Когда стрелки часов уже показывали два часа ночи, она тихо выбралась из постели и, удостоверившись, что Джулия крепко спит, побрела на маленький балкон, находившийся за высоким, остекленным до самого пола окном гостиной. Ночной воздух обдал прохладой ее разгоряченное лицо, и она с благодарностью вдыхала его целительные ароматы. Наконец, свернувшись клубочком на подушках одного из плетеных кресел, она позволила ночной тишине совладать с терзавшими ее чувствами…

— Элизабет. — Мягкий женский голос, прозвучавший рядом, вывел ее из глубокого сна, и когда она с удивлением открыла глаза, то увидела перед собой озабоченное лицо Луизы де Сернэ. — Вы нездоровы?

— Я… — Она беспомощно оглянулась вокруг, с трудом ориентируясь в окружающей обстановке. — Я не могла заснуть, вышла на балкон посидеть немного и вот — задремала.

Утреннее солнце высветило тонкие морщинки, разбегавшиеся лучиками от глаз и рта пожилой женщины. Симпатичное лицо, подумала Элизабет. Необычайно привлекательное, естественное, радушное…

— Извините. — Элизабет попыталась сесть прямо, морщась от боли в затекших членах.

— Что вы, это мне нужно извиняться, — быстро проговорила мать Филиппа, садясь к ней лицом на одно из кресел. — Обычно завтраки приносит горничная, но сегодня я хотела сделать это сама. Меня встревожило, что ваша кровать пуста, а затем я увидела, что ветер из открытого окна колышет шторы.

Несколько минут они продолжали разговаривать, и, пока длилась беседа, странное чувство овладевало Элизабет. Она ощущала такую симпатию к Луизе де Сернэ, которую еще сутки назад не допускала даже в мыслях.

Она не хотела сближаться с этой семьей и поддаваться обаянию матери Филиппа или его самого. Она предпочитала остаться сама по себе — одинокой и недоступной. За последние три года Элизабет научилась не поддаваться таким чувствам, как сердечность и сентиментальность, используя уверенность в себе словно непроницаемую броню от внешней агрессии. Но эти люди находили слабые места в ее обороне.

Было что-то очень располагающее в этой пожилой женщине, становилось понятным, почему Филипп так защищал и оправдывал ее.

— Давайте пойдем и посмотрим, проснулась ли Джулия.

В конце концов все три женщины позавтракали вместе на балконе, который уже заливали теплые солнечные лучи, и, хотя ощущалась некоторая неловкость, трапеза прошла хорошо. Они как раз заканчивали пить кофе, когда послышался стук в наружную дверь.

— Это, должно быть, горничная пришла, чтобы забрать посуду, — предположила Луиза.

Однако это была не горничная, а Филипп, совершенно неотразимый в черных джинсах и серой шелковой рубашке, которая приоткрывала его широкую грудь.

— Доброе утро, сударыни. — Карие глаза насмешливо оглядели порозовевшее лицо Элизабет.

Он обронил непринужденно, обращаясь к матери:

— Сообщаю вам, что ваше присутствие требуется на кухне для составления меню.

— Да, да. — Поднявшись, Луиза коснулась лица сына легким жестом ласки и одобрения. — Ты хорошо спал? — спросила она заботливо.

Филипп кивнул и затем бросил взгляд на стол с остатками завтрака.

— Остался еще кофе?

— Нет. — Элизабет ответила на пустяковый вопрос слишком торопливо, но мысль о том, что ей придется сидеть перед его алчущим взором не причесаной, в тонкой ночной рубашке и наброшенном поверх нее пеньюаре, была для нее чересчур болезненной. Он же, напротив, казался невозмутимым, стоя перед ней с влажными после утреннего душа, гладко зачесанными назад волосами, чисто выбритый и выглядевший совсем как… как… Ее мысли запутались и оборвались. Что он, в конце концов, тут делает? — спрашивала она себя беспомощно. У него же собственный дом. Он сам так сказал!

— Нет проблем. — Его ухмылка говорила ей, что он точно знает, о чем она думает, и желание ударить, пнуть его, сделать что угодно, лишь бы нарушить его высокомерное спокойствие, было таким сильным, что она физически ощущала это.

