Марсель дал ему носовой платок. И пообещал свозить его в Довиль на мидии. Упоминание о мидиях могло бы окончательно доконать Гектора, но, удивительным образом, оно вернуло его лицу некоторые краски. Воспоминание о мытье окон вызвало у него подобие улыбки (щель посреди рта). Парадоксальный недуг коллекционера состоит в том, что порок является для него главнейшим источником наслаждения. Превратившись в воображаемую коллекцию, момент мытья окон стал для Гектора его способом не жить вяло (во время сеанса психоанализа ему сказали бы, что он подумывает убить своего отца). Момент, когда Брижит моет окна, стал его любимым напевом, той самой песней, которую влюбленные поют под дождем. Абсурдность его жизни обладала очарованием банальности. Он, собственно, и не был несчастлив; ему довольно было думать о своей тайне. И для хорошего самочувствия он нашел замечательный выход: не пытаться излечиться! Он такой, какой есть, и все тут. Он любил смотреть, как его жена моет окна, точно так же как иные любят заглядывать к проституткам, выгуливая собак. Он собирался начать очередную подпольную жизнь. Разумеется, тут была изрядная доля риска: для сохранения мира в семье можно было придумать что-нибудь куда лучше, нежели тайком снимать на пленку главную женщину своей жизни.

Перед посадкой в поезд Марсель обожал покупать газеты – самые незатейливые, где шла речь о происшествиях, летних модах и знаменитостях. Под мышкой у него был зажат еженедельный выпуск, обложка которого кричала о «загадочной истории с исчезновениями» [6].

Две юные девушки были похищены в одном и том же квартале Парижа. Читателю сообщались малейшие подробности жизни похищенных, но ровным счетом ничего о похитителе. И Гектор, все еще ошалевший от собственного решения, подумал, что «похищение» и «восхищение» – слова, в сущности, одного корня. И что ему не суждено познать восхищения собственной личностью. Наконец они прибыли в город, чем-то слегка напоминавший Сент-Этьен. И Лоранс выиграла свой матч со счетом 23:21. Она была нежной, когда выигрывала.

Брижит ничего не заметила, камера была упрятана так, что сделала бы честь документальному фильму из жизни животных. Гектор же по возвращении повел себя как ни в чем не бывало, что удавалось ему с невероятной легкостью, поскольку как ни в чем не бывало– это была та самая форма поведения, к которой он испытывал наибольшее расположение. В субботу вечером они предались любви с намерением измотать себя как можно основательнее, чтобы воскресенье, день, когда бывает нелегко убить время, прошло в дымке восстановления физических сил. Как выяснилось, им бы лучше было воздержаться, ибо произошло событие важное (и странное для людей, считающих воскресенье днем, когда не знаешь, как убить время): позвонила Мирей, и когда в трубке послышался ее блеющий голос, Гектор решил, что случилась какая-то закавыка с супом, однако в конечном счете выяснилось, что дело обстояло еще хуже, ибо целью ее звонка было сообщить о смерти отца.

– О боже мой… – вздохнул Гектор.

А тремя минутами позже он больше не испытывал никаких чувств. Если не считать легкого урчания в желудке, означавшего, что он проголодался.

У смерти есть свои недостатки, она осложняет жизнь пребывающих в добром здравии, обременяя их вынужденной заботой о тех, кто еще не умер. О матери, например. Людям следовало бы умирать группами, это было бы чем-то вроде организованного путешествия. Гектор не знал, почему все эти циничные мысли проносились у него в мозгу; возможно, то была реакция на смерть, тут как-то сразу становишься жестче. Гектор не плакал, но Брижит – очаровательная проницательность – поняла, что произошло нечто необычное. Она приблизилась к своему мужчине, физиономия которого вдруг сделалась совершенно детской, и ласково дотронулась до его щеки.

– Что-нибудь случилось?

Тут Гектор подумал – мысль была словно эхом его циничного бреда, – что может добиться от этой женщины всего, чего пожелает. Когда человек теряет отца, на какое количество мытья окон он может рассчитывать?

