— Ни в коем случае. Не хочу, чтобы ты чувствовал себя еще хуже, чем сейчас.

Она лжет. По крайней мере он молил Бога об этом.

— Значит, ты вообразила, будто понимаешь, что я сейчас испытываю?

— Определенно. Терзаешься угрызениями совести.

— Верно.

— Честно говоря, у меня не хватает энергии тебя переубеждать. Как видишь, я в полном порядке. А теперь займись своими делами и оставь меня в покое.

Но судя по виду, она не была в полном порядке. И выглядела очень усталой. Хуже того, в ней появились отстраненность, мрачность, противоречившие жизнерадостной безрассудной женщине, какой была Мег, и он никак не мог понять, в чем дело.

— Я скучал по тебе, — признался он.

— Рада это слышать, — ответила она, голосом таким же холодным, как снежные вершины гор, на которые ей могло взбрести в голову подняться. — Не мог бы ты отвезти меня домой?

— Позже.

— Тед! Я серьезно. Нам больше не о чем говорить.

— Может, тебе не о чем. Зато мне есть о чем.

Ее решимость уйти пугала его. Он прекрасно знал, какой упрямой может быть Мег, а теперь, что всего хуже, эта решимость оборачивается против него. Ему нужно найти способ растопить этот лед.

— Я думал… мы покатаемся на яхте.

— На яхте? О, вряд ли.

— Я тоже считал это глупой идеей, но библиотечный комитет настаивал, что ты достойна и большего. Забудь, что я упомянул об этом.

Мег вскинула голову:

— Ты обсуждал это с библиотечным комитетом?

Вспышка гнева дала ему надежду.

— Должно быть, я упомянул об этом… мимоходом. Мне нужно было знать точку зрения женщин, и они убедили меня, что все женщины ценят широкие романтические жесты. Даже ты.

И точно. Глаза ее вспыхнули.

— Не могу поверить, что ты обсуждал наши личные дела со всеми этими женщинами.

Она сказала «наши дела». Не его. Он нажал сильнее:

— Тори очень на тебя обижена.

— Мне все равно.

— Леди Э. тоже, просто она более сдержанна. Ты ранила их чувства, когда сменила номер телефона. Не стоило тебе это делать.

— Пошли им мои извинения! — прошипела она.

— Яхта — это идея Берди. Она вроде как стала твоей защитницей — из-за Хейли. И ты была права, не впутав в это дело полицию. Хейли очень повзрослела за последнее время. А я не из тех, кто боится признать собственную неправоту.

Огонек надежды вспыхнул еще ярче, когда она стиснула кулачки.

— И с кем еще ты говорил о наших делах?

— Кое с кем…

Он пытался выиграть время, лихорадочно соображая, как повести игру.

— Кении оказался бессилен. Скит по-прежнему злится на меня. Кто знал, что он так тебя полюбит? А Бадди Рэй Бейкер сказал, что я должен купить тебе «харлей-дэвидсон»

— Я не знаю никакого Бадди Рэя Бейкера!

— Конечно, знаешь. Он работает по ночам в «Фуд энд Фьюэл» и шлет тебе привет.

Негодование зажгло розовые пятна на бледных щеках Мег.

— Есть ли на свете человек, с которым ты не поговорил по душам? — спросила она.

Он потянулся к салфетке, лежавшей рядом с ведерком для шампанского, куда раньше, в преждевременном порыве оптимизма, поставил охлаждаться бутылку.

Она вырвала у него салфетку и швырнула на пол. Тед подобрал салфетку и попытался говорить таким тоном, словно все держал под контролем:

— В Сан-Франциско было тоскливо без тебя.

— Прости, что пришлось зря потратить деньги, но уверена, что библиотечный комитет был благодарен за твои щедрый вклад.

Признать, что это чужой вклад, — вряд ли лучший способ убедить ее в его любви.

— Я весь день просидел в гостиничном вестибюле, ожидая тебя, — вздохнул он.

— Угрызения совести — твоя специализация. Не моя.

— Дело не в угрызениях совести.

Лимузин подкатил к обочине, и водитель, следуя отданным ранее приказаниям, остановился на Стейт-стрит, напротив Национального музея американских индейцев. Дождь все еще шел, и Теду следовало бы выбрать другое место остановки, но он никогда не приводил Мег в квартиру родителей в Гринвич-Виллидже, и не откровенничать же в ресторане или баре! И он слова лишнего не скажет в лимузине, тем более что водитель матери явно подслушивает.

