Вот рука Гейба скользнула по ее отвердевшим грудям к бедрам. Ощущение, рождавшееся у него в кончиках пальцев, было удивительным; он отчетливо представлял каждый дюйм этого желанного тела, каждый его мягкий изгиб, каждую ямочку. Словно слепой, исследующий при помощи рук фактуру и форму, он изучал ее тело, которое знал уже так хорошо.

Келси… Она была всем, чего Гейб хотел в жизни, за что сражался и рисковал. И вот она трепещет под ним, нетерпеливая, жадная. Его, только его…

Ее тело неожиданно взвилось вверх, и вот Келси уже оседлала его. Одним неуловимо быстрым движением она заключила Гейба в тесном пространстве между горячими, влажными стенами и выгнулась назад, чтобы принять его в себя сколь возможно полнее. Ее руки слепо зашарили по одеялу, потом поймали его пальцы и уже не отпускали больше, пока оба неслись навстречу безумию.

Последнее, о чем Гейб успел подумать, это о том, что теперь действительно слишком поздно. Слишком поздно для них обоих.

Утро выдалось ненастным. Плотные тучи затянули небо, воздух казался плотным и сырым, а все цвета поблекли и приобрели серо-свинцовый оттенок. Время от времени из облаков проливался холодный дождь, и его крупные капли падали на землю, словно острые жалящие стрелы. Несмотря на непогоду, на скаковом круге суетились люди и машины, заново рыхля и разравнивая жирную темно-коричневую землю. Дорожка в Пимлико была хорошо дренирована, но рабочие и персонал ухаживали за ней с таким тщанием и любовью, с какими иной конюх не ухаживает за доверенным его попечению скакуном.

Дождливая погода не испугала ни зрителей, ни прессу. Перед стартом первой скачки трибуны были уже полны; яркие зонтики плыли над серой толпой, словно разноцветные осенние листья по лужам; в помещении клуба тоже было не протолкнуться – здесь, в сухости и тепле, владельцы пили пиво с креветками и внимательно следили за событиями на экранах установленных здесь мониторов.

Из-за погоды Келси пришлось отказаться от полотняного платья, которое она планировала надеть с самого начала, и облачиться в джинсы и башмаки. Зато благодаря этому рабочему костюму она могла оставаться в конюшне сколько угодно времени и не торопясь украшать лилиями светлую гриву старого Юпитера, которому была доверена честь выводить Прилива на старт.

Ничто, по мнению Келси, не располагало к размышлениям больше, чем дождливый день.

Шесть месяцев тому назад она даже не подозревала о существовании Наоми. Она не знала мира, неотъемлемой частью которого она теперь стала, и не интересовалась им. Два года она плыла по течению, преследуемая горестными мыслями о своем неудачном браке и о некоторых своих особенностях, которые она порой воспринимала как отсутствие сексуальности. Работа, которая у нее была тогда, более или менее ее удовлетворяла, и все-таки Келси частенько задумывалась о том, чтобы бросить надоевшее место и подыскать что-нибудь новенькое.

Что именно? Этого она не знала. Всегда подворачивалась какая-то новая работа, новое занятие, новое путешествие. Келси нравилось считать, что эти беспорядочные, судорожные метания стимулируют ее мозг, однако на самом деле они были просто попытками заполнить пустоту, в самом существовании которой она боялась себе признаться и природу которой не в силах была понять.

Не занята ли она тем же самым сейчас? Не пытается ли она использовать «Три ивы», Наоми, Гейба, чтобы заполнить пустоту внутри, заткнуть трещины, появившиеся в стенах ее одинокой башни? Может быть, пройдет время, и она снова отправится дальше по течению с новым разочарованием в неудовлетворенной, ищущей душе? Или ей все же стоит довериться чувствам, прорастающим в ее душе? Отношения Келси с матерью, становившиеся с каждым днем все более близкими и доверительными, прошли долгий путь от гнева и подозрительности до уважения и любви. Почему бы ей – хотя бы просто для разнообразия – не признать, что она не просто нашла свое место на ферме, но и заслужила его?

