— Нет, нет. Все видно и слышно так ясно...
— Я заберу вас к себе — в Обуховскую больницу, — Федотов платочком вытирал Милодоре горячее лицо. — Но вы должны мне помочь... Успокойтесь, соберитесь с силами и скажите сейчас: вы готовы помочь?..
Доктор Федотов вошел в номер к Карнизову. Была глубокая ночь. Горели в серебряных подсвечниках свечи. Поручик сидел за столом и писал.
Увидев вошедшего Федотова, Карнизов отложил перо.
— Надеюсь, не понадобится забирать ее к вам?.. У нее ведь обычная простуда, как я понимаю.
Доктор Федотов сел перед ним на стул. Лицо доктора было сумрачно.
— Она весьма плоха, поручик...— Что значит — весьма? Она же не при смерти...
— У нее лихорадка. Ее мучит кашель, болезненный в груди... Все говорит за то, что у Милодоры Шмидт развилось сильнейшее воспаление.
— И...
— Если ничего не предпринять, то к утру разовьется отек легких, что вызовет постепенно нарастающую обтурацию, как следствие — асфиксию и...
— Говорите яснее, — занервничал поручик.
— Она вряд ли доживет до следующего вечера.
— Значит, вы хотите ее забрать... Василий Иванович развел руками:
— Я бы мог еще что-то сделать на месте пару дней назад. Но сейчас недуг слишком укоренился. И чтоб подвигнуть его в обратную сторону, нужно немало потрудиться многим людям... Впрочем я не могу поручиться за то, что наши последующие усилия приведут к успеху. Время потеряно, знаете ли...
Карнизов откинулся на спинке стула и некоторое время размышлял.
Доктор Федотов вздохнул:
— Думайте быстрее, поручик. Дорога каждая минута... Ваша... подопечная... сгорает... Я полагаю, не в интересах дознания, чтобы она сгорела здесь. И не в моих, поскольку мне сложнее будет переломить болезнь.
Карнизов вскочил со стула. Карнизов не хотел выпускать из своих рук Милодору Шмидт, и в то же время отлично знал, что, сгори она здесь, начальство его за это не похвалит. Он нервничал и едва мог сдерживать себя, чтобы не сорваться на крик:
— А в полной ли вы уверенности, что дело обстоит именно так? У меня есть сомнения... Не оказывает ли на вас слишком большое влияние личная приязнь?
Федотов кивнул на стол:
— Я изложу свое мнение на бумаге — как и полагается.
— Пишите!... — поручик подвинул ему лист бумаги и чернильницу с пером.
Доктор молча с угрюмым лицом написал несколько строк и размашисто расписался.
Когда с формальностями было закончено, Карнизов сказал:
— Кроме сопровождения, я пошлю с вами еще одного солдата. Он будет стоять на часах возле больничных покоев...
— Охранять?
— Я не хочу рисковать... Милодора Шмидт представляет слишком большую опасность... И в случае побега я слагаю с себя всякую ответственность...
— О каком побеге можно говорить, если она не сделает самостоятельно и пяти шагов?
— У нее могут быть соумышленники, которые...
— Конечно, конечно, голубчик!... Я не подумал... О чем речь!... — сказал, промакивая у себя на лбу пот, доктор. Карнизов вскочил со стула, будто ужаленный.
— Я вам не голубчик, сударь!... Я вам — офицер!... Извольте соблюдать... — у него налились кровью глаза, задрожали губы и подбородок; брызгала на стол слюна.
— Конечно, конечно, го... Простите старика!... — доктор попятился из номера; вид разъяренного Карнизова был ему неприятен, как, впрочем, и вид Карнизова не разъяренного...
— И чтобы все было как положено!... — орал поручик вслед доктору. — Чтобы ответственность!...
... Носилок в тюрьме равелина не нашлось.
Доктор Федотов и тот молодой солдат из караульных под руки вывели Милодору во дворик. Там ожидал экипаж, обитый железом. Поручик Карнизов прохаживался рядом, заложив руки за спину. Поручик желал убедиться: действительно ли так уж плоха Милодора. Он устремил на нее пристальный взгляд... Да, она была плоха. Она была в таком состоянии, что даже не заметила Карнизова, мимо которого ее провели.
