Теорию следовало подкрепить экспериментом. В одной из многочисленных лабораторий подземного комплекса выстроили механическую модель — две плиты из песчаника по восемь дюймов толщиной. Именно их сейчас и осматривали люди из отдела геонаук, пока сотрудники отдела телекоммуникаций спешно собирали необходимое для эксперимента оборудование.

— Не понимаю, Сара, что ты предлагаешь, — сказал тот самый молодой доктор наук из Виргинского политехнического. Он смотрел прямо в монитор на стене, где красовалось лицо Найлза Комптона, находящегося сейчас в подвале Белого дома вместе с советником президента по науке.

— А я, кажется, понимаю. Если все сойдется, то у нас будет хотя бы теория, которую можно предложить русским и китайцам. Кроме того, есть призрачный шанс убедить и Северную Корею, — ответил Найлз.

— Все зависит от коммуникационного оборудования. — Сара кивнула в сторону инженеров из отдела коммуникаций. Те показали, что все готово.

Все, кто занимался проблемой землетрясений, стояли у стен лаборатории в защитных очках. Большинство относилось к идее Сары скептически. Они знали, что звуковые волны можно использовать для передачи энергии, но мало кто верил в такую возможность на практике. Пока инженеры подключали последние провода, каждому выдали наушники и затычки для ушей. Специалисты из отдела коммуникации — армейский сержант и корабельный сигнальщик — объясняли, что сначала нужно вставить затычки, а поверх них надеть наушники.

Сара очень нервничала, хотя и знала, что эксперимент удастся. Рядом стоял Джерри Гэллап — специалист по телекоммуникациям из Гарварда; просмотрев результаты, полученные на «Европе», Джерри сказал Саре, что ее теория весьма правдоподобна.

Сара вдруг вспомнила свою соседку Лизу Уиллинг, которая погибла в ходе одной из операций почти три года назад. Лиза занималась телекоммуникациями и как-то рассказывала, что звук может проникать в геоформации точно так же, как голос оперной певицы разбивает стеклянный бокал, — главное, подобрать нужную частоту. Это звучало почти невероятно, однако из «Белл лэбс», «Одиовокс» и «Бозе» пришли удивительные вести: оказывается, эту теорию активно разрабатывают у них в лабораториях.

По внутренней телесети она увидела, как профессор Харлан Уолтерс из Гавайского университета и директор Транстихоокеанского сейсмологического института на Оаху начали эксперимент.

— Что ж, можно начинать, — донеслось с Гавайев. — Вот эти гидравлические цилиндры у нас на столе развивают давление в двести миллиардов метрических тонн — именно с такой силой, как принято считать, некоторые континентальные плиты давят на кромки соседних плит. Каменные плиты у нас замещают собой тектонические. В данный момент цилиндры прижимают их друг к другу — в точности как настоящие тектонические плиты где-то глубоко у нас под ногами. Теперь поверх этих плит из песчаника мы поместим кусок гранита с тончайшей трещиной на поверхности — это будет наш тектонический разлом.

Сара бросила взгляд на инженеров и, по знаку коллеги на Гавайях, кивнула им.

На глазах у собравшихся инженеры установили на гранитной плите в двух футах от трещины ряд небольших полусфер и подключили к ним электрические провода.

— Как видите, на гранитной плите размещены полусферические колпаки, внутри которых находится то, что в акустике называют «электрокамертон». На вилку подается слабый электрический ток, и она начинает вибрировать как обычный камертон после удара. Меняя напряжение, мы можем управлять амплитудой колебаний. Разумеется, звуковой энергии не под силу разрушить сам гранит, но мы к этому и не стремимся. Удар направлен на то, что под гранитом, то есть на сами тектонические плиты, на которых покоится кора и которые обусловливают постоянное движение континентов. Поскольку кромки этих плит неровные, а толщина неодинаковая, мы предположили, что на них можно воздействовать, скажем так, звуковыми волнами.

В лаборатории поднялся гул: каждый выражал несогласие с тем или иным пунктом изложенной теории.

— Лейтенант Макинтайр, можно начинать, — сообщил профессор с Гавайев.