— Думаю, что тебе нужно дать Джулии и Элизабет возможность переодеться. — Элизабет благословила Луизу за это вмешательство. — Филипп оставался здесь минувшей ночью, — добавила мадам де Сернэ. — Вчера он слишком много времени провел за рулем, а ведь дорога отсюда до его дома тоже неблизкая. Что, если бы он был недостаточно осторожен…

— Только не я. — Филипп обнял мать и прижал ее к себе на мгновение. И тут Элизабет увидела, что он не пытается скрыть душевную боль, которая черной тенью набежала на его глаза. Возникший призрак покойного брата мгновенно стер насмешливую улыбку с его губ и сделал жесткой линию рта.

Когда голоса матери и сына затихли за дверью, Джулия обернулась к сестре с понимающей улыбкой:

— Он так нежен с ней, — сказала Джулия задумчиво.

— Он очень ее любит. — То, каким образом Филипп бережливо отвлекал свою мать от ее горя, тронуло Элизабет, и ей это не понравилось, совсем не понравилось. Личность Филиппа была так противоречива, что она начинала чувствовать себя совершенно сбитой с толку.

Как скоро она могла бы уехать? Элизабет размышляла об этом, когда принимала душ и одевалась, едва обращая внимание на то большеглазое создание, которое отражалось в зеркале, пока она расчесывала ниспадавшие до плеч волосы, похожие на жидкое золото, и собирала их в пушистый, состоящий из множества завитков пучок на затылке. У Джулии тут все будет прекрасно — теперь она это понимала, поэтому отъезд возможен через пару дней, когда все окончательно ула дится.

Да! Она решительно кивнула своему отражению. Два дня — самое большее. Ей нужно возвращаться в, Штаты, к работе, с ее ежедневной обыденностью и рутиной. Она хочет быть в безопасности.

Элизабет не посмела задать себе вопрос, который таился у нее в подсознании и на который пока было лучше не отвечать.

— Ты знаешь, Бетти, я могу представить себе Патрика здесь гораздо лучше, чем в Англии. — Джулия лежала в одном из мягких шезлонгов, расставленных вокруг бассейна в тени огромных ветвистых буков. — Ты не думаешь, что это странно?

— Совсем не думаю. — Элизабет приподнялась на локте и посмотрела на сестру сквозь темные солнечные очки. — В нем было очень много французского, не так ли?

— Да. — Джулия отвернулась и на короткое время воцарилась тишина, которая была вскоре нарушена детским смехом. Сестры увидели трех маленьких детей, бегущих вприпрыжку в сопровождении Филиппа.

— Как можно позволять этим детишкам носиться возле такого опасного места, как бассейн? — Элизабет нахмурилась при виде приближавшейся маленькой группы.

— Вы собираетесь напугать их до смерти своей свирепостью? — Филипп, подходя, указал на трио, которое прижалось к его ногам с выражением настороженности и любопытства на личиках.

Она заставила себя улыбнуться и присела на корточки перед тремя девочками. Между тем Джулия наблюдала все происходящее с большим интересом.

— Привет, как вас зовут?

— Bonjour. Comment alles-vous? — старшая из малюток, которой не могло быть больше четырех, очевидно, произнесла заученное приветствие. Не понимая ни слова по-французски, Элизабет беспомощно взглянула на Филиппа.

— Она спросила, как вы поживаете. — Он тоже присел рядом с детьми. — Они чуть-чуть говорят по-английски, но этого недостаточно. Выучат язык лучше, когда пойдут в школу.

Филипп быстро заговорил с девочками на их родном языке. Они весело заулыбались, поглядывая на Элизабет, а затем повернулись к Джулии с широко раскрытыми от любопытства глазами, и старшая из них повторила свое приветствие.

— Je vais tres bien, merci. Et vous? * — Когда Джулия ответила по-французски, все три малышки сделали шаг в ее сторону, явно заинтригованные. — Патрик немного научил меня своему языку. — Джулия улыбнулась Филиппу и сестре.

— Вы хорошо спали? — осведомился Филипп. Элизабет распрямилась, и он поднялся тоже, возвышаясь над нею и вызывая тот трепет в груди, за который она себя презирала.

Боже мой, почему этот человек должен расхаживать практически голый? — подумала она раздраженно. Это же неприлично! Плавки открывают больше, чем скрывают. Ей было самой неприятно, что она замечает подобные вещи.