Милодору посадили в экипаж и укрыли каким-то одеялом.
В это время Карнизов позвал:
— Господин Федотов!... Доктор оглянулся.
Поручик с каменным лицом погрозил ему пальцем:
— Головой отвечаете...
Спустя несколько минут экипаж выехал из ворот крепости. Уже всходило солнце. В лучах его розовели воды Невы, а также редкие облака, как бы подсвеченные снизу, и городские крыши. Воздух был по-осеннему прозрачен и свеж.
— Все позади уже. Позади... — сказал Василий Иванович.
Милодора сидела на жесткой скамье тюремного экипажа, прижавшись к доктору Федотову и положив голову ему на плечо. Кашель отступил пока... а может, кризис действительно прошел...
Карета ужасно громыхала железом на булыжной мостовой. Но сквозь этот грохот Милодора слышала слова, сказанные доктором:
— Вы знаете, голубушка, кто нам поможет более всего?..
— Аполлон?
— Нет... Вы, быть может, удивитесь, но поможет нам Миша Холстицкий...
Солдат, обняв ружье, дремал на скамейке напротив...
Уже под вечер следующего дня солдат вернулся в крепость с донесением от лекаря Федотова. В донесении было сказано, что, несмотря на все предпринятые усилия его, Федотова, лично как пользующего врача (применялись весьма энергически антифлогоз — против воспаления, и лактукарий — против кашля, а также другие весьма действенные средства, о коих будет доложено отдельно) и ученого совета, переломить кризис в течении болезни Милодоры Шмидт не удалось, и оная Милодора Шмидт рано утром такого-то числа скончалась в семнадцатом покое Обуховской больницы... Смерть Милодоры Шмидт могут свидетельствовать доктор Федотов, фельдшер Яков Зейбельман, сиделка Антонида Телегина и солдат крепости Андрей Стеклов...
Солдат Андрейша Стеклов положил пакет с донесением на стол перед поручиком.
Карнизов исподлобья взглянул на солдата:
— Умерла?
— Умерла-с... господин поручик...
— Иди пока, — ледяным голосом сказал Карнизов.
Когда солдат вышел, поручик разорвал пакет (хотя всегда вскрывал пакеты аккуратно — срезал ножницами край) и прочитал донесение.
— Вывернулась-таки!... — он нервно скомкал бумагу и бросил под стол. — Вывернулась...
Но уже через минуту поднял донесение, расправил его на колене и положил под стопку других бумаг. Потом достал чистый лист и изложил на нем по пунктам указания Федотову: умершую в больнице Милодору Шмидт вынести из покоя завтра после осмотра чиновным лицом; вынести только после вечерней зари, дабы не было слишком многих свидетелей, и о личности умершей не распространяться; тело поместить в особый покой (а если такового не имеется — будет занят, — в мертвецкую); пригласить священника для отпевания по православному обряду; свезти умершую на кладбище, что на Васильевском острове, погрести скромно; все расходы на похороны принять за счет крепости...
Разумеется, тем чиновным лицом был сам поручик Карнизов...
На следующий день примерно в час по полудни поручик приехал в Обуховскую больницу.
Встречавший его на крыльце фельдшер проводил в «особый покой». Комната на втором этаже больницы, окнами на север, была затемнена. В углу под образами курилась кадильница. Кроме кадильницы и иконы Иверской Божьей Матери, в комнате были только три предмета: стул, невысокий стол и гроб на столе. Гроб был очень красивый и дорогой — не иначе из ливанского кедра (того самого знаменитого кедра, из которого некогда египтяне строили свои корабли, из которого они делали саркофаги), лакированный, с резными краями и четырьмя бронзовыми ручками по краям.
Вслед за Карнизовым в комнату вошел доктор Федотов, которому сообщили о появлении офицера из крепости; от доктора пахло камфарой.
Поручик кивнул ему и сел на стул:
— Почему такой дорогой гроб? Я же велел скромнее... Если каждому умершему арестанту крепость будет покупать такой гроб...
— Это подарок...
— Подарок? — неприятно удивился Карнизов. — Чей?
— Граф Н. вернулся в Питер... И, узнав о кончине госпожи Шмидт, сделал ей последний подарок.