Ну и черт с ним! Дождь или нет — а он выскажется на этом месте!

Мег выглянула в окно.

— Почему мы здесь остановились?

— Чтобы прогуляться в парке.

Он ударил по замку, схватил с сиденья зонтик и распахнул дверь.

— Я не хочу гулять. Я мокрая, ноги замерзли, и мне нужно домой!

— Скоро поедешь!

Он поймал ее руку и каким-то образом умудрился вытащить на тротуар и Мег, и зонтик.

— Дождь же! — воскликнула она.

— Он уже стихает. Кроме того, ты все равно промокла, эти красные волосы должны тебя согревать, а зонтик у меня большой.

Тед открыл зонтик и потащил ее дальше по тротуару.

— Здесь полно лодочных доков, — сообщил он, подтолкнув ее ко входу в Бэттери-парк.

— Я же сказала: никаких яхт!

— Я просто упомянул, что здесь полно лодочных доков. И прекрасный вид на статую Свободы.

Мег было совершенно все равно.

— Черт возьми, Тед! — набросилась она на него, вовсе не собираясь шутить.

Он терпеть не мог, когда она была такой. Куда подевалось ее неизменное чувство юмора? Она ни разу не улыбнулась, и Тед знал, кого в этом винить.

— Ладно, лишь бы поскорее с этим покончить! — отмахнулась она. — Говори, что хочешь сказать, и потом я еду домой. На метро.

«Черта с два!»

— Договорились.

Он повел ее в Бэттери-парк и свернул на ближайшую дорожку, ведущую к променаду.

Двое под зонтиком… как это должно быть романтично, но не когда один из двоих старается держаться подальше от другого. К тому времени, когда они вышли на открытый променад, дождь промочил его костюм и туфли были почти так же мокры, как у нее.

Тележки уличных торговцев уже исчезли. А несколько родственных душ, склонных к прогулкам в дождь, почти бежали по асфальту, покрытому лужами. Поднявшийся ветер бросал им в лицо пригоршни холодных капель. Вдали виднелась статуя Свободы, охранявшая гавань. Статуя, как всегда по ночам, была освещена, и Тед различал крошечные огоньки, сиявшие через окошки в ее короне. Когда-то очень давно в один летний день он разбил такое окно, вывесил лозунг с протестом против ядерного оружия. Тогда он нашел своего отца. Теперь воспоминания об этом придавали ему мужества. Даст Бог, он найдет свое будущее с Мег.

Он набрался храбрости:

— Я люблю тебя, Мег.

— Мне все равно. Могу я идти?

Тед кивком показал на статую:

— Там произошло самое главное в моей жизни событие.

— Да, помню. Ребяческий акт вандализма.

— Верно. — Тед сглотнул. — И мне кажется, вполне символично, что главное событие моей взрослой жизни тоже должно произойти здесь.

— А разве не в тот день, когда ты потерял девственность? Сколько тебе тогда было? Двенадцать?

— Послушай же, Мег! Я люблю тебя.

Она равнодушно пожала плечами:

— Это не ко мне, а к психотерапевту. Серьезно. Твое чувство долга выходит из-под контроля. — И, погладив его по руке, добавила: — Все кончено, Тед. Забудь об угрызениях совести. Я начала новую жизнь, и, откровенно говоря, ты выглядишь немного жалким.

Но он не позволит ей его уязвить!

— Вообще-то я хотел провести этот разговор на Либерти-Айленд. К сожалению, я пожизненно изгнан оттуда, так что это невозможно. В девять лет изгнание казалось пустяком, а сейчас — трагедией.

— Может, закончим на этом? Мне еще нужно кое-что написать сегодня.

— Что именно?

— Заявление о приеме. В январе я начинаю занятия в Нью-Йоркском университете.

У него сжалось сердце. Не это он ожидал услышать!

— Возвращаешься в университет?

Мег кивнула:

— Я наконец поняла, что хочу делать со своей жизнью.

— Я думал, ты хочешь делать украшения?

— Нет, это дает возможность оплачивать счета. Но меня интересует другое.

Он хотел быть предметом ее интереса… Она наконец заговорила сама. Без понуканий. Но к сожалению, не о них двоих.