— Да, могу, — кивнул Пауэрскорт.

Ему вспомнился родительский дом: просторная гостиная, где летом танцевали до рассвета, каменные узорные ступени, ведущие к большому фонтану, озеро с кувшинками, сине-зеленые волны холмов Уиклоу [18]на горизонте, всадники в алых куртках, выезжающие на охоту свежим морозным утром. Он вспомнил похороны родителей, невыносимую тяжесть утраты, то, как горе заставило осиротевших членов семьи бежать в холодный и равнодушный Лондон…

— Я вырос в сельском поместье в Ирландии, — пояснил он, — конечно, не таком роскошном, как Калн. Но у ирландских усадеб, возможно, вы знаете, свое, особое очарование.

— Да-да. Однако же, простите, лорд Пауэрскорт, время идет, уже темнеет, а вам, вероятно, хотелось бы осмотреть дом? Все, кто появляется здесь впервые, мечтают об этом. Правда, многие помещения не используются уже десятки лет, но наш дворецкий Маршалл покажет вам все. Он не особенно разговорчив, зато знает здесь каждый уголок. Я не предлагаю вам пройтись по дому самостоятельно — тут можно заблудиться. В прошлом году это случилось с гостившей у нас парой, их нашли лишь через несколько часов. А потом заходите ко мне попрощаться.

Вечером Пауэрскорт сказал леди Люси, что эта экскурсия — одно из самых сильных и странных впечатлений в его жизни.

Во многих залах были закрыты ставни или плотно занавешены окна, и там царил сумрак. В других стекла покрывала вековая пыль и паутина. Фонарь дворецкого выхватывал из темноты то мраморную облицовку огромного камина, то нимфу или пастушка на гобелене. Звук шагов по дубовым половицам приглушали ветхие ковровые дорожки. На стенах плясали гигантские тени.

Дворецкий провел гостя через три длинные галереи, две из них украшали несколько рядов картин, одну — шпалеры ручной работы. В столовой угадывались очертания обеденного стола размером с площадку для крикета. В полутемных спальнях стояли громадные кровати под балдахинами, на которых могли бы заночевать целые семьи. Мелькали гостиные, гардеробные, туалетные комнаты, будуары, кабинеты. Свет фонаря, качаясь среди бесконечных книжных стеллажей, тревожил предков на портретах и крыс за плинтусом. Массивная зачехленная мебель напоминала корабли в тумане. И повсюду идущих преследовали взгляды представителей рода Донтси: Донтси в парадных мундирах и официальных одеяниях на больших холстах, Донтси на миниатюрах эпохи Якова I, дамы из клана Донтси в изумрудных шелках или алом бархате — бесчисленные Донтси, взирающие на будущее, которого им никогда не узнать.

Порой слышался быстрый шорох маленьких лапок, — видимо, мыши испуганно удирали в поисках прибежища на другие этажи. Луч фонаря вдруг падал на фрагмент причудливого потолочного узора, тут же вновь пропадавшего во тьме. Тянулись ряды статуй, обнаженных или облаченных в мраморные драпировки, — бесценных античных статуй, часть которых, возможно, была куплена как греческие, хотя на самом деле они были изготовлены в Болонье или Флоренции. Со стен поблескивали стеклянные глаза несчетных оленьих голов. На миг в скользнувшем свете фонаря победно вспыхнули тускло мерцавшие по стенам громаднейшей кухни медные кастрюли. Кое-где воздух стоял такой затхлый, будто туда десятилетиями никто не заходил. Некоторые часы еще шли, отбивая четверти часа и наполняя пустынные залы гулким, постепенно тающим перезвоном.

— Подвалы, сэр, вас вряд ли заинтересуют? — впервые подал голос Маршалл, когда они спускались по очередной дубовой лестнице, покрытой грубой потертой циновкой.

Пауэрскорт тут же представил колыхание зловещих теней на сводах, острые углы сваленной за ненадобностью мебели, липнущие к лицу лохмотья паутины, пыль, запах плесени и запустения.

— Вы совершенно правы, Маршалл, большое вам спасибо, — сказал он и отправился к Элизабет Донтси.

