Они узнали от агентов, что первый артиллерийский огонь прогремел в стычке между отрядами кавалерии. Весь день с севера до солдат доносились звуки битвы, становившиеся все громче — неутихающий приглушенный гул мушкетов, похожий на рычание тысяч бешеных псов, отрывистый грохот канонады. В лица солдатам били резкие порывы ветра.

Около полудня сто тридцать первый полк в третий раз за день выдвинулся в путь — теперь они направлялись в сторону города; доносящийся оттуда шум становился все громче, а вспышки от пушечной стрельбы и облако серого дыма — все ближе. Роб Джей уже успел довольно хорошо узнать солдат, а потому ему было известно, что большинство из них жаждали получить хоть незначительное ранение — какую-нибудь несерьезную царапину, которая оставит боевой шрам, но которую легко залечить, так что, когда парни вернутся домой, все увидят, как сильно они страдали за торжество победы. Но теперь они шли туда, где люди гибли за победу. Они прошли через город и стали подниматься на холмы, окруженные звуками битвы, которые раньше слышали лишь издалека. Несколько раз артиллерийские выстрелы просвистели совсем близко — и вот они добрались до пехотинцев, лежащих в окопах, и четырех батарей легкой артиллерии под обстрелом. На вершине холма, где им было приказано остановиться, они оказались прямо в центре кладбища, в честь которого холм и получил свое название — его называли Кладбищенским холмом.

Роб Джей начал обустраивать медпункт позади одного мавзолея внушительных размеров, который одновременно и защищал его, и отбрасывал короткую тень, как вдруг в поисках врача примчался обливающийся потом полковник. Он представился полковником Мартином Николсом из медико-санитарной службы и сообщил, что является ответственным за санитарную часть.

— У вас есть опыт проведения операций? — спросил он.

Для ложной скромности момент был неподходящий.

— Да, есть. И немалый, — ответил Роб Джей.

— Тогда вы нужны мне в полевом госпитале, куда прибывают пострадавшие с серьезными ранениями.

— Если не возражаете, полковник, я бы хотел остаться со своим полком.

— Возражаю, доктор, категорически возражаю. У меня есть хорошие хирурги, но также в госпитале работают и несколько молодых и неопытных врачей, которые совершают роковые ошибки во время проведения операций и устраивают чертов беспорядок. Они ампутируют конечности, оставляя при этом кожные лоскуты, а некоторые даже культи делают так, что из ноги торчат несколько дюймов кости. Они проводят странные экспериментальные операции, за которые опытные врачи и браться бы не стали — иссечение головки плечевой кости, дезартикуляцию тазобедренного или плечевого суставов. Калечат людей тогда, когда этого можно было бы и избежать. Их пациенты будут каждое утро просыпаться с криками от ужасной боли до конца своих дней.

Я с радостью заменю одного из этих «хирургов» и отправлю его сюда, на ваше место; делать раненым перевязки он все-таки способен.

Роб Джей кивнул в знак согласия. Вместо себя следить за медпунктом он оставил Ордуэя, пока не появится тот, другой доктор, а сам проследовал за полковником Николсом вниз, к подножию холма.

Больницу устроили в черте города, в здании католической церкви, которая, как гласила вывеска, носила имя святого Франциска. Роб дал себе слово непременно рассказать об этом матушке Мириам Фероции. Сразу у входа, за распахнутыми настежь двойными дверьми, стоял операционный стол — это было необходимо для того, чтобы предоставить хирургу как можно больше света. Церковные скамьи накрыли досками, застелили соломой и простынями, чтобы раненые могли лежать на них, как на койках. В темной сырой комнате в подвале, освещаемой желтоватым светом ламп, было еще два стола, и Роб Джей занял один из них. Он быстро снял мундир и засучил рукава как можно выше, пока капрал первой кавалерийской дивизии усыплял хлороформом солдата, которому выстрелом пушечного ядра оторвало кисть руки. Как только парень отключился, Роб Джей отрезал пострадавшему руку чуть повыше запястья, оставив достаточно кожи для того, чтобы образовалась культя.

