Он поднял с лестницы большой мешок из телячьей кожи, развязал шнурок и показал свои инструменты: ножи, лезвия, ланцеты, серебряный катетер, железо для прижигания, всевозможные иглы и зажимы. Затем достал запачканную в крови стальную пилу. Я кивнул, и он, поморщившись, положил пилу обратно в мешок.

— Разве люди не понимают разницы между лекарством и амулетами? — удивленно спросил я, выходя за ним на улицу.

— Куда там! — фыркнул Сфорно, сплевывая в бороду яблочные косточки. — Ну разве что в редких случаях. Заклинания и заговоры иногда помогают не меньше других средств. Видишь ли, некоторые священники любят изгонять дьявола, и ни один еврей не может противоречить священнику — а то рискует поджариться! Да еще эти брадобреи-хирурги, для которых кровопускание — верное средство от всех болезней. Я вообще не уверен, что кровопускание хоть от чего-то помогает.

— От большой потери крови люди умирают, — заметил я.

Я сам такое видел — это не раз демонстрировал нам Сильвано. Он дважды пускал ребенку кровь из бедра, заставляя остальных смотреть, как тот медленно истекает кровью. И я в который раз порадовался, что убил это чудовище.

— Меня никогда до конца не убеждали целебные возможности кровопускания, — признался Сфорно, швырнув в канаву огрызок.

Мы уходили из еврейского квартала через узкие кирпичные улочки Ольтарно, где по вине чумы остались заброшенными недостроенные дворцы флорентийской знати и зажиточных купцов. Обычные пекарни, кустарные мастерские, в основном закрытые, но не все. Я оглядывался и замечал, что мы уже не одни на улице. Трое детишек шли за женщинами, которые сплетничали о рыночных новостях. Два конных стражника протрусили мимо. Мужчина в багряной судейской мантии торопливо шагал в кузницу за углом, из которой доносился деловитый звон наковальни. Открылась парфюмерная лавка. Из окна на третьем этаже даже высунулась рука, чтобы убрать из ящика засохшие цветы. Сфорно увидел, что я озираюсь по сторонам, и кивнул.

— Теперь, когда чума уходит, люди возвращаются в город. Но Странник, наверное, ушел. Он не появился за завтраком.

— Он ушел, потому что чума отступила?

— Может, так, а может, потому что ему захотелось, — пожал плечами Сфорно. — Он приходит и уходит, когда ему вздумается. Он вернется. Он как бородавка, которую никогда не вывести до конца.

— А я думал, он ваш друг, — удивился я.

— Да разве этот смутьян кому-то друг? — ответил Сфорно с таким сарказмом, что мы невольно улыбнулись друг другу. — Он вечно доводит Лию. Умудряется задавать неподходящие вопросы в самое неподходящее время, а потом она два дня на меня злится. Недавно взялся за Рахиль и вчера вот ее тоже взбаламутил. Она ответственная, серьезная девочка, которая знает себе цену и не любит, когда ее задевают. Я уж было подумал, она в него чашкой запустит. Надеюсь, Странник успеет увернуться, а то ведь он немаленькая цель!

— Он с этими своими загадками сам похож на обманщика трикстера, — медленно произнес я, снова вспомнив вчерашнюю ночь.

Я никак не мог разобраться в своем приключении: что это была за пещера, где я подрался с Николо и вдруг оказалось, что он — это я, и кто показал мне будущее? Тогда все это было так реально и ощутимо, но сейчас таяло, как сны с наступлением дня. Я знал, что никогда этого не забуду, но не знал, что останется от них, когда пройдет время. И я решил поступить как всегда: сосредоточиться на ближайшей цели. Прежде, что бы ни случалось в жизни, я принимал все как должное, предоставляя событиям идти своим ходом. Но сейчас многое изменилось, отчасти из-за того, что, работая могильщиком, я насмотрелся на смерть, а отчасти благодаря философскому камню и вызванным им видениям. Сейчас я был больше готов выбирать и действовать.

