. В церковном дворике священник со слезами на глазах читал погребальную молитву перед теми, кто пришел проститься с усопшей. Когда первая лопата земли и камней упала на сосновый гроб Джулии, Сара так сильно сжала руку Роба Джея, что ему стало больно. Прихожане Блэкмера часто собирались в последующие дни, чтобы поддержать своего пастора. Сара попросила всех знакомых женщин помогать мистеру Блэкмеру, чтобы тот никогда не оставался без сочувствующей компании и вкусной еды. Робу Джею казалось, что священнику, должно быть, нужно хоть немного уединения в его горе, однако мистер Блэкмер не уставал выражать свою признательность за помощь.
Перед Рождеством матушка Мириам Фероция призналась Робу Джею, что получила письмо из франкфуртской адвокатской конторы, в котором говорилось о том, что Эрнст Броткнехт, ее отец, почил. В его завещании было сказано, что он уже договорился о продаже своего вагоностроительного завода и фабрики в Мюнхене; адвокаты сообщали, что его дочери, в мирской жизни известной как Андреа Броткнехт, приготовлена кругленькая сумма.
Роб Джей выразил свои соболезнования по поводу кончины ее отца, которого она не видела уже долгие годы, а потом не сдержался:
— Господи, матушка Мириам, да вы богаты!
— Нет, — спокойно возразила она.
Оказалось, что она отказалась от всех мирских благ в пользу церкви Пресвятой Богородицы, когда принимала постриг. Она уже подписала все необходимые бумаги для того, чтобы передать наследство под юрисдикцию своего архиепископа.
Роб Джей рассердился. Вот уже долгие годы он частенько делал скромные подарки этой общине, поскольку не мог смотреть на мучения монахинь. Он видел строгость их дисциплины, скудость питания и нехватку всего, что трудно было счесть роскошью.
— Немного денег могли бы многое изменить в жизни сестер вашей общины. Даже если вы не хотите принять их для себя, подумали бы о монахинях!
Но она не позволила себе выразить недовольство.
— Бедность — это часть нашей жизни, — пояснила она и кивнула ему на прощание с непередаваемой христианской терпимостью, когда он резко попрощался и уехал.
С отъездом Джейсона из жизни Роба ушло нечто очень важное. Он бы мог, конечно, продолжать заниматься музыкой вместе с Лилиан, но фортепиано и виола да гамба звучали совсем одиноко без мелодичных переходов скрипки Джея, и они оба то и дело находили предлоги, чтобы не играть без Гайгера.
В первую неделю 1862 года, когда Роб Джей полностью утратил радость жизни, внезапно пришло письмо от Гарри Лумиса из Бостона; к письму прилагался перевод статьи, опубликованной в Вене несколько лет назад венгерским доктором по имени Игнац Земмельвайс. Его работа называлась «Этиология, сущность и профилактика лихорадки у новорожденных» и в значительной мере опиралась на статью Оливера Уэнделла Холмса из США. Работая в центральной больнице Вены, Земмельвайс пришел к выводу, что послеродовой сепсис, от которого умирает двенадцать матерей из ста, — заразное заболевание. Так же, как и Холмс несколько десятилетий назад, он обнаружил, что сами доктора переносят болезнь, если не моют руки.
Гарри Лумис писал, что и сам проявляет все больший интерес к предупреждению возникновения инфекций в ранах и хирургических надрезах. Он хотел знать, не слышал ли Роб Джей об исследованиях доктора Мильтона Акерсона, который изучал эту проблему в больнице долины Миссисипи в Каире, штат Иллинойс — по мнению Гарри, не так далеко от Холден-Кроссинга.
Робу Джею не доводилось слышать о докторе Акерсоне. Однако он решил, что обязательно съездит в Каир, чтобы познакомиться с ним. Несколько месяцев ему не удавалось выкроить время для этой поездки. Невзирая на зимнюю стужу, он ездил по домам пациентов. Вьюга стихла лишь тогда, когда прошли первые весенние дожди. Матушка Мириам пообещала ему, что они с монахинями присмотрят за его пациентами, и, в конце концов, Роб Джей объявил, что берет небольшой отпуск и отправляется в Каир.
Девятого апреля, в среду, он поехал на Боссе по богатому гумбо, которое простиралось до самого Рок-Айленда, где и оставил лошадь в конюшне. На закате он пустился в путь по Миссисипи на сплавном плоту. Дождь не прекращался всю ночь. Руки и ноги у него одеревенели. Спрятавшись от непогоды под крышей установленной на плоту хибарки, он уснул на бревнах рядом с плитой.
Утром Роб Джей сошел с плота в Каире. Город представлял собой ужасное зрелище: поля и многие улицы затопило. Он привел себя в порядок на постоялом дворе, где скромно позавтракал, а затем отправился искать больницу. Доктор Акерсон оказался смуглым, невысокого роста мужчиной в очках; огромные усы полностью закрывали его щеки, сливаясь с бакенбардами, в полном соответствии с последней, весьма неудачной модой, родоначальником которой был Эмброуз Бернсайд, чья бригада провела первую успешную атаку против конфедератов в битве при Бул-Ране.
Доктор Акерсон вежливо поздоровался с Робом и заметно обрадовался, услышав, что его работа привлекла внимание коллег в самом Бостоне. В больничных палатах витал резкий запах хлористоводородной кислоты, по убеждению доктора, способной побороть любую инфекцию из тех, от которых так часто гибли раненые. Роб Джей заметил, что запах того, что Акерсон называет «дезинфицирующим средством», перебивает другие дурные запахи в палатах, но раздражает обоняние и режет глаза.
Вскоре он понял, что каирскому хирургу не удалось изобрести никакого чудодейственного лекарства.
— Иногда лечение ран хлористоводородной кислотой оказывает положительное воздействие. Но иногда… — доктор Акерсон пожал плечами, — ничего не помогает.
Он рассказал, что в качестве эксперимента разбрызгивал в воздухе хлористоводородную кислоту в операционной и палатах, но вскоре оставил эту практику, поскольку из-за испарений становилось тяжело дышать, а глаза начинали слезиться. Теперь он довольствовался лишь тем, что вымачивал в этой кислоте перевязочный материал и прикладывал его прямо к ранам. По его мнению, гангрена и прочие инфекции разгорались из-за частиц гноя, которые витали в воздухе, подобно пыли, а смоченные в кислоте повязки не позволяли этим переносчикам заразы попадать на раны.