— Сержант, прошу вас, запустите звуковой удар.

Заработала большая панель, спешно собранная в отделе телекоммуникаций. Сержант с бывшим сигнальщиком защелкали выключателями и кнопками, подавая по проводам ток, который запустит вибрацию внутри полусфер.

У ученой из Стэнфорда закружилась голова, и женщина зашаталась. Один из сотрудников лаборатории вывел ее наружу; ему, кстати, тоже стало нехорошо.

— Часть звука вырывается наружу. На людей это действует по-разному, в зависимости от строения внутреннего уха. Кто-то почувствует тошноту и головокружение, кто-то — вообще ничего. Мы опросим выживших в зонах землетрясений, и если найдем таких, кто испытывал подобного рода ощущения, это будет дополнительным доводом в пользу нашей теории, — объяснял с экрана Уолтерс.

Сара поморщилась. Ей тоже на мгновение стало нехорошо.

— Сейчас операторы перейдут к настройке тембра, — сказала она. — Тембр — это характеристика преобладания высоких или низких частот. Высокие частоты — высокий тембр, низкие частоты — низкий. Человеческое ухо воспринимает звук в диапазоне от двадцати до двадцати тысяч герц — эти частоты мы слышим. Звуковые колебания с частотой больше двадцати тысяч герц называются ультразвуком. Собаки, например, воспринимают звуки до пятидесяти тысяч герц. Поэтому специальные свистки для собак издают колебания частотой выше двадцати, но ниже пятидесяти тысяч герц. Если частота колебания ниже двадцати герц, это инфразвук. Мы начнем от нижней границы ультразвука и станем увеличивать частоту.

Все следили за плитами песчаника и сжимавшими их металлическими стержнями. Ничего не происходило. На полу под установкой заранее расстелили белую ткань, на которой любая песчинка, отколовшаяся от плиты, будет хорошо заметна.

— Доведите частоту до пятисот тысяч герц, — приказала Сара.

Операторы крутили ручки регулировки частоты на своей наспех собранной панели, и еще нескольким из собравшихся стало плохо. Описать ощущения было невозможно. Люди просто обхватывали голову руками. У одного из инженеров заболел живот и заныли пломбированные зубы. Заканчивалось у всех одинаково — невыносимыми приступами головной боли.

Первые песчинки упали на белоснежную ткань. Их становилось все больше… вот от плиты откололся уже дюймовый кусок песчаника и тут же с другого края еще один — побольше.

Гидравлические цилиндры поддерживали неизменное давление и сжимали плиты все с той же колоссальной силой.

По знаку Сары повысили напряжение. Отвалились еще несколько крупных кусков. Кромки затрещали — это звуковая волна наконец проникла сквозь гранит и добралась до нижних плит. Внезапно раздался громкий треск, и стиснутые края стали крошиться, как при настоящем подземном толчке. Плиты пришли в движение, и металлические стержни, поддерживая неизменное давление, двигались вслед за ними.

— Боже мой, — прошептала Вирджиния.

Куски песчаника падали, и стержни сходились все ближе, как вдруг гранитная глыба с грохотом раскололась точно по линии «разлома», и образовавшиеся половинки сдвинулись так, что она оказалась поверх другой. Под давлением нижних плит гранит не выдержал и рассыпался.

Никто из присутствующих не издал ни звука. Гидравлику отключили. Эксперимент удался.

К Саре и Гэллапу подходили, с улыбкой похлопывали по плечу, однако девушка в момент своего триумфа даже не улыбнулась. Она медленно стянула наушники, бросила взгляд на модель и посмотрела на Вирджинию.

— У нас серьезные проблемы, — сказала Сара, обращаясь через экраны на стенах к Комптону в Вашингтоне и Харлану Уолтерсу на Гавайях.

— Сара, все прошло отлично. Эксперимент доказал, что…

— Доктор Комптон, прошу вас, внимательно выслушайте Сару. Мне только что пришло в голову ровно то же самое, — вмешался Уолтерс.

— Шеф, эксперимент прошел удачно, но доказывает он только одно: если катастрофы — дело человеческих рук, то мы сидим на пороховой бочке.