Джей продолжал наносить удары учителю и теснить его к двери, пока мистер Байерс не выбежал за дверь и не хлопнул ею напоследок. Джей взял пальто мистера Байерса и бросил его на снег, а затем вернулся в класс, тяжело дыша, и сел на учительский стул.

— Школа отменяется до конца дня, — сказал он наконец, забрал Рэйчел и отвез ее домой на лошади, а его сыновья пошли домой вместе с мальчиками Коулами.

На улице стоял трескучий мороз. Шаман укутался в два шарфа сразу: один обмотал вокруг головы и провел концы под подбородком, а другим закрыл рот и нос, но ноздри у него все равно на мгновение слипались от холода — каждый раз, когда он делал вдох.

Когда они добрались домой, Алекс вбежал внутрь, чтобы рассказать матери, что произошло в школе, а Шаман прошел мимо дверей и направился к реке, где, как он видел, лед раскололся от холода и, наверное, издал при этом замечательный звук. Холод расколол и большой тополь, недалеко от заснеженного гедоносо-теМаквы; выглядело это так, словно в дерево попала молния.

Он обрадовался, что Рэйчел все рассказала Джею. Он чувствовал облегчение оттого, что теперь не обязан убивать мистера Байерса, а значит, скорее всего, его никогда не повесят.

Но один вопрос не давал ему покоя и зудел, словно комариный укус: если Олден считал, что в определенных ситуациях драться — хорошо, и если Джей считал, что драться, чтобы защитить дочь, — это хорошо, то что не так с его отцом?

В течение нескольких часов после того, как Маршалл Байерс сбежал из Холден-Кроссинга, был назначен специальный комитет для поиска нового учителя. В комитет включили и Пола Вильямса, дабы продемонстрировать, что никто не обвиняет кузнеца в том, что его кузен оказался паршивой овцой. Джейсона Гайгера включили для того, чтобы показать: люди верят, что он поступил правильно, выгнав мистера Байерса. Кэррола Вилкенсона включили в состав комитета (кстати, к счастью), потому что страховой агент только что выплатил небольшой полис страхования жизни, который был оформлен на Джона Мередита его отцом. Мередит, владелец магазина в Рок-Айленде, как-то признался Кэрролу, как он благодарен своей племяннице, Дороти Барнем, за то, что та оставила свою работу школьной учительницы и ухаживала за его отцом до самой его смерти. Комитет по найму провел собеседование с Дороти Барнем. Вилкенсону понравилось ее простое лицо и то, что она была старой девой лет тридцати, а значит, ей вряд ли придется бросать работу в школе в связи с замужеством. Пол Вильямс потому поддержал ее кандидатуру, что чем скорее они наймут нового учителя, тем быстрее люди забудут о его проклятом кузене, Маршалле. Джею она приглянулась тем, что говорила о преподавании так спокойно, уверенно и с такой теплотой, что становилось ясно: это ее призвание. Они наняли ее за семнадцать долларов пятьдесят центов за семестр, на полтора доллара меньше, чем мистера Байерса, потому что она была женщиной. Спустя восемь дней после того, как мистер Байерс выбежал из здания школы, мисс Барнем приступила к своим обязанностям. Она решила не менять принцип рассаживания детей в классе, который ввел мистер Байерс, потому что дети привыкли к этому. До этой школы она преподавала в двух других: одна находилась в деревне Блум и была меньше нынешней, а вторая находилась в Чикаго и была больше. Единственным физическим недостатком, с которым она уже сталкивалась у ребенка, была хромота, и она очень заинтересовалась, узнав, что среди ее подопечных есть глухой мальчик.

Во время первого разговора с юным Робертом Коулом ее поразило то, что он умеет читать по губам. Она разозлилась на саму себя за то, что лишь после обеда поняла: сидя на своем обычном месте, этот мальчик не видит, что говорят остальные дети. В здании школы был один свободный стул — им пользовались взрослые, заходившие в школу, и мисс Барнем отдала его Шаману, поставив его перед скамьей и немного сбоку, чтобы он видел ее губы и губы своих одноклассников.

