Церлюкевич, поздоровавшись с хозяином и не дождавшись от него ответного пожелания здоровья, стушевался.

— Семен Филиппович, ты меня задолбал своей простотой. Чего ты теперь от меня хочешь, чтобы я тебе

морду набил, что ли?

— Тарас Харитонович, вы позволите мне присесть?

— Садись, — небрежно бросил Душман, показав рукой на свободный стул.

— Как вы знаете, у меня из квартиры ворами похищено картин и антиквариата более чем на три миллиона

долларов. Это если считать по самым минимальным оценкам...

— Ты знаешь, каким путем до меня дошла твоя новость, — перебив Церлюкевича, напомнил Душман.

— Я, конечно, извиняюсь и сожалею, что в милиции согласился указать на вас как на лицо, на которое у меня

пало подозрение в краже картин, и я рад, что мое подозрение не подтвердилось.

— Как я понял, ты пришел извиняться передо мной? — снисходительно улыбнувшись, высказал

предположение Душман.

— Не только за этим, но и с деловым предложением, — сообщил Церлюкевич.

— Вот как! — удивился Душман, продолжая выражать к собеседнику пренебрежение. — И чего же ты хочешь

мне путевого предложить?

— Нам ваш товарищ в беседе не помешает? — кивнув головой в сторону Арбата, поинтересовался

Церлюкевич.

— Не помешает, — заверил его Душман.

— Милиция похищенное у меня уже, наверное, не найдет, а если когда и найдет вора, то он успеет коллекцию

разбазарить. Вас может удивить такое начало моего разговора, но я знаю, с кем беседую, знаю ваши

возможности, а поэтому предлагаю вам заключить со мной джентльменское соглашение.

— В чем оно заключается?

— Вы беретесь по своим каналам искать воров, и, возможно, ваш поиск будет более успешным, чем

милицейский. За что я с вами расплачусь картинами в размере двадцать пять процентов от количества

найденного, оформим их, как будто вы у меня купили.

Наконец уяснив смысл предложения и для себя ощутив выгоду, Душман внешне свою заинтересованность

Церлюкевичу не показал:

— Ты хочешь, чтобы я занялся ментовской работой и твоего обидчика подвел под закон?

— Я хочу вернуть свою коллекцию полотен, а с вором или ворами вы что хотите, то и делайте.

— Красиво поешь, верни мне мои картины, но не мне тебя учить, что за частный розыск, попрание прав

граждан такими шустряками, как я, горит срок. — Душман перекрестил указательный и средний пальцы левой

руки с такими же пальцами правой руки. — Неужели я так плохо живу, что пойду на такой глупый и

неоправданный риск?

Церлюкевич, идя к Душману со своим предложением, думал, что тот ухватится за него обеими руками, но, услышав возражения Душмана и поразмыслив, он понял абсурдность своего предложения, но автоматически

продолжал настаивать на нем:

— Я платил вам дань, о чем в милиции не сказал ни слова. При обыске у вас дома я там видел изделия, которые подарил ранее. Я мог сказать, что они с проклятой кражи. Какие вас ждали последствия, говорить не

приходится.

— Конечно, дорогой! На другой день тебя из твоего «музея» выносили бы вперед ногами, —

предостерегающе и вместе с тем злобно прошипел Душман, до этого не задумывавшийся над такой «шуткой».

— Я никогда такой глупости не совершу, — успокоил его Церлюкевич, — но я живу в зоне твоего влияния, и, как мне говорили бывшие зеки, вы не должны были допустить хозяйничания у себя чужаков. Вы меня не трогали, но, так сказать, мою безопасность не обеспечили, поэтому я сейчас пришел к вам за помощью, и вы не должны

мне в ней отказать.

Наступила пауза, Душман задумался, а потом минут через пять, прерывая затянувшееся молчание, бросил:

— В твоем предложении и доводах есть резон заняться твоим вопросом, но он трудный, опасный и, возможно, мы его не сможем решить, а затраты понесем солидные, поэтому, если ты продолжаешь настаивать на

своем предложении, то я менее чем на пятьдесят процентов доли в операции не соглашусь.

