Любому из сидящих в круге, кто посмотрел бы вверх, это показалось бы падающей звездой. Поначалу Томас подумал именно так и даже загадал на нее желание, как часто делал в безоблачные ночи юношей, в Шропшире. Однако ему еще не попадалось таких звезд, которые падали бы в крону дерева. И никогда за одной не следовало с мгновенным интервалом еще двадцать… сорок… пятьдесят. Большинство взмывало в воздух пылающими дугами и падало на крыши домов, которые мгновенно вспыхивали. Некоторые рухнули в круг танцующих. Однако барабаны сделали еще несколько ударов, танцоры все еще подпрыгивали и кричали, и только когда их предводитель словно проглотил кусок огня и мешком повалился на землю, Томас — и все остальные — внезапно поняли, что случилось что-то очень нехорошее.

Или, может быть, это был крик «Тахонтенраты!», который раздался в темноте. Или вид бегущего призрака, который внезапно ворвался в центр круга, размахивая громадной боевой палицей. Сбив с ног еще одного танцора, призрак выбежал из круга по другую его сторону.

Многие из призрачных воинов наносили удары по любому телу, оказавшемуся рядом, будь то ребенок, женщина или мужчина. Однако Тагай в качестве своего первого противника выискивал воина — и вскоре нашел его, громадного татуированного зверя, схватившего боевую палицу с приступки ближайшего вигвама и бросившегося на врага. Удар был направлен с высоты вниз. Палица стремительно рухнула на то место, где только что находился Тагай, и стукнула о землю. Отпрянув в сторону, Тагай нанес режущий удар отцовской палицей, и острие клинка вспороло ногу великана. Тот взвыл от боли, а Тагай рванул оружие на себя, освобождая клинок. Противник упал, и юноша снова нанес удар вниз, так что металл рассек открытую шею. Перепрыгнув через труп, Тагай увидел раскрашенного белой глиной воина, оборонявшегося взмахами палицы от троих врагов. Молодой вождь присоединился к схватке, нанеся неприятелям высокий удар в лицо и низкий — в ногу. Вокруг него лежали дергающиеся конечности, и когда тяжелая боевая палица размозжила череп последнему из татуированных, два тахонтенрата внезапно остались одни.

Трещало пламя. Крыши занялись быстро, сгорали в считанные секунды и обрушивались внутрь кратерами искр. Рядом с ними стоял нестерпимый жар. Между этими адскими огнями сражались освещенные пожаром воины. Центральная площадка опустела: толпа стремительно разбежалась, затаптывая упавших. В странное мгновение полного спокойствия Тагай почувствовал, как по его лицу ударили первые крупные капли давно собиравшегося дождя.

— Сюда! — крикнул он своему товарищу.

У восточной дороги он увидел более крупную схватку: там собрались несколько воинов противника, к которым бросились многие тахонтенраты. И двое «призраков» побежали к месту боя по узкому проходу между вигвамами.

Поначалу Джанни решил, что это — просто новый вариант танца, более шумный, чем раньше. А потом услышал жадный рев огня, и тогда вопли людей приобрели совершенно другое значение. Он как раз закончил чистить и заряжать свой второй пистолет. Опустив полку, Джанни засунул пистолет себе за пояс рядом с первым и, взяв меч, вышел из вигвама.

И попал в центр хаоса. Откинутая дверная занавеска распахнула перед ним мир ужасов. По улицам мчались вурдалаки, наносившие удары в спины татуированных воинов. Стены пламени поднимались на западе, и дым огромных пожаров моментально стал разъедать глаза. Воздух был полон грома, и, на секунду подняв голову к небу, Джанни почувствовал первые тяжелые капли дождя. Поскольку рядом с юношей только что убили еще одного воина, то казалось, будто с небес льется кровь.

Джанни Ромбо обнажил меч. Кто бы ни были эти белые вурдалаки, но они убивали — если не его друзей, то людей, обещавших ему то, чего он жаждал. Вот почему, когда очередной человек пробежал мимо, преследуемый своим демоном, Джанни схватился за рукоять меча обеими руками и нанес удар параллельно земле. Клинок впился в выкрашенную белым шею, оборвав боевой клич.

Слева от Джанни опомнились и вступили в бой несколько его союзников. Их голоса взлетали к небу вместе с палицами, бросая вызов врагам. Началась схватка, в которой участвовали не менее двадцати бойцов. Повсюду сыпались удары, сталкивались щиты. Джанни шагнул к сражающимся, выискивая возможность нанести новый удар, — и тут позади него послышались шаги бегущих. Джанни повернулся, доставая один из пистолетов. Два белых воина оказались всего в десяти шагах. Прицелившись в ближайшего, Джанни спустил курок. Пуля вырвалась из дула, дым на секунду закрыл ему обзор. А в следующее мгновение дым рассеялся. Второй воин по-прежнему бежал к нему, занося узкую выгнутую палицу.