Еще одна большая перемена для Шамана произошла, когда настало время для урока музыки. По привычке он начал доставать золу из печи и носить дрова, но на сей раз мисс Барнем остановила его и попросила занять свое место на стуле.

Дороти Барнем давала ученикам ноту, дуя в маленькую круглую дудочку, и затем учила их произносить фразы по восходящей гамме: «На-ша-шко-ла-рай-зем-ной!», а затем — по нисходящей: «Не-рас-ста-нем-ся-с то-бой!» К середине первой песни стало ясно, что она оказала медвежью услугу глухому мальчику, включив его в занятие: юный Коул просто сидел и смотрел, и скоро в его глазах появилось унылое терпение, которое она нашла невыносимым. И она решила дать ему какой-нибудь инструмент, через колебания которого он мог бы «услышать» ритм музыки. Может, барабан? Но шум барабана будет заглушать пение других детей.

Она немного подумала над возникшей проблемой, а затем отправилась в «Универсальный магазин Гаскинса» и попросила коробку из-под сигар, куда положила шесть красных шариков — таких, которыми играют мальчишки. Если трясти коробку, шарики производили слишком много шума, но когда она оклеила внутренности коробки мягкой синей тканью от негодной женской сорочки, результат ее удовлетворил.

На следующее утро во время урока музыки Шаман держал коробку, а мисс Барнем, держа его за запястье, встряхивала его руку, демонстрируя каждую ноту, пока ученики пели патриотическую песню. Он разобрался, что к чему, читая по губам учительницы и соотнося прочитанное с сотрясением коробки. Петь он не мог, но зато познакомился с ритмом и расчетом времени, произнося одними губами текст каждой песни, которую пели его одноклассники, быстро привыкшие к тихому шороху «коробки Роберта». Шаману коробка из-под сигар очень понравилась. На ее крышке была изображена темноволосая королева с могучей, прикрытой шифоном грудью, были написаны такие слова: « Panatellas de la Jardines de la Reina» и стоял штамп нью-йоркской фирмы «Готтлиб табакко импортинг компани». Когда он поднес коробку к носу, то уловил запах ароматического кедра и слабое благоухание кубинского листа.

Мисс Барнем скоро распорядилась, чтобы все мальчики по очереди приходили в школу раньше остальных, выгребали золу и приносили дрова. Хотя сам Шаман никогда не рассматривал свою судьбу под этим углом, но, как ни крути, его жизнь резко изменилась благодаря тому, что Маршалл Байерс оказался не в состоянии воздержаться от поглаживания юных грудей.

В начале марта, когда морозы еще не отступили и прерия по-прежнему лежала скованная твердым, словно кремень, льдом, в приемной Роба Джея каждое утро толпились пациенты, а когда время приема больных заканчивалось, он старался как можно чаще выезжать с визитами, потому что через несколько недель грязь сделает поездки если не невозможными, то весьма затруднительными. Когда Шаман был не в школе, отец позволял сыну составлять ему компанию во время таких визитов: мальчик брал на себя заботу о лошади, что позволяло доктору сразу же по приезду заходить в дом, к пациенту.

Одним свинцово-серым днем, ближе к вечеру, посетив Фредди Волла, подхватившего плеврит, они ехали по дороге вдоль реки. Роб Джей раздумывал, что делать дальше: посетить ли Энн Фрейзер, проболевшую всю зиму, или отложить визит до завтра. Неожиданно из-за деревьев показались три всадника. Они были тепло одеты и укутаны в шарфы, как и двое Коулов, но от внимания Роба Джея не укрылся тот факт, что у каждого из незнакомцев было с собой оружие: револьвер за кушаком, перетягивавшим толстую шубу, и ружье в чехле, у передней части седла.

— Ты ведь доктор?

Роб Джей кивнул.

— А вы кто?

— Нашему другу нужен доктор. Очень нужен. Несчастный случай.

— Что произошло? Вы думаете, он себе что-то сломал?

— Нет. Ну, наверняка не скажешь. Может, и сломал. Получил пулю. Вот сюда, — сказал незнакомец, похлопав ладонью по левой руке в районе плеча.