Старшим братом был Эрнест, поэтому он и взял мать к себе. Гектор провел одну ночь вместе с ними. Там же была и Жюстина, возвратившаяся в лоно семьи после попытки вести холостяцкую жизнь. Они сыграли свой кризис в отношениях, и теперь все забыто. Гектор тотчас вспомнил свою теорию о переменчивости судьбы. Для него возвращение Жюстины предвещало скорый конец его собственного псевдосчастья. Ни малейшего сомнения, кармическая угроза реяла над братьями: они не могли быть счастливы одновременно (братья Карамазовы, однако, были едины, все трое, в своей мерзости!). Братья должны помогать друг другу. Как же, держи карман шире, старший братец не сумел устроить себе хоть годик самого паршивого несчастья, ему невтерпеж было снова обжюстиниться. Для разрядки Гектор отправился покупать суп в пакетике и приготовил его для матери. Это должно было приподнять ей настроение, суп ее насущный. Так вот, ничего подобного. Братья еле уговорили Мирей немного поесть, чтобы дожить хотя бы до похорон, она вняла и столкнулась нос к носу с реальностью, открывшейся ей во всей своей жестокой наготе: суп из пакетика оказался вкусен. Она-то все эти годы выбирала, покупала, мыла, чистила, резала двенадцать миллионов овощей – и все это ради того, чтобы в момент кончины своего супруга обнаружить, что наше современное общество предоставляет людям вкусные супы в готовом виде. Мирей погрузилась в депрессию, которой суждено было закончиться лишь с ее последним вздохом. Гектор принял и этот удар, и чувство новой вины прибавилось ко всем тем винам, бремя которых ему предстояло нести до конца жизни.

В течение нескольких дней, предшествовавших похоронам, Гектор попросту топтался на месте, что становилось для него все более характерно. Он осваивался со своим возрастом и впервые задумывался над тем, что у него нет детей. Когда он умрет, кто придет побродить вокруг его могилы? Кто принесет туда букетик цветов? Никто; без потомства могилы – это не более чем могилы, и не знать им вовеки нежности лепестков. Гектору показалось, что он всегда искал достойного повода обзавестись потомством и теперь наконец обрел этот повод в предвидении своего грядущего одиночества. Он становился мелочно-расчетливым, цепляясь за свои житейские выгоды, и в такие минуты едва ли мог кому-нибудь нравиться. Проштудировав статью, где говорилось о наилучших для воспроизведения способах совокупления (тут сказалась его деятельная натура, склонная к труду – во всех смыслах слова – производительному), Гектор, подобно зверю во время гона, накинулся на Брижит. Та решила, что в этом бешеном спаривании он ищет утешения в связи со смертью отца, и была не так уж далека от истины. Однако забеременеть вовсе не входило в ее намерения, и, раскусив подоплеку экспансивных поползновений мужа, она призналась, что не чувствует себя готовой. Она предложила пока завести собаку, чтобы постепенно привыкнуть.

В тот день лил дождь, это было так банально! Смерть всегда банальна. Кто же станет распускать хвост и вводить новшества в день собственной смерти. Как ни крути, все всегда лежат на один манер. Женщины были в черном, и стук их каблучков напоминал покойнику тиканье домашних часов, которое ему больше не суждено было услышать. По лицу матери тихо катились слезы. На этом лице читалась жизнь, которую она уже прожила, и та, совсем короткая, которую ей еще предстояло прожить. Перед могилой поставили небольшую табличку с надписью:

Гектор остановился на этом слове – «усы». В этом слове был весь отец, и вся смерть отца была в этом слове. Он внезапно ощутил усы как бремя, которое исчезало, ибо возносились усы в небеса. Он вечно жил в тоске и нехватке, всегда зажатый в тесноту крошечной гостиной с огромными напольными часами. Надпись на табличке напоминала ему о смерти отца, и все его страхи испарялись, все эти коллекции, потребность снова и снова искать защиты; от умершего отца не ждешь уже ничего и потому становишься ответственным за собственную броню. Гектор поднял взгляд к небу, там по-прежнему были усы, и перед самым небом с усами влезло огромное оконное стекло. Которое Брижит немедленно и вымыла.