— Я же извинился перед вами, Элма. Ну что мне еще сделать? — произнес он напряженным голосом.
Луковица под ножом Элмы была уже иссечена до состояния атомов, а зубы молодой женщины сжались в настойчивой попытке не дать вырваться словам, накопившимся в ее душе.
— Вы даже не хотите говорить со мной?
Высыпав все, что осталось от несчастной луковицы, в кастрюлю, Элма в изнеможении положила опасное лезвие подальше от себя на стол и впервые поглядела Крейтону прямо в глаза.
— Не искушайте меня, мистер Кеннет. Вы можете заставить меня произнести слова, которые убийцы-головорезы оставляют на крайний случай! — Повинуясь неосознанному импульсу, она опять потянулась к ножу, и мужчина на всякий случай отступил на шаг. Сообразив, что делает, Элма отбросила нож, и он со звоном упал на пол. — Я не собираюсь никого зарезать.
— Спасибо, что предупредили, — ответил он почти учтиво. — Но я в любом случае не был бы в претензии… после вчерашнего.
В груди у Элмы все сжалось. И неспособная дольше смотреть на него, зная, что вся покрывается краской, молодая женщина начала нервно перемешивать содержимое кастрюли.
— Вы были так прекрасны, а я…
Элма молча продолжала свое занятие с таким остервенением, будто ее ложкой водил сам черт.
— Я одинокий мужчина, Элма. Вы же так прекрасны, и от вас идет такое тепло… а я, — тут голос Крейтона понизился до шепота, — всего лишь слабый человек. И я приказал себе никогда больше даже не пытаться вас поцеловать. Никогда. — Он с горечью усмехнулся. — Но с того первого раза, когда я это сделал…
Движение ложки по дну кастрюли прекратилось, и Элма замерла, почти бездыханная, ожидая продолжения прерванной на полуслове фразы. Губы ее сжались. Черта с два она спросит его о том, что хотела бы знать больше всего на свете: с того первого раза, когда он сделал это, — что произошло?
Когда запеканка наконец была перемешана, Элма вывалила содержимое кастрюли на большую сковороду и поставила в духовку. По-прежнему стараясь не встречаться с Крейтоном взглядом, молодая женщина решила, что в создавшейся ситуации самое лучшее для нее — постараться не замечать присутствия мужчины в кухне. Она собрала грязную посуду в раковину и включила воду.
— Элма, — наконец произнес он извиняющимся тоном, — я был не прав, поцеловав вас. Но, черт побери, вы такая возбуждающая женщина.
Элма продолжала мыть посуду, однако ей понадобилось все ее внимание, чтобы не разбить что-либо. Хотя внешне она не проявляла интереса к тому, что говорил Крейтон, все ее чувства, каждая клеточка тела были прикованы к его словам.
— Вы возбудили во мне такое острое желание коснуться вас, что сейчас я сердит сам на себя за то, что не устоял перед соблазном, — продолжал он. — Я не строил никаких планов относительно вас… — Он оборвал речь еле слышным проклятием. — Простите меня, Элма. Это все, что я могу сказать.
За ее спиной раздался звук удаляющихся шагов. Как только Элма убедилась, что он ушел, она смогла наконец перевести дух. Слава Богу, он хоть не напомнил ей, что это она упала в его объятия. Волна раздражения и злости на саму себя захлестнула молодую женщину, как только память услужливо подсунула ей все детали того вечера.
Спустя два часа все четверо сидели за столом, в молчании поглощая запеканку. Бен перемешал ее с рисом и бобами, но почти ничего не ел. Элма заметила, как он украдкой бросает опасливые взгляды на отца. Казалось, что его что-то мучает, и вместо того, чтобы просто отодвинуть тарелку и встать из-за стола, он прокручивает какую-то мысль в голове. Однако что именно, для Элмы оставалось загадкой.
Стараясь разрядить повисшее в кухне напряженное молчание, она обратилась к Бену:
— Вы с Адел что-то подозрительно молчаливы сегодня вечером. Что-то случилось?
Парнишка с усилием сглотнул, а Адел бросила на него сочувственный взгляд. Испугавшись, не задела ли она чью-то больную мозоль, Элма с силой сжала руки под столом, надеясь, что все уладится.
