Но говорить с Чейенн было невозможно. Она твердо решила провести мужа по местам своего детства.

Может, именно предвидя подобную экскурсию, он не хотел отпускать ее раньше. Узнав, что мать умерла, Чейенн впала в то странное состояние, при котором не могла прислушаться к его уговорам. Какие только слова утешения он не говорил после похорон, Чейенн становилась все мрачнее. Особенно после того, как Теодора пригласила их в отцовский дом, словно она была не нежеланный плод мимолетного увлечения, а блудная дочь, возвратившаяся к родным пенатам.

Пока Теодора вела их по толстым дорогим коврам через длинные коридоры в роскошно обставленную гостиную, Чейенн несколько раз виноватым голосом сообщила Каттеру:

— Я дочь Айвори Роуз. А не Теодоры. И хочу, чтобы ты об этом не забывал.

Внимательно осмотрев сейчас, в свете умирающего дня, развалившийся дом матери, Чейенн взглянула Каттеру в лицо.

— Ну, вот мы здесь, — сказал он. — Ты показала мне дом, теперь-то мы можем уехать?

Чейенн всем корпусом повернулась к Каттеру. Лицо ее было пепельно-бледным, глаза гневно сверкали.

— Здесь я выросла. Мать моя, Айвори Роуз, была колдуньей. Она сдирала кожу с гремучих змей и делала из нее ленты для шляп. Собирала птичьи яйца, просверливала, раскрашивала и дарила детям ковбоев — те носили их вместо ожерелья на шее. Она могла поднять змею за шею и, заговорив, усыпить.

Чейенн резким движением открыла дверцу машины и побежала по дороге к дому.

— Чейенн! — закричал Каттер, выскакивая вслед за ней. — Что ты делаешь? Ведь нам грозит такая опасность!

— Я хочу, чтобы ты все увидел собственными глазами. И понял, что я собой представляю. Я, видишь ли, росла не в отцовском особняке. — Она замолчала, и ее зеленые глаза наполнились болью. — Ведь и ты, услышав обо мне, сразу решил, что я недостойная пара для твоего брата.

— Я об этом очень сожалею. Как ни о чем другом за всю свою жизнь. Но это было так давно! А сейчас нам следует как можно скорее уносить отсюда ноги, дорогая. Нельзя терять ни секунды. Эрнандо — он вездесущ, — не переставая твердил Каттер, ускоряя и увеличивая шаги, чтобы догнать быстро бегущую Чейенн.

Они вступили в полосу теплого болотного тумана. Из дубовой рощицы доносилось стрекотание цикад. Невидимые животные с шумом плескались в озерцах за высокими тростниками. Кусты розмарина и другие растения близ дома одичали и вытянулись до небывалых размеров.

Чейенн отворила дверь под сеткой, изрешеченной прорехами и дырами. Им навстречу ударил сильный запах кошек.

— Прежде чем уезжать, ты должен осмотреть этот дом, — взмолилась Чейенн тем же напряженным голосом. — Хуже его нет на целые мили вокруг Уэст-Вилла. Даже при жизни матери люди говорили, что он населен призраками. Те немногие из одноклассников, которые в школе еще играли со мной, боялись сюда приходить.

— Чейенн, деточка, забудь про все это...

— Нет, это тебе надо хоть на секунду забыть про Эрнандо и выслушать меня. — Голос ее задрожал от волнения. — Все мое детство и всю последующую жизнь я мечтала о том, чтобы вырваться отсюда. Ты приехал за мной на остров, потому что считал, что я не чета Мартину. Ну что ж, и я была того же мнения. Сдается мне, я бы никогда не приняла его ухаживаний, если бы, будучи самой нищей и дикой девочкой в городе, не испытала страстного желания...

— Чейенн, дорогая, прекрати...

— ...если бы не испытывала страстного желания доказать всем, что я не такая. Понимаешь? — В ее голосе звучала мольба. — Мартин, возможно, никогда не стал бы занимать деньги, не знай он, что деньги и все с ними связанное имеют для меня такое значение.

— Видишь ли, — попытался успокоить ее Каттер, — подобные страстные желания — неизменные спутники честолюбия. В том числе и моего. Забудь о прошлом. Сейчас не время для воспоминаний...