А Гейб? Может быть, стоит перестать предаваться рефлексиям и самоанализу и начать наслаждаться тем, что между ними происходит? Вчерашней ночью, когда они лежали в одной постели, у Келси не было никаких сомнений на сей счет. И никакие мысли не помешали ей разбудить его на рассвете, чтобы заняться неторопливым и спокойным сексом.

Возможно, во всем виновата ее неизменная, словно раз и навсегда высеченная в камне, шкала ценностей, ее непримиримый максимализм в восприятии хорошего и плохого, черного и белого, равно как и гипертрофированное чувство долга и ответственности. Если бы не это, разве могла бы Келси позволить Наоми питать какие-то надежды, сама толком не зная, как долго она пробудет на ферме? Разве завела бы она любовника, разве наслаждалась бы близостью с ним, если никто из них даже шепотом не произнес «люблю…»?

Да, наверное, она слишком непреклонна и упряма. Если человек не способен радоваться самым простым и естественным вещам, не пытаясь искать за ними скрытый смысл, то что можно сказать о его характере? Или сегодняшняя хандра Келси хотя бы отчасти объясняется тем, что ее бывший муж снова женится и, быть может, в эти самые минуты, пока она вплетает цветы в лошадиную гриву, как раз приносит клятвы любви и верности? Те самые клятвы, которые он однажды уже нарушил?

Хватит об этом думать, перебила Келси сама себя. Все это в прошлом; ей же надо глядеть вперед, благо она чувствовала, что больше не плывет по течению. У нее появилась цель, и вместе с ней – множество вопросов, на которые она хотела бы найти ответы. Логика подсказывала Келси, что начинать следует с самого начала – с событий двадцатилетней давности, и она уже твердо решила, что в понедельник утром первым делом позвонит Чарльзу Руни и попросит его о встрече.

Когда они выходили в паддок, дождь в очередной раз прекратился, и сквозь разрывы в облаках проглянули лучи нежаркого солнца, осветившие мокрые крыши и падающие с карнизов капли. Водосточные трубы музыкально журчали, а дождевая вода растекалась по земле, превращая ее в грязь.

Прикрыв глаза рукой, Келси исподтишка бросила взгляд на Боггса. За две недели, прошедшие после дерби, он сильно постарел и казался незащищенным и растерянным. Келси знала, что его назначили конюхом Прилива не только за его профессиональные качества, но и для того, чтобы помочь ему скорее оправиться после гибели Горди.

– Дождь нам на руку, – сказала она Боггсу, надеясь хоть немного развеять его печаль. – Прилив любит мокрую дорожку.

– Добрый жеребец, – отозвался Боггс, растерянно потрепав чалого Прилива по шее. – Спокойный и добрый. Может быть, сегодня он преподнесет нам сюрприз.

– По последним данным, на нас ставят пять к одному.

Боггс пожал плечами. Размеры ставок его не волновали.

– Он не много бегал в этом году, поэтому люди не знают, на что он способен. Как бы там ни было, он заканчивал гонку в призах чаще, чем оставался в битом поле. Если его попросить, он пройдет как надо.

Но не как Горди. Боггсу не нужно было произносить это вслух – Келси и так поняла его.

– Тогда я попрошу его. – Келси подошла к жеребцу и, встав возле его головы, потянула за уздечку так, чтобы заглянуть коню в глаза. Они показались ей мудрыми и, как верно подметил Боггс, добрыми.

– Ты ведь побежишь, маленький? Так быстро, как только можешь?.. Молодец, зайчик, вот увидишь, как все будут рады…

– Ты не просишь его выиграть? – Наоми неслышно подошла сзади и положила руку на плечо Келси. Этот внешне обыденный жест почему-то особенно трогал обеих, и, прежде чем ответить, Келси на мгновение замерла, наслаждаясь ласковым и дружеским прикосновением.

– Нет, – сказала она наконец. – Иногда победа бывает не так важна, как стремление победить. – Оборачиваясь к Наоми, она заметила Рено, печально стоявшего в сторонке. Его рука все еще была в лубке, а осунувшееся лицо казалось бледным и изможденным.

– Встретимся в ложе через пару минут, – бросила она и поспешила к жокею.

– Я знала, что увижу тебя здесь, – приветствовала она Рено. – И очень рада.