Чтобы выстрелить, Джанни переложил меч в левую руку, так что ему пришлось парировать удар не с той руки. К тому же он ожидал встретить тяжелую боевую палицу с круглым набалдашником. А эта нанесла режущий удар, словно меч, и Джанни едва успел выставить между нею и своим телом клинок. Однако оружие врага оказалось более легким, чем его, и неприятель быстро отвел лезвие назад и ударил снова. Джанни почувствовал, как что-то ударилось в его тазовую кость и заскрежетало там. Ему понадобилось мгновение, чтобы понять: его ранили.

— Святой Иисусе! — вскрикнул он.

Эти слова помогли Тагаю понять, кто его противник. До этой секунды он просто реагировал на происходящее: увидев, что его товарищ упал от пистолетного выстрела, молодой вождь бросился на врага, чтобы отомстить за друга. Теперь же он рассмотрел лицо, освещенное огнем охваченного пожаром вигвама. Тагай уже видел это лицо раньше, через дыру в разбитом каноэ. И еще один раз — до этого, в переулках Монмартра.

— Джанни Ромбо! — произнес Тагай. И, назвав его по имени, замялся.

Пауза была достаточно долгой, чтобы его враг отшатнулся назад, переложил меч в правую руку и ответил на взгляд индейца с не меньшим изумлением, а потом и с бешенством.

— Тагай!

Джанни атаковал одновременно с этим возгласом, и его длинный клинок яростно рассек воздух. Тагай понимал, что не может принять удар на свое оружие: металл раздробит деревянную основу палицы. Он пригнулся и сделал ложный выпад, позволив противнику оттеснить его назад.

Джанни споткнулся о труп человека, которого только что застрелил. Он упал на одно колено, но его последний выпад, острием в грудь, отбросил Тагая на спину. В следующее мгновение Тагай уже вскочил, но итальянцу понадобилась всего секунда для того, чтобы вытащить из-за пояса второй пистолет.

Сражение, кипевшее позади них, откатилось за угол. И хотя ночь по-прежнему была полна воплей и пламени, они внезапно оказались наедине.

— Ну, — сказал Джанни, целясь в индейца, — что ты сделал с моей сестрой?

Дождь начался в тот момент, когда в яму бросили последние связки костей. Семьи отходили, как только их сверток освобождался от своего содержимого, произнеся последние молитвы и пролив последние слезы. Сначала они двигались медленно, а потом быстрее: мужчины, уводившие племя к воде, начинали торопить. К тому моменту, когда отошли последние, уже лил сильный дождь.

Только одна семья осталась стоять на краю ямы — и еще те мужчины, которые перемешивали кости длинными веслами, соединяя останки тахонтенратов в общей могиле. Анна смотрела, как две племянницы, которым помогал маленький Доне, отогнули края шкур, открыв Гаку остальным горюющим родичам.

— Под конец моя сестра была счастлива, — проговорил рядом с ней Пойманный.

Он спустился с настила, откуда руководил обрядом. Сняв с себя вампумы, он опустился на колени и бережно положил их рядом с телом. Выпрямившись, вождь повернулся к Анне и спросил:

— А ты ничего не хочешь ей дать? У нее перехватило горло.

— У меня нет ничего… ничего, кроме…

Анна запустила руку в мешочек, висевший у нее за спиной. Там она нащупала две вещи. Серебряный крестик брата… и кисть Анны Болейн. И с этим прикосновением пришли воспоминания. Яркие мгновения, представшие перед ней, словно ряд живых картин. Миг, когда она прикоснулась к этой реликвии в Лондонском Тауэре и почувствовала умершую королеву совсем близко, разбуженную к призрачному бытию желаниями порочных людей. Рунное видение разрушений и спасения в роще с серебристыми березами… Другая рука с багровым клеймом убийцы, лежащая в шкатулке… Медведь, привязанный к столбу на дворцовом дворе, и мужчина, который одновременно был медведем, извлекающий упавшую Анну из обломков сладкой крепости… Меч ее отца, взлетающий над носом корабля с силой вновь обретенного мужества. И наконец воспоминание столь недавнее, что девушку не отделял от него даже сон одной ночи, — утреннее пробуждение рядом с мужчиной, которого она любила всю ночь, и рывок к женщине, которая сделала эту любовь возможной. К этой женщине, к Гаке, которая умерла с улыбкой на губах, сжимая в своей руке шестипалую кисть.