— Тарас Харитонович, побойся Бога. Это самый настоящий грабеж, — взмолился Церлюкевич.

— У меня в розыске ой как много парней будет задействовано, и всем надо платить, а ты один будешь иметь

пятьдесят процентов добычи, — стоял на своем Душман.

— Что за глупость, какая добыча, я хочу всего лишь вернуть себе то, что ранее мне принадлежало.

Понимаешь — свое, а не чужое! — Церлюкевич был от возбуждения в полуобморочном состоянии.

— Если бы не понимал, то и одного процента ты от добычи не получил бы. Секешь! — как ученику, не спеша, вяло пояснил Душман.

— На таких условиях я не согласен, — решительно выпалил Церлюкевич.

— Ну что же, будем считать, что сговор между нами не состоялся. Ты извини меня, подлеца, что я забыл тебя

угостить пивом. — Душман дал Церлюкевичу бутылку и чистый фужер.

Церлюкевич с жадностью стал пить пиво. Пока он пил, Душман миролюбиво заметил:

— Ты на досуге дома подумай над нашим предложением. Если милиция найдет твой «клад», ты ничего не

потеряешь, если мы его найдем, то потеряешь лишь половину, а если не найдем или не станем искать, то твоему

«кладу» хана.

Напившись пива, Церлюкевич поблагодарил за угощение и, простившись, покинул кабинет.

Когда он ушел, то Арбат, в возбуждении подскочив со своего кресла, налил в бокал пива и залпом выпил.

— Зря мы его так отпустили: двадцать пять процентов из трех миллионов для нас тоже солидный куш, —

выпалил он с досадой.

— Да, все ты верно говоришь, но только не учел один пустяк. Он сам пришел к нам, видя свою выгоду, ему от

нас больше некуда идти, а поэтому, поразмыслив, если только он не дурак, он к нам все равно вернется. Я только

не знаю, сколько дней ему понадобится для размышлений.

Действительно, на следующий день Церлюкевич вновь пришел в кабинет к Душману. Его вид говорил, что

прошедшие сутки дались ему с большим трудом. Синие круги и мешки под глазами говорили, что в прошедшую

ночь он или не ложился спать и голодал, или спал и ел очень мало.

Он был похож на ежа, которого хитрая лисица загнала в лужу. Едва не плача и не воя от жалости к себе, он, как загипнотизированная лягушка, которая сопротивляется, квакает, но лезет в пасть удава, вынужден был

согласиться на сделку с Душманом на его условиях. Церлюкевич отдал им одиннадцать фотоснимков, на которых

были изображены десять похищенных картин и одна серебряная скульптура восемнадцатого века сидящего

Будды.

— Вы понимаете, у меня похищены полотна кисти Айвазовского, Кандинского, Малевича, Шагала, Ге и других

не менее великих художников. На обороте снимков я указал, как называется картина и кисти какого художника она

принадлежит.

— Где ты взял фотоснимки, если картины у тебя похищены? — разглядывая их, спросил Арбат.

— В моей картотеке. Ее воры не тронули, так как она для них не представляет ценности. Я думаю, со

снимками картин вам легче будет их искать.

— А еще такие снимки у кого есть? — поинтересовался Душман у Церлюкевича.

— У меня и на Петровке, — сообщил быстро Церлюкевич.

— Вот видишь, милиции и твои фотографии не помогли, поэтому не надо мне говорить, как легко можно

найти картины.

Пригласив к себе в кабинет старшую официантку Ларису, которая когда-то, в начале трудовой карьеры, работала секретарем-машинисткой, он сказал, чтобы она принесла им завтрак с десертным вином. После

завтрака он усадил Ларису за пишущую машинку и сказал, чтобы она записала всю информацию, которую будет

сообщать ему Церлюкевич.

К обеду уставший от вопросов Церлюкевич взмолился отпустить его для отдыха домой, так как у него

разболелась голова и перестала мыслить.

После нескольких таких встреч Душман получил от Церлюкевича ответы на все свои вопросы, записал его

домашний телефон и отпустил.

Нельзя сказать, что Душман кражей у Церлюкевича картин не интересовался. Он спрашивал о них у таких же, как он, авторитетов преступного мира, но все ответы были неутешительными.