— Следующий! — выкрикнул он. Тут же внесли следующего пациента, и Роб Джей с головой ушел в работу.

Подвал был не таким уж маленьким, примерно двадцать на сорок футов. В другом конце помещения стоял еще один стол, где работал другой хирург, но они с Робом лишь изредка поглядывали друг на друга и обменялись от силы парой слов. Только ближе к вечеру Роб Джей ободрил другого доктора, сказал, что тот отлично поработал, на что получил ответную похвалу, а затем оба они вновь сосредоточились каждый на своем столе. Роб Джей вытаскивал пули и осколки металла, возвращал на свое место выпавшие внутренности, зашивал раны, ампутировал конечности. Ампутировал снова и снова. Пули Минье обладали низкой скоростью на излете, и поэтому наносили особенно большой урон, буквально кроша кости. Если пуля проникала в живую плоть или дробила кости на крупные осколки, единственным выходом для хирургов оставалась ампутация. На грязном полу между Робом Джеем и вторым хирургом росла куча рук и ног. Время от времени приходили подручные и куда-то уносили отрезанные конечности.

Спустя четыре или пять часов в подвал ворвался полковник, одетый в серую форму, и объявил докторам, что они взяты в плен войсками Конфедерации.

— Мы — солдаты получше, чем вы, парни! Мы захватили весь город. Ваши войска отброшены к северу. Мы взяли в плен тысячи четыре ваших.

На это докторам было нечего ответить. Второй хирург взглянул на Роба Джея и пожал плечами. Роб Джей в этот момент оперировал и попросил полковника не загораживать ему свет.

Когда случалось короткое временное затишье, он пытался вздремнуть хоть пару минут. Но такая возможность выпадала ему нечасто. Бойцам, участвовавшим в битвах, удавалось выспаться ночью, а вот доктора вынуждены были трудиться без перерыва, пытаясь спасти людей, вышедших из строя. В подвале не было окон, поэтому лампы не выключались ни на минуту. Вскоре Роб Джей окончательно утратил чувство времени.

— Следующий! — продолжал выкрикивать он.

Следующий! Следующий! Следующий!

Его работа была равносильна чистке Авгиевых конюшен, потому что не успевал он закончить с одним пациентом, как тут же вносили другого. Некоторые из них были одеты в залитую кровью, изорванную в клочья серую форму, на некоторых была такая же, только голубая. Очень скоро он понял, что поток раненых не закончится никогда.

Однако их запасы отнюдь не были неисчерпаемыми: больница израсходовала почти весь перевязочный материал, кончались и запасы пищи. Тот же полковник, который чуть раньше хвалился тем, что южане — лучшие солдаты, теперь сообщил ему, что у южан больше нет ни хлороформа, ни эфира.

— Вы не в состоянии ни одеть их, ни утолить их боль. Поэтому в конце концов вы потерпите поражение, — сухо ответил Роб Джей без всякой радости в голосе и попросил полковника принести остатки запасов спиртного. Полковник ушел. По его приказу принесли немного виски для пациентов и горячего супа из голубятины для хирургов, который Роб Джей проглотил так быстро, что даже не успел почувствовать вкуса.

В отсутствие анестезии ему пришлось задействовать в операциях нескольких сильных мужчин, чтобы те держали пациента. Он был вынужден снова оперировать в таких же условиях, в каких его учил Вильям Фергюсон, когда он был моложе и должен был резать, зашивать, пилить очень быстро и уверенно. Пострадавшие кричали и бились от боли в его руках. Доктор работал молча, его глаза оставались открытыми, хоть он и часто моргал от усталости. Он чувствовал, как его ступни и колени отекают и наливаются болью, но лишь иногда, когда подручные выносили одного пациента и вносили другого, позволял себе немного размять пальцы, потирая руки. Ранения попадались всегда разные, оказалось, что люди изобрели такое великое множество способов истреблять себе подобных, что все пациенты стали похожи друг на друга, практически превратились в близнецов — даже те, кому полностью оторвало осколком снаряда челюсть или гениталии, либо те, кто остался незрячим после взрыва.