Видения прошлой ночи, видимо, были сотканы из той же материи, что и давние путешествия к фрескам Джотто, а эти странствия были реальны и дороги моему сердцу. Уж кому, как не мне, знать! И выбор, который был мне предложен в видении, тоже был в каком-то смысле реален. В каком смысле реален — я не знал. Возможно, его плоды проявятся в моей обыденной жизни, а возможно, лишь в царстве грез. Может быть, в моей жизни все останется как и прежде. Я буду заниматься работой, картинами, а теперь еще и учением, а любовь, о которой я так мечтал, осуществится лишь в той, другой жизни, в мечтах и видениях и мысленных путешествиях, а не в реальном мире, полном страдания и лишений. Придется подождать, пока видения созреют, и тогда я увижу, что это было и что просочилось из той жизни в эту. Мне не верилось, чтобы смеющийся Бог действительно предложил мне на выбор такой замечательный удел. Разве это не испортило бы ему все удовольствие от его шутки? У меня накопилось много вопросов, и я собирался задать их Страннику и Геберу.

Но оказалось, что Странник ушел, а Гебер быстро угасал. Мне было еще горше сознавать это теперь, когда нас породнил философский камень. Гебер вмешался в мою жизнь и направил ее по другому руслу, которое было гораздо лучше прежнего. И он многое знал обо мне. Как много и что именно он знал, мне было до сих пор не ясно. Я не хотел терять его по многим причинам. Как и раньше, я намеревался добиться от него секрета превращения обычного металла в драгоценное золото. Какие бы видения меня ни посещали, но желудок требовал пищи, а тело — одежды, а лучшее средство для удовлетворения этих потребностей — золото.

— О Страннике можно не беспокоиться, он объявится, когда надумает. Скорее всего, в самый неподходящий момент. А пока, — сказал Сфорно, возвращаясь к нашим нынешним делам, — если уж ты хочешь сопровождать меня и обучаться лекарскому делу, тебе нужно изучать травы. Я знаком с одной женщиной из Фьезоле, которая знает о них почти все. Если она пережила чуму, попрошу ее тебя научить. Среди женщин тоже есть чудесные целительницы! — доверительно сообщил он. — Почти все ученые доктора не принимают их всерьез, но я всегда доверял знахаркам больше, чем кровопускателю из цирюльников. И даже ученому врачу нужна на подмогу хорошая повитуха. Без повитух не обойтись. Врач не может прибежать к каждой беременной корове, которая решила отелиться!

— Я однажды видел повитуху, — вспомнил я, и в голове пронеслось личико мертвого младенца. — Она сказала, что у повитух есть свои правила.

— Наверное, — кивнул Сфорно. — Чтобы быть повитухой, нужно иметь хорошие навыки и сообразительность. Это трудное ремесло: многие женщины умирают при родах. Я чуть не потерял Лию, когда родилась Ребекка. Я тоже был с ней рядом, я ведь врач, хотя, как правило, мужчинам нельзя присутствовать при родах. Ребекка никак не выходила из утробы, и повитуха сказала, что мне придется выбирать между ребенком и женой. Она могла раздробить ребенку череп и вытащить его — спасти только Лию, или разрезать Лии живот и спасти ребенка, но тогда Лия умерла бы от потери крови или от заражения. От слез я не мог и слова вымолвить. Лия перестала кричать и попросила повитуху: «У вас маленькие руки, попробуйте запустить руку поглубже и распутать ребенка». Повитуха посмотрела на меня, и мы поняли, что иначе измученная Лия умрет от горя, но я кивнул, и она сделала это. И спасла ребенка и Лию.

— Хорошо, когда мать и дитя переносят роды, — сказал я. — Много крови, боли. Начинаешь и впрямь верить в первородный грех, потому что если бы не смертный грех, то за что было обрекать нас на такое мучительное появление на свет?

— Кто мы такие, чтобы подвергать сомнению пути Господни? — пожал плечами Сфорно. — Детей у нас больше не будет. А значит, не будет сыновей. — Он обернулся и похлопал меня по спине, вдруг повеселев. — Может, именно поэтому Бог послал мне тебя, Лука Бастардо, спасти меня и Ребекку в тот день. Поэтому ты стал мне как сын! Был бы ты евреем, я бы тебя усыновил. — Он задумался, глядя перед собой. — Мало найдется хороших нееврейских текстов по медицине, но христианская женщина по имени Хильдегарда [75]написала несколько очень хороших. Женщин не стоит недооценивать в медицине, вот что я скажу!