— Самое время! — Дрожащей рукой она показала на деревянную решетку, с которой свисала черная толстая виноградная лоза. — Вот по ней я обычно взбиралась наверх. Сколько раз я всю ночь напролет просиживала на крыше, пока у мамы находился очередной любовник-ковбой! Звезды и месяц сияли так ярко и казались настолько близкими, что порой мне хотелось встать и дотянуться до них рукой. Одиночества я не испытывала — видишь вон то мескитовое дерево? В нем на ночь устраивалась стая канюков, а они, представь себе, очень дружелюбные существа. Во всяком случае, во много раз добрее большинства городских ребятишек, которые по наущению так называемых приличных людей ненавидят тебя.

— Чейенн...

— Я умирала со стыда. Иногда мне хотелось остаться на крыше навсегда. Звуки любовных игр внизу были мне ненавистны. И я давала себе клятву, что, когда вырасту, буду жить совсем иначе. Ребенку моему, клялась я, не придется стыдиться ни себя, ни своей матери. И жить я стану в большом доме, даже больше, чем у моего отца. А самое главное — у моего ребенка непременно будет отец. И я вышла замуж... — Ее взволнованный голос замер.

Так вот почему ей пришлось выйти замуж за Мартина!

Чтобы защитить своего ребенка.

Нет, не своего. Их ребенка!

— И что же?! — прошептала она. — Во что превратилась моя жизнь? Она сложилась даже хуже, чем у мамы. Всякий раз, как мы с Мартином начинали ссориться, Джереми влезал на дерево. А потом Джереми похитили...

Не остывшее еще от дневного зноя крыльцо излучало жар, но Каттер его почти не ощущал. Он видел одно — беспомощный испуганный взгляд Чейенн.

— Как бы я хотела, чтобы ты был с ней знаком!

— Я тоже.

— Ты говоришь правду?

— Да, дорогая. — Каттер ласково взял ее за руку. — Но сейчас, милая, давай уйдем отсюда.

Она крепко вцепилась в его рукав, притягивая к двери.

— Чем ты так напугана, Чейенн?

— Я хочу, чтобы ты вошел внутрь. Для меня это чрезвычайно важно. Для нас обоих.

Оглянувшись через плечо, Каттер последовал за ней в дом.

В комнатах с наглухо закрытыми окнами было жарко и стоял едкий больничный запах. Чейенн повела Каттера в свою крохотную жалкую спаленку, при виде которой у него сжалось сердце.

В одном ее углу поселились мыши. Разглядывая рожицы, которыми Чейенн в детстве разрисовала обои, и полки, забитые истрепанными триллерами в ярких бумажных обложках, Каттер не мог не вспомнить огромные особняки и свои комнаты, где прошли его юные годы.

— Тебе, я вижу, здорово досталось, — сказал он.

Ничего не ответив, она повела его в комнату матери. Каттер распахнул окно, но и свежий ветер не развеял скопившегося там за многие недели тошнотворного запаха тяжкой болезни.

Снаружи быстро темнело.

Автомобиль был прекрасно виден с дороги. Дом Айвори представлял собой настоящую западню.

Словно в состоянии транса, Чейенн стояла в изножии кровати, уставившись на голые матрасы. Она, несомненно, воображала себе Айвори, лежащую там на подушках, и терзалась угрызениями совести за то, что не присутствовала при ее последних днях.

— Все считали ее никудышной матерью. Одевала она меня в обноски других детей, которые вытаскивала из ящиков в церкви; туда складывали в целях благотворительности старые вещи, отдаваемые за ненадобностью. Она никогда не заставляла меня принимать душ, мыть голову и чистить зубы. При желании я могла хоть до утра не ложиться спать. Могла ночевать в лесу, да и вообще где мне только заблагорассудится. Я могла одеваться во что угодно, если захочу, то и вовсе ходить голой. И есть на завтрак каждый день пирожное, запивая его содовой водой. Одним словом, я пользовалась полной свободой, и это вызывало всеобщее порицание. У всех, кроме Джека... По крайней мере до тех пор, пока Шэнтэл его не захомутала. Шэнтэл, понимаешь, всегда стояла где-то за моей спиной и очень хорошо умела несколькими хорошо подобранными словечками обо мне и моей матери дать всем понять, какая я дрянь. Ты и представить себе не можешь, что значит иметь подобную сестричку. По ее милости у меня в школе вечно случались ужасные неприятности. Но мама на самом деле была не такой уж плохой. — Чейенн перешла почти на шепот. — Я любила ее. А она — меня.