— Пап, я все хотел тебе сказать, — с усилием начал Бен. — Я тут разговаривал с ребятами и подумал… Может быть, мне перейти на следующий год в школу в Анкоридже — вместо той, в Хьюстоне, а? А этим летом, когда ты вернешься на работу, я мог бы… Я мог бы пожить вместе с тобой дома и одновременно работать на…
— Не думаю, Бен, — отрезал Крейтон, и черты его лица заострились. — Рейстонская школа — прекрасная школа, и я хотел бы, чтобы ты завершил свое обучение именно там.
— Но я ненавижу ее! Я хочу вернуться домой и жить вместе с тобой!
Ярость вспыхнула в глазах Крейтона.
— У меня нет желания обсуждать это, Бенджамин. И хватит об этом. — С этими словами он покинул комнату, и в ней опять повисло тяжелое молчание.
Элма искренне сочувствовала мальчику, но не знала, как ему помочь. А его лицо искривилось, как будто он вот-вот расплачется.
— Но почему? — произнес он упавшим голосом. — Почему он меня не любит?
Не выдержав, Элма опустилась перед ним на корточки и обхватила его колени руками.
— Бен, он любит, любит тебя. Просто у него сейчас не самое лучшее время… ну, ты понимаешь, после смерти твоей матери… Ты его сын — ему ничего не остается, как любить тебя.
Однако Бен с силой вырвался из ее рук и прокричал:
— Он меня ненавидит! — Слезы ручьем текли по его щекам. — Я знаю, он ненавидит меня! — И бросился вон из комнаты, по дороге с грохотом повалив стул. Следующим звуком был треск захлопнувшейся двери.
С тяжелым вздохом Адел также встала.
— Мне кажется, будет лучше, если я побуду с ним.
— Да, ему действительно сейчас нужен друг, — кивнула Элма.
Уже в дверях кухни Адел чуть задержалась и бросила долгий взгляд на сестру.
— Не понимаю, что за коса нашла на камень у Крея. А ты понимаешь?
Пока Элма раздумывала, Адел уже след простыл. Но даже если бы младшая сестра ожидала ответа, вряд ли бы его получила: Элма не знала, что сказать. Поставив на место упавший стул, она уселась на него, чувствуя себя эмоционально опустошенной. Что-то было не так в этом странном доме. Ведь Крейтон мог быть таким теплым и отзывчивым, она знала это наверняка, — его поцелуй не был поцелуем бесчувственного эгоиста! Откуда же тогда такое странное отношение к сыну?
Почему же со стороны все выглядело именно так, как сказал Бен: отец ненавидел своего сына? Нет, это просто невозможно. Элма вспомнила портрет в рамке над кроватью Крейтона — тот безусловно любил свою семью! Это скорбь по погибшей жене разъедала душу Крейтона Кеннета, а вовсе не ненависть к сыну. И вместе с тем было очевидно, что отец не предпринимает усилий, чтобы приблизить к себе сына. А что, если сын так остро напоминал ему жену, что даже видеть его было для Крейтона мукой? Но, как бы то ни было, ничто не могло послужить ему оправданием.
Сидя за столом в полном одиночестве, Элма размышляла над вопросом, не дававшим ей покоя: только ли горе по умершей жене является причиной необъяснимого поведения Крейтона? Или есть еще что-то? Правда, Люси сказала, что он был слепо предан Мелли, а Элме приходилось слышать о людях, которые так и не смогли пережить утраты любимого или любимой.
А как же объяснить тот момент во время их поцелуев на берегу, когда ей пришло в голову, что, может быть, его останавливает чувство вины перед памятью жены? Он тогда уверил ее в обратном. Что же тогда мучило его, если не горе и не чувство вины?
Звон колокола, донесшийся издалека, произвел на Элму впечатление бомбы, разорвавшейся прямо над ухом. Вскочив как ошпаренная, она во второй раз уронила несчастный стул.
Звук был в новинку для нее, и молодая женщина поспешила к входной двери. Что бы это могло значить? Как только она выбежала на веранду, чтобы оглядеться, то услышала за спиной тяжелый топот мужских ботинок. Чисто инстинктивно она посторонилась, пропуская несущегося по направлению к деревне Крейтона, успев только прокричать ему вслед:
— Что случилось?
— Тревога. Что-то с рыбацкой лодкой, — донес его ответ ветер.