Еще раз горячо поблагодарив хозяйку за гостеприимство, он сказал, что ее тонкое понимание характера мужа наверняка поможет ему в расследовании. Миссис Донтси в ответ пригласила навестить ее снова, если это понадобится, и протянула на прощанье руку. Он осторожно сжал прохладную ладонь. Рукопожатие с ее стороны было не по-женски твердым, при этом Пауэрскорт почувствовал в нем (или это ему лишь почудилось?) нечто большее, чем обычную любезность. В общем, ему было о чем поразмыслить по дороге на станцию. Он чувствовал, что вскоре у него возникнет настоятельная, быть может, даже жизненная необходимость вернуться в Калн и снова пожать руку его хозяйке — он не мог избавиться от мыслей о детях, которых в Калне не было.

«Придет или не придет?» — гадал Эдвард. Взгляд его опять скользнул по циферблату. Она запаздывала на пять минут. А он все пытался представить себе, как поведет ее по залам Собрания Уоллес на Манчестер-сквер, знаменитого хранилища картин, мебели и старинного оружия. Днем раньше он послал Саре Хендерсон записку с приглашением вместе посетить этот музей в субботу, в три часа дня. Она заглянула к нему перед уходом и сказала, что это будет просто замечательно.

Пауэрскорт благословил Эдварда на это свидание и взял с него слово, что они с Сарой непременно зайдут к нему на чай в дом номер восемь на той же Манчестер-сквер. Он сказал, что недавно купил новую пишущую машинку и хотел бы показать ее настоящему специалисту.

Сара вовсе не собиралась опаздывать. Однако миссис Хендерсон, едва дочь оделась, объявила, что у нее кончились пилюли. Правда, она тут же добавила, что потерпит свои страшные боли до понедельника, но — если бы у Сары все же нашлось время сходить за нужным лекарством сейчас… Конечно, когда речь шла о здоровье матери, Сара могла нарушить любое обещание. Спеша, волнуясь, задыхаясь и поминая недобрым словом сестру и брата, которые взвалили на ее плечи заботы о больной матушке, она побежала к аптекарю, однако как ни торопилась, потратила пятнадцать минут на дорогу туда и столько же обратно. Мать тут же заметила, что Сара уже опоздала и, наверное, теперь нет никакого смысла ехать. Кто же станет ждать так долго? Не лучше ли остаться дома, отдохнуть, почитать вслух какой-нибудь воскресный еженедельник? Ласково улыбнувшись, Сара заверила мать, что время для этого у них еще найдется, и упорхнула.

Может возникнуть вопрос, почему же она нарушила свой принцип не общаться с коллегами вне службы и согласилась на свидание с молодым, хотя и очень молчаливым, юристом из Куинза? Это нетрудно объяснить. Сара решила, что в колледже ее предупреждали об опасностях, исходящих от мужчин в возрасте, женатых и с детьми, а Эдвард ни под одну из этих опасных категорий не попадал. Ну и вообще он же такой безобидный.

После пятнадцати минут ожидания Эдвард начал серьезно волноваться. «Еще пять минут, и я ухожу», — решил он. Но назначенный срок подошел и прошел, а юноша оставался на месте. В Куинзе ходили слухи (правда, ничем не подтвержденные, а значит, не давшие бы патронам Эдварда оснований использовать их как свидетельство в суде), что мать Сары тяжело больна и, как многие в ее положении, склонна к капризам.

Прошло полчаса. Уходить было очень обидно, тем более что Эдвард явился в музей за два часа до назначенного времени, чтобы подготовиться к свиданию. Он внимательно выслушал историю коллекции и самых знаменитых картин, причем, к собственному удивлению, даже осмелился дважды задать вопрос по поводу одной из композиций Фрагонара. Сейчас он занимал себя тем, что украдкой поглядывал на дом Пауэрскорта и пытался представить, что там происходит. Возможно, сегодня ему покажут и второго из близнецов. Вот только что о нем сказать?

— Простите, Эдвард, я так виновата! — наконец услышал он, и запыхавшаяся Сара протянула ему руку. — Как я рада, что вы меня дождались.

Всю дорогу она гадала, как они будут общаться, ведь Эдвард не отличался разговорчивостью и даже на свидание пригласил ее запиской. Однако, к удивлению Сары, юноша заговорил:

— Присядьте, пожалуйста, — сказал он, подводя ее к скамье у входа. — Вам надо отдышаться, а картины мы посмотреть успеем.